Мы же знаем, что Лео вошел в синдикат, и он скажет нам все, что нужно.
Тогда другой, тот, что говорил про телефонную книгу, заявил, что Лео надо оставить в покое.
— Я хочу, чтобы вы это поняли и зарубили себе на носу раз и навсегда, — сказал он.
Кто-то начал с ним спорить, и он сказал: если человек доводится братом Джо Минчу, так уж понятно, что это за птица, и незачем создавать себе лишние хлопоты, когда проще простого найти еще кого-нибудь из синдиката.
Тэккер решил, что, вероятно, это был Фикко, и спросил, как говорил этот человек — высоким резким голосом и с акцентом? Джилиам сказал, что он не помнит, какой у него был голос — высокий или низкий, с акцептом или без. Он был слишком взволнован, чтобы думать о таких пустяках. Его поглощала одна мысль: раз они так открыто говорят в его присутствии, нисколько не заботясь о том, что он их слышит, — значит, уже решили его убить. Понятно, что он не очень-то хорошо помнит, кто как говорил и что делал.
Он помнит только, что они спросили у него фамилии и адреса всех лотерейщиков, которых он знает, и записали их. Парень, который спорил с Джэзом, сказал, что так или иначе им придется поговорить с этими лотерейщиками, и кто-нибудь из них уж наверное окажется членом синдиката, и тогда через него они получат все нужные сведения. А кроме того, сказал он, у них же есть этот мальчишка, который торчит в суде, и если он заметит, что Джо или Уилок, или кто другой из их шайки интересуется делом какого-нибудь лотерейщика, — тогда они сразу выловят, кого им нужно. Этот довод, по-видимому, убедил всех, что Лео надо оставить в покое, хотя один и сказал, что он все-таки не прочь был бы прижать Лео, просто ради Джо, просто ради того, чтобы сквитаться с Джо.
— Прежде всего бизнес — удовольствие потом, — сказал тот, кто, по-видимому, был главарем.
После этого они заявили Джилиаму, что наложат на него выкуп — 300 долларов в неделю. Он долго с ними торговался. Он сказал, что если его заставят выплачивать такую сумму, то его бизнесу крышка, а они сказали, очень может быть, но если он откажется, — тогда крышка ему. В конце концов, сказал Джилиам, они сторговались на 75 долларах в неделю. На самом деле Джилиам согласился выплачивать им 150 долларов, но решил сказать, что 75 и что он предпочитает платить эту сумму Тэккеру, с тем чтобы тот оградил его от этих бандитов.
Потом они обшарили карманы Джилиама, нашли револьвер и забрали его, нашли 60 долларов и какую-то мелочь, 62—63 цента, и забрали тоже, — в счет будущих платежей.
В вышибале из дансинга, видимо, заговорила профессиональная жилка, и он предложил оставить Джилиаму доллар на такси, чтобы добраться домой, но другой молодчик — тот, кто был у них главарем, — заявил, что черт его не возьмет, если он пройдется пешком.
Наконец, после долгих просьб и препирательств, главарь рассудил, что Джилиам может доехать домой на двух трамваях, и дал ему десять центов на билет и два цента на пересадку. После этого они вышвырнули его посреди дороги, и ему пришлось идти пешком целую милю до остановки.
«Это Фикко, ясно как день, — подумал Тэккер. — Кто же еще станет так скряжничать из-за каждого цента».
Тэккер спросил, как Джилиам узнал его адрес, но Джилиам не захотел объяснить. Это неважно, сказал он. Тысячи людей знают, где живет Тэккер. Гораздо важнее узнать, что Тэккер собирается теперь предпринять?
— А почему я должен что-нибудь предпринимать? — спросил Тэккер.
— Это же все из-за вас. До вашего появления у нас ничего подобного не бывало.
— Но ведь я-то вас все-таки не трогал, — рассмеялся Тэккер.
— Да, конечно, но… — голос Джилиама замер.
— Мне кажется, вы забываете, с кем говорите, — сказал Тэккер.
— Станьте же на мое место. Я занимаюсь этим бизнесом восемь лет, и, пока не было вас, со мной ни разу не случалось ничего подобного.
Тэккер решил отделаться от Джилиама. Он хотел было сначала предложить лотерейщику сделку, взять его под защиту, если тот согласится войти в синдикат. Но потом вдруг почувствовал, что устал, что лотерейщик его злит и что ему неохота с ним возиться. Он встал.
— Мне все же кажется, что вы забылись, — сказал он. Он сказал это, даже не повысив голоса.
Джилиам тоже встал. Он был очень высокий мужчина, выше Джо, и Тэккер рядом с ним казался даже маленьким.
— Да я просто так, мистер Тэккер, — пробормотал он. — Вы знаете, как это бывает, когда расстроен и волнуешься… Такие дела творятся…
— Ладно, ладно, я понимаю. — Тэккер направился к двери, и Джилиам взял пальто и шляпу.
— Вы, значит, ничего не хотите предпринять? — спросил Джилиам.
Страх, звучавший в его голосе, раздражал Тэккера. У него мелькнула мысль, что неплохо бы заставить Джилиама ползать на коленях и клясться памятью матери… Тэккер знал, что для этого ему нужно только сунуть руку в карман. Но он решил, что это может повредить бизнесу, да и не так уж забавно в конце концов, и даже сам удивился, что такая мысль взбрела ему на ум.
— Поговорите с Джо, — сказал он. — Это по его части, пусть сам и решает.

Когда Джилиам ушел, Эдна вышла из спальни и спросила, зачем приходил этот человек. Эдна уже собралась ложиться спать. Лицо ее блестело от кольдкрема, и на руках были нитяные перчатки, которые она надевала на ночь, чтобы сохранить белизну и мягкость кожи.
— Да ни за чем, — сказал Тэккер. — Так, ерунда, ничего важного.
Но до Эдны долетали обрывки разговора, который велся временами в повышенном тоне, и она была встревожена.
— Ты, значит, не хочешь сказать мне?
— Я бы сказал, если бы было о чем говорить, но это просто… Ну, словом, ерунда. Ерунда, и все.
Эдна держала в руках кусочки ваты, которыми затыкала уши, чтобы поскорее уснуть; она вертела их в пальцах и долгим, пристальным взглядом всматривалась в лицо мужа. Тэккер сидел на диване. Он взял газету, надел роговые очки и принялся читать.
— Меня всегда восхищало в тебе, — сказала Эдна, — что я никогда ничего не могла прочесть на твоем лице. Но порой это начинает досаждать.
От неожиданности Тэккер выпустил из рук газету. Он думал, что Эдна уже ушла. Чтобы скрыть свое замешательство, он стал поправлять очки.
— Я не понимаю, — сказал он.
— Я хочу сказать, что видела тебя в разных переделках, но никогда не видела, чтобы ты изменился хоть на йоту, и порой это очень досаждает.
— Ты уже спишь совсем. Тебе пора в постель.
— Нет! — воскликнула она. — Зачем приходил этот человек?
— Ты хочешь, чтобы я выдумал для тебя какую-нибудь басню? Ну, а я устал, не хочется ничего придумывать.
Эдна ушла в спальню. Тэккер снова взял в руки газету. Он не читал. Он просто держал газету перед глазами, но на лице его было такое выражение, словно он читает.
Он обдумывал, как ему лучше поступить с Фикко. Фикко, вероятно, решил, что Тэккер не захочет или не сможет драться с ним, потому что Холл выслеживает Бэнта. Если заварится каша, мало ли что может выплыть наружу, и тогда махинации Бэнта, тоже, чего доброго, выплывут наружу, а Бэнт не может до этого допустить, особенно сейчас, когда его выслеживает Холл. Поэтому Фикко решил наложить выкуп на все лотерейные банки, входящие в синдикат. Вот для чего ему понадобилось знать, кто входит в синдикат, он хотел действовать наверняка и не терять времени даром. Если Тэккер не захочет или не сможет драться, синдикат перейдет к Фикко. Впрочем, Тэккер может откупиться от Фикко, уступив ему часть синдиката. Во всяком случае самое меньшее, что Фикко выиграет — это выкуп с каждого из банков. Если Тэккер решит драться, то драка будет. Фикко пойдет на это. Он сейчас на мели, и терять ему нечего. И вся шайка его на мели. Они не взяли бы 60 долларов у Джилиама, не будь дела у них совсем плохи.
— Ты как будто и в самом деле читаешь газету, — сказала Эдна. Она вышла из спальни и, стоя в дверях, наблюдала за Тэккером.
Тэккер вздрогнул.
— Черт! — сказал он. — Как ты меня напугала.
— Неужели? — Эдна рассмеялась. Она не сводила с него глаз. — Не думаю. Не думаю, чтобы тебя могло что-нибудь напугать.
Тэккер встал с дивана и беспокойно прошелся по комнате.
— Не делай этого больше, — сказал он и прижал руку к груди. — Черт! — воскликнул он. — До сих пор сердце колотится.
— Неправда. — Эдна вошла в комнату. — У тебя нет сердца. Раньше мне казалось, что так и надо, что это замечательно, если мужчина такой, как ты, отпетый.
— Отпетый? Как это? С чего ты взяла? Я вовсе не отпетый.
— Я хочу сказать — твердый, как кремень. Что бы ни случилось, ты не меняешься. Мир может измениться, а ты нет. Что бы с тобой ни случилось — ты не меняешься. Тебя не проймешь, нет, у тебя даже мускул на лице не дрогнет.
— Какие глупости! Очень даже меняюсь. Почему ты говоришь, что я не меняюсь? Я старею. Вон уж и брюшко отрастил. Я остепенился, стал совсем солидный, почтенный человек.
— Да ну! Подумать только! Значит, бога ты не перехитрил? Жаль, жаль, что ты сдался, начал стареть, как все простые смертные.
— Не понимаю, чего ты сердишься?
— Я сержусь потому, что ты стоишь тут с каменным лицом, и я не могу понять, что происходит. Что-то происходит, я знаю, и нечего меня дурачить.
Тэккер рассмеялся.
— Форменный шпион в юбке, — сказал он.
— Ладно, ладно.
— Чистокровная ищейка.
— Бен, перестань! Ты должен сказать мне. Я имею право знать.
— Конечно, имеешь, и я бы сказал, если бы мог припомнить, о чем он говорил. Но это было что-то по части Джо, и я сказал этому субъекту, чтобы он не приставал ко мне, а приставал бы к Джо; а потом я выкинул все это из головы.
— Тебе меня не одурачить, Бен.
— Думаю, что нет.
— Мы прожили вместе слишком долго, чтобы я могла не знать.
— Ну, что ж поделаешь, если уж ты без этого не можешь уснуть, так подожди, я сейчас придумаю тебе сказочку на сон грядущий. — Наморщив лоб, Тэккер задумчиво побарабанил по нему пальцами. — Сейчас придумаем, — сказал он.
Эдна смотрела на его грубое, бесстрастное лицо, нарочито насупленное сейчас в деланной задумчивости.
— Мне всегда казалось, что это замечательно, — сказала она, — что мужчина должен быть именно таким, как ты, — как кремень. Но иногда это просто черт знает что. Уверяю тебя.
Тэккер подошел к ней, взял ее за обе руки, заглянул в глаза и сказал:
— Ты же знаешь, Эдна, — если было бы что-нибудь серьезное, я сказал бы тебе.
— А ты позволь мне самой судить, серьезно это или несерьезно.
— Нет! — Тэккер помолчал с минуту, все еще глядя ей в глаза, потом сказал: — Я еще сам не решил до конца, что делать.
— А, так тебе нужно что-то делать?
— Может быть. А может быть, и нет. Не знаю. Еще не решил. Я тебе все скажу, как только можно будет. Ты же знаешь. Разве я не все говорю тебе?
— Да, Бен, говоришь. Во всяком случае я всегда считала, что говоришь.
— Я всегда говорю, всегда.
Она задумалась, пытливо глядя ему в глаза. Потом поцеловала его в щеку и погладила ее своей белой нитяной перчаткой.
— Ну вот, правильно, — сказал Тэккер. — Немножко кольдкрема не помешает моей отпетой роже.
Эдна рассмеялась.
— Я совсем не то имела в виду, — сказала она.
— Знаю, знаю.
— Не засиживайся слишком поздно. — Рукой, затянутой в нитяную перчатку, она послала ему воздушный поцелуй и ушла в спальню.

Немного погодя Тэккер тоже лег спать. Он уже знал, что ему нужно делать. Он решил отправить Эдну с детьми куда-нибудь в безопасное место, где Фикко не мог бы до них добраться и где они ничего не узнают, даже если что-нибудь произойдет. Возможно, Фикко попытается похитить у него детей, чтобы принудить его к сделке или к некоторым уступкам. Кроме того, если будет драка, кое-что может просочиться в газеты и попасть детям на глаза.
Сейчас все это было совершенно ясно для Тэккера, но, в сущности, он знал, что ему придется поступить так, еще с той минуты, когда впервые услышал о Фикко. И все же решился он на это только после разговора с Эдной. Но и тут он еще не сразу понял, что уже принял решение, и сидел некоторое время один, снова перебирая все с начала до конца, прикидывая, как все это будет выглядеть с точки зрения Бэнта, и с точки зрения Холла, и его самого, пока, наконец, отчетливо не представил себе, что произойдет, если он все же сцепится с Фикко. Тогда он перестал об этом думать и снова возвратился к решению, которое уже давно было им принято, и объявил о нем самому себе.
Когда Тэккер вошел в спальню, Эдна уже спала. Он постоял, глядя на нее. В тусклом матовом свете лицо ее казалось спокойным и свежим. Тэккер угадывал массивные очертания ее большого тела под одеялом. Он подумал о том, какая розовато-белая у нее кожа.
«Кожа у нее, как сливки», — подумал он. Но сравнение не понравилось ему. Кожа Эдны была даже лучше, чем сливки. Она была холодная на взгляд и теплая на ощупь. Эта мысль вползала в него, проникая все глубже.
«Как она спит», — подумал Тэккер. Он не мог уловить дыхания Эдны. Нужно было подойти совсем близко, чтобы увидеть, как колышется ее грудь. «Она доверяет мне, — подумал он. — Замечательная, редкостная женщина. Встревожена, а спит, как ребенок, потому что доверяет мне».
Он подошел к своей кровати, стоявшей у противоположной стены, и, ложась в нее, внезапно вспомнил о Фикко и невольно пробормотал вслух: «Надеюсь, что она права». Это вырвалось неожиданно для него самого. Он поспешно обернулся и посмотрел на жену. Эдна не пошевелилась. Она все так же тихо лежала в тусклом свете.
Тэккер долго не мог уснуть. Он лежал и думал о Фикко и о том, как Эдна сказала, что он, Тэккер, не человек, а кремень, и о том, что он всегда знал, что она так думает о нем и восхищается им, и о том, что ему придется драться с Фикко, а он не хочет драться, и о том, что всякий раз, когда ему хотелось пойти на уступку, он не решался, так как знал, что Эдна любит его именно за то, что он кремень, и о том, как это хорошо, во всех отношениях хорошо, — и для бизнеса, разумеется, хорошо, и для него самого, да, конечно, и для него самого. Это помогло ему разбогатеть, а теперь поможет прикончить этого итальяшку Фикко, если тот вовремя не одумается; а быть может, прикончить и этого политикана Бэнта и даже сделает Холла губернатором. А может, и нет. Может, ничего подобного не будет. Может, Фикко вовремя поумнеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71