Они лежат у него в кармане. Они притекают каждый день, а выигрыши он выплачивает на следующие сутки. Даже жалование ему не нужно платить своим служащим, все они — за исключением конторщиков и полиции — работают на комиссионных и берут свои комиссионные вперед.
Итак, капитал Лео тоже останется цел. Ему не придется вкладывать в дело все до последнего цента. Лео долго сидел, раздумывая над этим. Где-то в глубине еще гнездился страх, но он принимал его за волнение. Затем снова что-то поднялось в нем и заставило еще раз воспротивиться сделке.
— Почему это вы меня облюбовали? — крикнул он. — Почему вам не пойти к кому-нибудь другому, кто уже знаком с этим делом?
— Да, видите ли… — Кэнди принужденно улыбнулся. Если он откроет Лео, почему ему нужен именно такой человек, как он, Лео решит, что может обойтись без посредника, и постарается от него отделаться. — Я, видите ли, считал, что мы с вами вроде как бы старые приятели, знаем друг друга не первый день… Мне говорили, что вы подыскиваете себе дельце, и я хотел быть вам полезен.
— Да я-то чем могу быть вам полезен? Я ведь рад бы, вы знаете, Сэм. Я всегда рад помочь. Всю жизнь имел из-за этого неприятности. Только с какой стати эти контролеры пойдут ко мне, когда им стоит только шаг шагнуть, чтобы устроиться у другого банкира, у которого дело уже на ходу?
— У вас есть имя, мистер Минч.
Лео подозрительно взглянул на Кэнди. Вот оно — то, чего он ждал! Лео хотелось, чтобы было, наконец, произнесено имя Тэккера, заявлено о его связи с Тэккером во всеуслышание! Это должно было пробудить в нем страх, а страх, быть может, придаст ему силы взбунтоваться против всего этого дела. — Я ведь здесь со всем покончил, вы знаете, — сказал он, движением руки давая понять, что имеет в виду гараж.
— Знаю, но у вас есть имя, мистер Минч, первоклассное имя, как раз то, что нужно.
— Какое у меня имя? Я покончил здесь со всем, говорят вам. Начисто. Я не имею больше никакого отношения к этому гаражу. Это не мой гараж. Я просто сижу в этой конторе, потому что больше негде сидеть. Ни один гвоздь мне здесь больше не принадлежит.
— Правильно, правильно. Очень хорошо. Вам, с вашим именем, совсем не нужен гараж, он только свяжет вас, когда вы займетесь лотереей.
— Да с каким именем? Говорят же вам… Какое у меня имя?
— Как раз такое, какое нужно для этого дела.
— Да что это за имя? О чем вы толкуете?
— О том, что все мы слышали, мистер Минч. О чем мы читали в газетах.
— Тэккер?
— Да, это то, что нужно для дела. Его имя в один месяц сделает вас богачом, даже если вы весь месяц будете сидеть сложа руки.
— Вы хотите, — закричал Лео, и голос его сорвался на какой-то тонкий, испуганный писк, — вы хотите, чтобы я вошел в дело вместе с Тэккером?
— Нет, нет, — сказал Кэнди. — Вовсе нет, нам нужно только имя. В глазах людей вы и он… вас называют вместе, после того что здесь произошло.
— Я не имею ничего общего с Тэккером, — сказал Лео. Он повысил голос. — Я его в глаза не видал. Я не узнал бы его, если бы увидел. Я знаю о нем не больше, чем о крысе, которая тут скребется под полом. — Он встал. — А этот братец мой, который связался с ним! — закричал он. — Хотите знать правду? Я и брата-то видел не больше двух раз, с тех пор как мы расстались еще совсем мальчишками. И видеть не хочу. Для меня он все равно что покойник.
Самсон поднялся тоже. Лео в сердцах повернулся к нему спиной и сделал несколько шагов по комнате. Затем снова обернулся к Самсону и внимательно вгляделся в его лицо. Но в мясистых складках цвета дубленой кожи он прочел только одно: Кэнди озадачен. Лео ужа не испытывал страха. Он ждал, что как только имя Тэккера будет упомянуто рядом с его именем, он даст почувствовать Самсону свою силу. Но этого не случилось. И сейчас мозг Лео работал быстро и четко: Самсон не поверил ему. Никто не поверит ему. Все будут думать, что он скрывает свою связь с Тэккером. Но если дело обернется так, что придется доказывать правду, — что ж, тогда он может сослаться на свои собственные слова. Разве он не говорил им? Чем он виноват, если они не хотели верить? А пока что имя Тэккера будет служить солидным обеспечением для дела. Что-то вроде золотого запаса. Неважно, что его нет в действительности. Нужно только, чтобы люди верили, что он имеется.
Лицо Самсона утратило теперь изумленное выражение и сделалось бесстрастным. Он видел, что злобный страх в глазах Лео сменился сначала задумчивостью, а затем веселым, хитрым огоньком.
— Вы хотите сказать, что вы лично никогда не обращаетесь к ним и они лично не обращаются к вам? — спросил Самсон.
Кэнди чуть заметно улыбнулся. Затем улыбка расплылась, и из-за раздвинутых губ высунулись зубы. Лео с минуту вглядывался в улыбку Кэнди, но, казалось, не видел ее. Потом и на его лице проступила хитрая улыбочка.
2
Самсон не понимал причин своей власти над Лео, не понимал их и Лео. И сколько бы Самсон ни пытался их понять, он бы не смог, и, вероятно, не смог бы и Лео. Причины были слишком сложны. Не только то, что пережил сам Лео, сыграло здесь свою роль, но и множество иных, ему неведомых событий, происходивших: одни — вне поля его зрения, другие — еще до появления его на свет. Одно из таких событий произошло в небольшой меблированной квартирке, которую его родители снимали в восточной части Манхэттена, в той самой спальне, где родился Лео, а потом и его брат Джо. В тот вечер, когда произошло это событие, Лео было двенадцать лет, а Джо — восемь, и они спали рядышком в детской.

Мальчики спали, а их мать, Сара Минч, уже давно прикованная к постели тяжелым недугом, умирала в соседней комнате. Отец возился около постели, стараясь не глядеть на жену. В комнате было очень тихо, и Джейкобу казалось, что тишина обволакивает его, как облако, Джейкоб и сам был болен. Уже много лет его преследовало ощущение, что его тело заживо гниет. Ему было просто не под силу смотреть на Сару, видеть, как она лежит с закрытыми глазами, словно в гробу. Джейкоб, согнувшись, возился около постели; кровь приливала к его склоненной голове, и шум крови прорывался сквозь обволакивавшее его облако тишины.
Когда уже нельзя было больше притворяться, будто он что-то делает, Джейкоб разгладил и без того гладко лежавшее одеяло на неподвижном теле жены, все еще не глядя на ее лицо. После этого он выпрямился и застыл на месте. Сперва он смотрел в пол, потом перевел взгляд на стену, обвел ее глазами, добрался до угла, снова опустил глаза в пол и больше уже никуда не смотрел. Так он стоял, уставясь в пол широко открытыми пустыми глазами. Потом взгляд его упал на руку жены. Он старался понять, почему он не может взглянуть жене в лицо? Какая-то сила удерживала его. Голова словно окаменела на окаменевшей шее и не могла подняться. Его мучил стыд. Но почему? Разве он ее чем-нибудь обидел? Должно быть, он просто боится, взглянув на нее, увидеть, что она умерла. При этой мысли лицо у него сморщилось, но он все еще не мог поднять голову. Он робко, просительно коснулся пальцем ее руки. Рука была неподвижна. В испуге он поднял глаза и увидел, что жена умерла.
«Отмучилась», — подумал он.
Эта мысль пришла неожиданно, он даже не сразу понял ее. Он старался ее понять. Слово, выразившее его мысль, запало ему в душу, и от него волнами расходился страх. Страх оседал все глубже и глубже, потом подымался снова, сотрясая мозг.
— Развязалась! — взвизгнул Джейкоб. Облако тишины всосало в себя его крик, и комната ответствовала на него молчанием. Джейкоб взглянул на дверь, за которой спали его сыновья. — Мальчики! — крикнул он, не двигаясь с места, широко раскрытыми глазами уставившись на дверь. — Ваша мать отмучилась!
Лео и Джо заворочались в постели, но не проснулись, и никто не разбудил их.

Сару лечил молодой врач, другой был бы Джейкобу не по карману. Врач этот оказался, как говорится, добрым малым. Врачебная деятельность все еще импонировала ему, и очерстветь он тоже еще не успел. Он с лучшими намерениями принимал на себя любую ответственность, хотя подчас был недостаточно для этого сооружен.
Поэтому за время болезни Сары он неизбежно должен был прийти к выводу, что Джейкобу важно узнать истинную причину смерти жены. Если Джейкоб поймет, что Сара умерла главным образом потому, что хотела умереть, он, может быть, ради сыновей, пересилит себя и не пойдет по ее пути. Врачу не пришло в голову, что отец и мать втайне, без слов, сговорились покончить с собой и что стыд Джейкоба у постели жены объяснялся стыдом за этот их сговор.
Как только мальчики ушли из дому, врач приступил к делу, — очень осторожно, издалека. Предстоящий разговор — та же хирургия, думал он, и поэтому, прежде чем что-либо сказать, тщательно подбирал слова. Джейкоб, несомненно, уже винит себя в смерти жены. «Если бы я поступил так, а не этак, сделал бы это и не делал бы того», — и при этом, верно, вспоминает какую-нибудь мелочь. И если ему прямо, без обиняков сказать: «Да, это правда, в какой-то мере вы виноваты, — вы не пробудили в ней желания жить», — можно сотворить непоправимое зло. Нет, тут требуется хирургия. Правду нужно вскрыть, но искусно, так, чтобы не вызвать шока.
Но вскоре врач обнаружил, что Джейкоб как будто не понимает или не желает понять, что человек может вызвать в себе болезнь и даже умереть от нее, если будет постоянно вбивать себе это в голову. И перед тяжестью задачи, которую он себе поставил, у доктора опускались руки. Нельзя сказать, чтобы доктор был так уж занят, но он был молод, и потому его всегда терзало ощущение, что за всеми делами и занятиями стоит его собственная жизнь и ждет его. Он решил, что этим следовало бы заняться кому-нибудь из друзей Джейкоба, с мнением которого тот считается. Но где найти такого друга? На похоронах, кроме соседей, никого не было, а Джейкоб, казалось, стоял несколько выше окружающей его среды. Врачу на мгновение пришла мысль самому стать этим другом. Однако на это у него действительно нет времени. Где он возьмет время? А потом, при каждом посещении, будет возникать неловкость: платить ему за визит или не платить, и если, допустим, платить, то за что собственно? Кто, в самом деле, станет ему платить за такого рода лечение, если он не специалист в этой области, не вполне специалист, по существу, только дилетант? Нет, нет, он не может делать все для всех.
Тем не менее, раз начав, он продолжал, правда уже менее осторожно.
— Тут, знаете, все вместе сошлось, одно к одному, у нее не было никакой сопротивляемости. Она катилась под гору, как снежный ком, понимаете, тут все наслаивалось и наслаивалось. Ну вот, так и получилось.
— Но почему же это случилось именно с ней? — воскликнул Джейкоб.
— Я ведь вам сказал, никакой сопротивляемости. Так всегда и бывает. У человека нет сопротивляемости. Он заболевает. Чем сильнее развивается болезнь, тем быстрее падает сопротивляемость.
— Почему же именно у нее не было сопротивляемости? Ведь Сара была крупная, сильная женщина.
Доктор, видимо, смутился.
— Организм изнашивается, — сказал он наконец.
— От родов?
— Да нет же! С чего вы взяли, к данному случаю это никакого отношения не имеет. — Доктор говорил резко. Он знал, сколько зла может натворить такая мысль, если она завладеет вдовцом. А ведь разговор этот он начал исключительно ради сыновей Джейкоба, особенно из-за младшего, Джо, который ему очень нравился.
Теперь врач снова оказался в затруднительном положении и злился на себя. Резкость его тона разрушила настроение, которое он терпеливо создавал, стараясь разъяснить Джейкобу, что случилось с его женой, так, чтобы тот не почувствовал при этом стыда или раскаяния. Он хотел только одного — вызвать в Джейкобе желание побороть присущее и ему тяготение к такого рода смерти. Теперь, чтобы воссоздать соответствующее настроение, потребуется слишком много времени и слишком много слов. А врач не мастер был говорить, да и времени у него в обрез. Нет у него времени.
— Я хочу вам кое-что сказать… Может быть, вам трудно будет понять, уяснить себе, что это значит и какое это имеет отношение к данному случаю, — начал было он и запнулся, потому что никак не ожидал, что выйдет так сухо и деловито. Потом, путаясь все больше и злясь, продолжал: — Мне хочется, чтобы вы поразмыслили над тем, что я вам скажу, подумали как следует и поняли, что это значит и почему я вам об этом говорю. Это очень сложно, так что подумайте хорошенько и не торопитесь с выводами. Нужно долго, очень долго думать, чтобы все это понять, думать месяцы, а может быть, даже годы.
Джейкоб кивнул, поудобнее устроился на стуле и даже весь подался вперед. Все это очень ему нравилось. Он любил, когда его жизни придавали какую-то значительность с помощью громких слов.
— Так вот, — сказал врач, — есть нечто такое в нашем сознании, о чем мы сами и не подозреваем. Это загадка, как и многое другое. Теперь подумайте о том, что происходит в вашем сознании: там что-то есть, а вы об этом даже и не знаете, даже представления не имеете. И если вы себе скажете, что это есть в вашем сознании, вы тут же возразите, скажете — неправда! А оно все-таки там есть — там, в ваших собственных мыслях.
Врач замолчал, и Джейкоб, хоть и сидел все так же подавшись вперед, казался разочарованным.
— Вы понимаете, что это значит? — воскликнул врач и добавил с ожесточением, потому что уже ругал себя за то, что затеял весь этот разговор: — Нет, сразу вы этого не поймете, это невозможно. Но вы поразмыслите над этим. Думайте об этом почаще. Вот ваши мысли. Они в вашем мозгу, а вы о них ничего не знаете, никогда и ничего о них не слышали, вам до них и дела нет. Однако они все же там, и в их распоряжении электричество и химические вещества, в их распоряжении — сила, и они могут воздействовать на ваше тело и сделать с ним все, что захотят, тогда как вы сами ничего об этом не знаете, хотя это ваше собственное тело и ваш мозг.
Джейкоб сидел, вытаращив глаза. Он уже не был разочарован. Электричество, химические вещества, сила… Его огорошенный мозг неуклюже ворочал все эти неожиданные слова. Путь, который избрала Сара, был ему теперь ясен. Он, собственно, с самого начала это понимал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71