Находилась ли прекрасная королева, знавшая про любовь маршала, все еще в бесчувствии — или волшебство поцелуя пронзило ее душу? Изабелла не сделала ни одного движения, только грудь ее поднималась выше. Не хотела ли жаждавшая любви женщина еще раз насладиться блаженством поцелуя?
Или, может быть, королева не хотела знать, что дон ее двора осмелился прикоснуться своими губами к ее губам?
Прим же был ошеломлен наслаждением первого поцелуя. Вся любовь его вдруг проснулась, и он, столько времени считавший высшим счастьем довольствоваться одним присутствием обожаемой женщины, почувствовал в эту минуту, что у него не хватает сил ни одолеть, ни удержать своего пыла. Если бы ему грозила смерть после повторения поцелуя, если бы Приму пришлось заплатить жизнью за это, он все равно не мог бы устоять перед непреодолимым соблазном.
В ту минуту, когда он нагнулся над ней, когда его губы приблизились к ее губам, Изабелла открыла глаза. Блеск этого взгляда только сильнее притягивал пылкую душу Прима. Забыв все, он страстно поцеловал ее еще раз. Была ли Изабелла слишком слаба, чтобы оттолкнуть графа Рейса, или пылкий Прим не ошибся, когда ему в эту минуту показалось, что королева ответила на его поцелуй?
— Граф Рейс, — прошептала Изабелла.
Глаза ее блуждали по сторонам, точно она хотела убедиться, где находится.
Прим стал на колени, держа ее руку.
— Где же мои дамы? — тихо спросила Изабелла.
Прим рассказал о происшествии и просил ее успокоиться, уверяя, что он будет при ней и обо всем позаботится.
— Мы в березовой беседке, ваше величество. О, как я благодарю небо, что падение ваше не имело последствий, — тихо говорил маршал.
— Я видела страшный сон, граф Рейс, ужасный сон: красные люди и красные огни нападали на меня, до смерти испугав меня! Благодарю вас. Вы и Серрано — мои верные друзья, к которым я была несправедлива, вняв внушениям этого Зантильо. Он заплатил смертью за свою клевету.
Прим прижал свои губы к мягкой, нежной руке королевы, которую она с удовольствием предоставила ему.
— Довольно, граф, — прошептала, наконец, королева, — мне кажется, что я в состоянии вернуться назад в замок.
— Позвольте мне, ваше величество, зажечь лампу, которая висит над столом, и потом оставить вас на минуту, чтобы привести лошадей, — отвечал Прим.
— Хорошо. Вам сегодня со мной много хлопот, никогда не думала, маршал, что вы можете быть таким заботливым и пылким рыцарем, — торопитесь!
Прим зажег лампу, висевшую посреди комнаты, которая разлила яркий веселый свет, надел саблю и только хотел выйти из домика на площадку, как услыхал голоса и стук копыт. Он поспешно запер двери и пошел навстречу к приближающимся, чтобы узнать, кто они.
Красноватый свет факелов показался между деревьев. Прим узнал несколько озабоченных адъютантов и лакеев, нашедших среди леса лошадей королевы и графа Рейса и опасавшихся несчастья.
Серрано и Олоцага убили рысь, которую привязанные лошади все еще боялись, и подошли к древесному домику.
Прим велел подавать лошадей, сообщив офицерам о происшествии с королевой, и затем снова пошел в домик, чтобы доложить королеве, что лакеи с лошадьми ожидают ее у дверей.
Усталая и ослабевшая, королева поблагодарила маршала за его заботы и прибавила, шутя, что он один оказался ей полезней и приятней, чем вся остальная масса окружающих ее придворных докторов, придворных дам, адъютантов и камергеров.
Когда Изабелла выходила из домика, чтобы при красноватом свете факелов сесть на лошадь, подошли Олоцага и Серрано, чтобы осведомиться о здоровье королевы.
Королева не только не жаловалась на последствия ее падения в Эскуриалском лесу, но еще выразила провожавшей ее свите, что ей было бы весьма приятно, если бы скорее прекратили всякие разговоры об этом незначительном падении. Серрано молча смотрел на Изабеллу и Прима. Будь он еще, как прежде, страстно влюблен в Изабеллу, он имел бы основания к сильнейшей ревности.
Однако Франциско Серрано остался задумчив и сдержан, может быть, потому, что мысли его были заняты воспоминаниями о его первой любви, об Энрике, которая была жива, в чем он более не сомневался. Хотя все его поиски остались тщетными, он не терял надежды найти ее.
Несмотря на эту надежду, тоска все-таки тайно терзала его сердце, тоска о потерянном ребенке, из-за которого Энрике так тяжело пришлось страдать.
— Я найду тебя, моя страдалица, и мучения твои наконец прекратятся! Пресвятая Дева да хранит тебя пока ты далеко от меня и да поможет мне в тысячу раз наградить тебя за все твои страдания!
Так молился маршал Испании, когда вошел в свою роскошную, сиявшую бархатом и золотом спальню, лег на шелковые подушки и легко погрузился в светлое воспоминание о возлюбленной его молодости, которая более чем прежде была звездой его жизни.
ЧЕРНАЯ ТЕНЬ
Жадно впивая в себя воздух свободы, которым так давно не дышалось, вышел Аццо в сопровождении замаскированного представителя Летучей петли из ворот монастырской ограды на улицу Фобурго и, пройдя несколько шагов, упал без чувств на мостовую.
Влияние спертого, дурного воздуха, так долго давившего цыгана в подземелье Санта Мадре, произвело свое действие: несчастный, бледный, с изможденным от пытки телом Аццо не мог держаться на ногах.
В это время из неосвещенной части улицы к дону Ра-миро подошли шесть его подчиненных. Поспешно закрыв за собой двери, он велел поднять освобожденного и унести его прочь. Голоса так грозно доносились из монастырского сада, что прежде всего надо было отнести истощенного цыгана в безопасное место.
Четверо сильных стройных мужчин подняли на плечи беззащитного Аццо и, пользуясь темнотой ночи, торопливо понесли его по улицам на площадь Педро. Там они опустили его на скамейку, поставленную под ликом Святой Девы. Другие два служителя Рамиро достали для цыгана пищи из ближайших еще не запертых харчевен.
Когда Аццо очнулся, дон Рамиро подошел к нему, а братья Летучей петли отступили в сторону, точно по безмолвному приказанию, и стали в стороне. Со взглядом, исполненным благодарности, принял Аццо из рук своего спасителя вино и фрукты. Дон Рамиро с радостью увидел, что больной поднялся на ноги.
— Боже, неужели я спасен? — произнес он слабым голосом. — У меня еще звучит в ушах гул похоронного колокола и ужасные крики моих преследователей. Скажите, кто вы, благородный дон, я буду вам вечно благодарен. О, скажите! Вы спасли мне жизнь, без вас сыщики настигли бы меня в саду.
— Жизнью, которой тебя пытались несправедливо лишить, ты обязан Летучей петле, — отвечал дон Рамиро.
— Да, несправедливо, благородный дон, не я вампир, хотя подозрение и тяготеет надо мной!
— Мы это знаем, но кто же на самом деле это чудовище?
— Чудовище живет в монастырских стенах Санта Мадре! — сказал Аццо с пробудившимся гневом и ненавистью. — Жозэ вампир, я сам застал его над его жертвой!
— Бедный Франциско, — прошептал дон Рамиро, вспомнив Серрано, — ужасно иметь такого брата!
— Он-то меня и поймал, чтобы свалить на меня свою страшную вину. Ему это удалось с помощью той Аи, которая постриглась в монахини в надежде совершать свои преступления под монастырским кровом!
— Монахиня!.. Не знаешь ли, как ее зовут в иночестве? — поспешно спросил дон Рамиро с возникшим предчувствием.
— Мне сдается, будто я слышал от сыщиков, что они ее называли сестрой Патрочинио.
— Так это в самом деле заговор, в возможности которого я еще сомневался! Святоша королевы — союзница этого негодяя! — прошептал дон Рамиро.
— Благодарю вас за спасение моей жизни. Вы дали возможность осуществиться высшему желанию моей души — отомстить этим двоим! Я бы беспрекословно, без жалоб и сожалений, сошел в подземелье Санта Мадре, если бы не должен был оставаться на земле ради этой мести. Эта мысль не дала бы мне спокойно умереть! Отныне единственная цель моей жизни, высшее наслаждение души моей будет эта месть. Я жажду ее!
Дон Рамиро посмотрел на сидевшего перед ним цыгана — его бледное лицо и блестевшие злобой глаза выражали такую ненависть, какой дон Рамиро не ожидал от истощенного узника инквизиции. Аццо как будто заметил это.
— Вы еще обо мне услышите — не завтра, может быть, даже и не через год! Я хочу прежде собрать все силы ко дню моего мщения. А покуда я укреплюсь и закалюсь для этой работы и придумаю такие страшные и ужасные наказания и мучения, от которых сам буду содрогаться. Это мщение, ради которого я жертвую всей моей жизнью, будет моей отрадой!
— Ты мне нравишься, цыган. Но есть ли у тебя какое-нибудь убежище?
— Да, благородный дон, или, собственно говоря, нет! Но не расточайте более на меня вашей доброты и не подвергайтесь ради меня опасности. Мне не сидится долго в городе среди домов. Меня тянет в лес, в чащу, мне хочется свободно вздохнуть и собраться с силами, — говорил Аццо, — такова уж моя природа и ничто ее не изменит.
— Смотри, за тобой будут следить. Тебе бы не мешало позаботиться о хорошей лисьей норе, — заметил Рамиро.
— Прямо отсюда я отправляюсь к городским воротам, и тогда пусть ищут. Другой раз я к ним в руки не попадусь!
Один из стройных испанцев подошел к дону Рамиро и что-то шепотом сообщил ему.
— Способен ли ты, не мешкая, отправиться в путь? — спросил он цыгана.
— Да, благородный дон.
— Торопись же — шпионы инквизиции обыскивают улицы.
— Ничего, теперь довольно темно, от них можно ускользнуть. Еще раз благодарю вас, благородный дон. Дай Бог вам здоровья!
Аццо поднялся со скамейки, стоявшей под ликом Пресвятой Девы, и протянул руку дону Рамиро.
— Торопись! Правда, до ворот ты еще можешь рассчитывать на нашу помощь, но дальше тебе останутся только твои собственные силы, а они еще не окрепли. Будь же здоров!
Дон Рамиро пожал руку цыгана, спасенного от инквизиции, и мгновенно пропал в темноте. Аццо же пробирался по улицам с быстротой, на которую только были способны его слабые члены. Наконец, он дошел до ворот. Он направился к той стороне, в которой лежали развалины Теба, в надежде провести в этом месте конец ночи и утром разузнать, там ли еще живет ребенок Энрики. С того вечера, когда он увидал и узнал Марию, помешав преступлению Жозэ, которого он застиг врасплох, прошли годы страданий, укоротившие его жизнь. Теперь он опять свободен. Свежий лесной воздух живительно веял ему в лицо. В стороне лежало дальнее мирное строение. Наконец, он достиг густой тени деревьев.
Аццо радостно вскрикнул, забыв свою слабость и перенесенные мучения. Он опустился на мох, стал жадно вдыхать в себя живительный ароматный ночной воздух и вскоре почувствовал, как восстанавливались его силы.
После долгого заточения он крепко заснул в своем лесу. Проснувшись на заре, он увидал вокруг себя, вместо мокрых стен подземелья, шумящие деревья, ветви которых шептались с утренним ветерком. Бедный сын свободы, привыкший к могильной тьме, не мог наглядеться на красивые окрестности.
Когда солнце поднялось выше, он подошел к развалинам Теба. Ему хотелось разузнать, можно ли еще отыскать дочь Энрики и как она сюда попала. В первый раз маленькая Мария, услыхав произнесенное им имя ее матери, взглянула на него удивленными глазами и позвала Жуану. Он все еще недоумевал, теряясь в догадках, как девочка сюда попала и как она могла жить в этих стенах.
Прислушиваясь и оглядываясь с напряженным вниманием, он приблизился к тому месту, на котором тогда увидал милую Марию, но ничего не было видно, не раздавалось ни одного звука. Мертвая степь неприветливо лежала перед ним, поиски его были бесплодны, нигде не было видно следа человеческого существа.
С грустью уже собирался Аццо покинуть развалины, как вдруг из низкой отгороженной ее части вышла старая Жуана; увидев его, она хотела воротиться и позвать Фрацко, но, собравшись с духом, спросила у странно одетого незнакомца, что ему надо.
— Мне бы хотелось знать, — отвечал цыган, — живет ли в развалинах Теба Мария, дочь Энрики?
— Кто же вы такой и откуда знаете их имена? — спросила удивленная Жуана.
— Меня зовут Аццо, Энрика меня хорошо знает, я так давно ее ищу.
— Так вы, верно, тот цыган, о котором нам говорила Мария?
— Слава Богу, что вы меня, наконец, признали! Ну, а вы, должно быть, Жуана? Я тоже о вас слышал от ребенка Энрики.
— Напрасно вы здесь ищете нашу Марию, — сказала добрая старушка, — вам я могу открыть, где она теперь находится.
— С тех пор как я ее видел, она, должно быть, очень выросла и похорошела! Если бы Энрике удалось ее отыскать!
— Энрика и ее дочь живут вместе в глуши Меруецкого леса, вдали от большой дороги.
— Неужели это правда? Энрика и ее дочь опять соединены? — воскликнул Аццо, и его бледное лицо озарилось счастливой улыбкой. — Так я пойду скорее к ним.
— Они живут, — говорила Жуана, — в уединенной хижине дремучего леса, вместе со старухой Непардо, которая долго охраняла бедную женщину во время ее тяжких испытаний.
— Благодарю вас, сеньора, тысячу раз благодарю вас! Ничто не могло меня так обрадовать, как это известие! Теперь я должен поспешить к ним.
Жуана с удивлением посмотрела на цыгана: его черные глаза блестели, а бледные щеки пылали от радости.
— Поклонитесь им от Фрацко и Жуаны! — закричала она вслед уходящему и затем направилась к своему убежищу.
Только к вечеру достиг Аццо Меруецкой чащи и вскоре увидел между деревьями хижину старого Мартинеца.
Аццо почувствовал, что невыразимое счастье наполняет его душу, когда он увидел Энрику, выходившую из хижины.
— Неужели это вы, Аццо? Сколько доброго я от вас видела! Сколько времени защищали вы меня и держали у себя — неужели я могу вам отплатить тем же? Я была бы так счастлива. Как я рада вас видеть! Да воцарится Пресвятая Дева у нас с вашим приходом!
Цыган подошел к Энрике, молча взял ее за руку и в таком положении простоял несколько секунд. Казалось, он молился. Выражение ненависти, которое во время его продолжительного заточения глубоко запечатлелось на его диком, страдальческом лице, уступило место выражению кротости и добродушия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89