— Наконец, королева, настала минута, когда я могу быть подле вас! — прошептал Франциско Изабелле, жадно внимавшей его речам; они были сладкой музыкой для ее взволнованного сердца, которое с увлечением вторило им и заставляло ее забывать все окружающее.
— Пойдемте отсюда, дон Серрано, здесь, между чопорными гостями королевы, мы чувствуем радость жизни только наполовину! Там же нас никто не заметит и не услышит, — сказала с жаром молодая прекрасная королева.
Франциско влюбленным взором смотрел на красавицу, лицо которой в эту минуту пылало ярким румянцем. С сильно бьющимся сердцем шла она подле друга, горячо любимого ею, через слабо освещенные пустые салоны, и позволила проводить себя в тот самый уединенный кабинет, где некоторое время тому назад лежала на диване, томимая тревогой за него; лампа распространяла все тот же пленительный матовый свет, так что даже слишком яркий блеск не нарушал торжественного покоя этой комнаты. Издали, из комнат, где были гости, доносились тихие звуки музыки, еще больше волновавшие их сердца, без того уже с неодолимым волнением стремившиеся друг к другу.
Влюбленные были в упоении восторга. Вдруг у двери кабинета раздался шум, портьеру быстро отдернули. Нарваэц сначала в изумлении, потом гневным, осуждающим взором посмотрел на молодого командора его армии.
Суровый герцог Валенсии при виде этой сцены в первую минуту не знал, как ему держать себя, но когда он заметил, что Изабелла, недовольная, даже разгневанная его непрошенным вторжением, хотела сделать ему выговор, он быстро предупредил ее, полагаясь на влияние, которое он имел не только на королеву-мать, но и на все войско — эту опору трона.
Серрано оглянулся и теперь также с сильным испугом увидел генерал-капитана Нарваэца, главнокомандующего всей армией. В первую минуту он схватился за шпагу, с мрачным взором выслушав слова могущественного герцога Валенсии, сказанные отрывисто и сухо.
— Командор Серрано до рассвета должен отправиться с контр-адмиралом Топете в Бургос и там соединиться с командором Примом, который через три дня даст сражение генералу Кабрере!.. Там пусть господа офицеры приложат все свое усердие и сделают как можно больше завоеваний, двор же пусть предоставят дамам и инфантам, так оно будет лучше!
— Господин герцог! — воскликнул Серрано, возмущенный тоном и обращением сурового Нарваэца. — Я такой же дворянин, как и вы…
— Вы член армии, господин командор! Неужели я должен напоминать вам о военных правилах дисциплины? Вы забываете, где вы находитесь!
— Придет время, когда…
— Ваше величество, мне поручено вашей августейшей матерью отвести вас в ваши комнаты! — прервал его Нарваэц, недослушав его и не обращая внимания на гневное выражение лица молодой королевы. — Поэтому не угодно ли будет вашему величеству принять мою руку. Эта рука выиграла много сражений, и ваше величество смело может положиться на нее!
Изабелла поклонилась своему другу, бросив на него бесконечно нежный взгляд.
— Господин герцог, мы надеемся, что генерал Серрано, которого вы вместе с доном Топете для важного дела посылаете в Бургос, — обратилась королева, повернувшись к изумленному, но хранившему молчание Нарваэцу, — что генерал Серрано в скором времени, вследствие своей отличной храбрости и неустрашимости, станет вам так же дорог, как и нам! Да хранит вас Пресвятая Дева, генерал Серрано!
Франциско поклонился, ему показалось, что Изабелла, проходя мимо него под руку с Нарваэцем, шепнула ему: «Мое сердце вы уносите с собой…»
Когда Франциско, так внезапно произведенный в генералы, остался один в кабинете королевы, все случившееся еще раз, озаренное дивным светом, промелькнуло у него в голове.
При воспоминании о Нарваэце им овладевало чувство гнева, и он сам удивлялся своей сдержанности во время разговора с ним. Исключительно этой сдержанности он был обязан жизнью, потому что Нарваэц действовал с неумолимой строгостью; если бы он обнажил шпагу, то Нарваэц, без сомнения, велел бы по закону его расстрелять, и королева не смогла бы помешать его смерти.
— Наши расчеты только отложены до того времени, когда я буду на одной высоте с вами, господин герцог Валенсии!
Франциско заспешил, чтобы с наступлением дня отправиться в сопровождении Топете и его негра в Бургос, где он должен был встретиться с Примом; теперь под его командой находился значительный отряд войск, и если бы военное счастье благоприятствовало им, они с Примом через несколько месяцев могли возвратиться в Мадрид победителями, увенчанными лаврами.
В ту же самую ночь Нарваэц начал торопить со свадьбой королевы Изабеллы с принцем Франциско де Ассизи: после сегодняшней сцены он во что бы то ни стало хотел видеть замужем страстную, рано развившуюся королеву. Мария Кристина охотно согласилась на более поспешное исполнение этого плана. И через несколько дней большие пергаментные листы брачного контракта, по которому принц де Ассизи должен был принять одно только имя короля, правление же должно было сосредоточиться лишь в руках королевы, были надлежащим образом подписаны, засвидетельствованы министрами, по всей форме сообщены архиепископу Мадридскому и только тогда сданы в большой архив королевского дома.
Изабелла приняла это событие, совершавшееся по необходимости в угоду политике, без малейшего знака одобрения или участия.
Она, по-видимому, смотрела на предстоявшую ей перемену жизни как на неизбежное зло, спокойно и хладнокровно, а к своему жениху была так же приветлива, как к Нарваэцу, Маттео и Фульдженчио.
В одно и то же время младшая сестра королевы, принцесса Луиза, была помолвлена с герцогом Антоном Монпансье, так что в скором времени мадридскому народу предстояло праздновать две свадьбы сразу, с небывалой еще пышностью, блеском и всякого рода увеселениями. Юная королева и принцесса быстрыми шагами приближались к тому дню, который считается прекраснейшим в жизни каждой женщины, однако же для этих Двух сестер он должен был сыграть ужасную роль.
ХРУСТАЛЬНАЯ ЗАЛА САНТА МАДРЕ
Принц Франциско де Ассизи добился того, чего желал; он получал королевскую корону и порфиру! В скором времени он вступит на престол и тогда получит возможность беспрепятственно удовлетворять все свои желания. Любил ли он королеву?
Этот вопрос менее занимал маленького, отжившего принца, чем тот, когда он опять увидится с графиней генуэзской, которая после нескольких месяцев разлуки, внезапно явилась перед ним и опять увлекла, опьянила его своими неотразимыми чарами.
Божественная Юлия, эта расчетливая женщина, вдруг представшая перед ним на маскараде, эта страшная сирена, отравившая молодость принца, которая, как мы узнаем, была виновницей его скудного развития, теперь снова в союзе с иезуитами увлекла жениха королевы в бездну; эта Ая не оставляла ослепленному принцу ни одной ясной, чистой мысли; она, более чем кто-либо, несла на своих пышных, прекрасных плечах всю тяжесть ответственности за последующие безнравственные отношения. Если бы королева нашла в принце здорового, пламенного, отвечающего на ее страстность супруга… Но не будем забегать вперед.
Роковой день, когда была совершена помолвка, приходил к концу; вечерний мрак спускался над мадридским дворцом и над улицами обширного оживленного города.
Молодая королева по окончании парадного обеда среди блестящего окружения задумчиво и печально сидела в кресле в своем будуаре. Маркиза де Бевилль стояла в глубине комнаты. Она знала, что мучило ее госпожу, что терзало ее душу.
Изабелла с тоской думала о разлученном с ней прекрасном дворянине. Образ Серрано не давал ей покоя; еще сегодня этот образ вдруг предстал перед ней, когда она положила свою маленькую мягкую ручку в дряблую руку своего кузена, который скоро должен был стать ее мужем. «О, если б это была рука Франциско!..» — подумала она.
Тот, кто сидел возле нее, был действительно Франциско, но не тот возлюбленный Франциско, который отправлялся в Бургос, а она, изнывавшая в тоске по нему, должна была весело улыбаться. Ее статс-дамы были счастливее, — маркиза сегодня за столом увиделась со своим остроумным милым Олоцагой, королева же должна была томиться!
И все-таки она была рада, что, по крайней мере, вечером ее избавили от мучительной беседы с кузеном, что ее оставили в покое, что позволили в уединении своего будуара подумать о возлюбленном ее души.
В то время как Изабелла украдкой отрезала серебряными ножницами один из темных локонов своих прекрасных волос, вкладывала его в письмо, которое писала к генералу Серрано, и отсылала в лагерь близ Бургоса с нарочным верховым, давая Франциско таким образом особенное, редкое доказательство своей безмерной милости и привязанности, молодой принц де Ассизи, закутанный в длинный темный плащ, низко надвинув на лоб испанскую шляпу, поспешно шел по худо освещенным улицам столицы. Его дорога шла поблизости Пласо Педро, а потом круто сворачивала на улицу Фобурго.
Когда он позвонил у двери знакомого нам доминиканского монастыря и ответил брату привратнику на его вопрос: «Принц де Ассизи желает быть проведен к преподобному патеру!», маленькая крепкая дверь отворилась очень быстро. Брат глубоко поклонился и прошептал благочестивое приветствие. Принц пожал ему руку.
— Проведи меня к преподобным патерам, брат привратник, — сказал он приветливо своим неестественно высоким голосом, — я надеюсь, что найду здесь и своего духовника Фульдженчио.
— Точно так, чужой преподобный патер из Неаполя также находится в Санто Мадре.
— Прекрасно, проведи меня к нему.
Принц, следуя за братом привратником, приближался к монастырскому двору, тонувшему во мраке наступившей ночи. Порывистый ветер, какой часто Дует весной с Сьерры-Гуадарамы на Мадрид, неприятно гудел среди колонн длинной открытой галереи, воздух при этом был теплым как летом и удушливо сухим.
Принц и монах дошли, наконец, до монастырского сада и пошли по его густым аллеям по направлению к инквизиционному двору, куда хотел войти принц Франциско де Ассизи.
Вдруг по одной из аллей сада скользнула монахиня, плотно закутанная в свое покрывало, но несмотря на это, принц узнал в высокой фигуре монахини графиню генуэзскую.
Он хотел было броситься за ней, но она уже скрылась в чаще кустарника.
Через несколько минут принц по темным проходам дома следовал за невидимым проводником, будучи не в силах распознать мимо скольких коридоров, перекрестков, углов он проходил; вокруг него царила непроницаемая темнота и он также, как незадолго перед тем монах Кларет, был отдан в полное распоряжение таинственного, молчаливого спутника.
Принцу де Ассизи не нужно было проходить через комнату обетов, поэтому он остановился по знаку проводника. Когда принц дернул за колокольчик инквизиционной залы, привратник внезапно исчез, и перед принцем отворилась дверь залы с черными занавесками, с черным сукном на столе и с тремя монахами в темных клобуках.
В стороне, у одного конца стола, стоял патер Фульдженчио, у другого, перед каким-то предметом, покрытым черным сукном, — низенький темноглазый монах с большой головой и короткой шеей.
Дверь заперлась за принцем. Три патера встали и поклонились Франциско де Ассизи, который ответил на их поклон.
— Я пришел, преподобный отец, попросить вас, во-первых, включать меня и впредь в ваши молитвы, во-вторых, показать вам, что я, принц Франциско де Ассизи, подписал свой брачный контракт с королевой Испании Изабеллой.
— Мы это знаем, — сказал старый патер Антонио, указывая на большой лист бумаги, исписанный старинным канцелярским почерком, — ты требуешь суммы в миллион реалов, брату казначею приказано выдать их тебе. Подпиши!
Принц подошел поближе, а монах с короткой шеей и с толстой головой поднял черное покрывало с находившегося перед ним предмета — это была шкатулка, наполненная блестящими червонцами.
Франциско, думавший лишь о том, что теперь, с помощью этого золота, он сможет предаться новым удовольствиям, не зная ни меры, ни цели, даже не взглянул на содержание квитанции и без колебаний подписал на ней свое имя мелкими буквами. Брат казначей запер шкатулку, передал Франциско серебряный ключ и с поклоном удалился.
Патер Маттео свернул бумагу, которую подписал принц. Фульдженчио, которому поручено было опекать принца, взял шкатулку, чтобы отнести ее в комнаты Франциско де Ассизи, готовившегося сделаться королем Испании; на квитанции принц подписал продажу своей свободы судьям инквизиции. Он уж давно был в их руках, но все же не настолько, как им было нужно для достижения неограниченной власти. На устах Франциско вертелось изъявление одного желания, которое должно было окончательно предать его членам этого страшного трибунала.
— Извините, преподобные патеры, — сказал он, волнуемый беспокойством и сильной страстью, — извините меня, расстающегося со своим прошлым, за одно последнее желание, прежде чем я обменяюсь кольцами с королевой. В пределах Мадрида я на минуту, вскользь, увиделся с одной женщиной, которую я любил и, как чувствую, до сих пор люблю! Графиня генуэзская явилась моим восхищенным взорам только для того, чтобы потом опять также поспешно скрыться и исчезнуть. Где она?
— Франциско де Ассизи, графиня генуэзская имеет намерение постричься в монахини! — отвечал суровым монотонным голосом старик Антонио, а глаза его, неприятно сверкавшие, были устремлены на принца.
— Графиня генуэзская хочет постричься в монахини? — воскликнул Франциско, в высшей степени изумленный, даже испуганный. — Юлия хочет похоронить себя в стенах монастыря?
— Ты называешь это похоронить себя, но мы с ней называем это спасти себя от мирского соблазна и греха! — сказал Антонио.
— О, в таком случае, умоляю вас, позвольте мне еще раз взглянуть на эту божественную женщину, доставьте мне еще один только раз блаженство, к которому стремится мое сердце.
— Просьба твоя будет исполнена, Франциско де Ассизи, ты увидишься с ней еще раз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89