Он в раздумье стоял на одном месте, в сердце его начал оживать образ бедной, ищущей его Энрики. Он видел, как блуждал, стараясь рассмотреть его, ее прелестный кроткий взгляд. Он видел, как краснели от слез те самые глаза, про которые он, бывало, полный горячей любви, говорил, что солнце сияет, когда Энрика откроет их.
— Где она, где мое дитя? Я должен увидеть их обеих!
— Я с часу на час жду известия о них, подожди, скоро узнаешь!
— Кто ты, всемогущая женщина! Напрасно стараюсь я припомнить тебя, напрасно я смотрю на твою высокую, царственную фигуру, которую ты стараешься согнуть, и прислушиваюсь к незнакомому звуку твоего голоса.
— Не припоминай, не прислушивайся! Подумай об Энрике, подумай о твоем ребенке!
— Если ты женщина из плоти и крови, то… — Франциско, не помня себя от волнения и любопытства, хотел сорвать черную маску с лица, но она ловким движением уклонилась от него.
В эту минуту, когда голубое домино хотело пуститься за быстро удалявшейся гадальщицей, ему заслонил дорогу длиннорукий Пьеро, преследуя прекрасную Коломбину, убегавшую от него. Потом его окружила целая толпа масок, так что он должен был отказаться от своего преследования незнакомой гадальщицы. Он издали еще раз увидел ее в толпе, она насмешливо кивала ему, и ему показалось, что до него доносились слова:
— Подумай об Энрике, подумай о вашем ребенке! Потом она внезапно скрылась у него из глаз.
ДВОРЕЦ САНТА МАДРЕ
Между тем Нарваэц, герцог Валенсии, приобретал все больше и больше влияния не только на королеву-мать, но и на молодую королеву. Хотя этого черствого человека, никогда не испытавшего любви и вообще неспособного к теплому чувству, имели право упрекнуть в жестокости, но всеми было признано, что он человек честный и, при всем своем честолюбии, неподкупный.
Мария Кристина уважала и ценила в нем энергию, с которой он в несколько недель сумел освободить ее от тягостной опеки герцога Эспартеро, и строгую дисциплину, и изумительный порядок, водворившиеся в войске, благодаря его железной руке.
Эта строгость была в высшей степени необходимым нововведением, потому что в отдельных частях войск беспрестанно вспыхивали всякого рода недовольства и маленькие мятежи, которые принимали опасный характер, потому что переодетые шпионы дона Карлоса помогали недовольным деньгами и провиантом.
История внесет в свои летописи, что этот генерал с холодным, неподвижным лицом и с безжизненным взором сильной рукой боролся против мрачного влияния инквизиции, старавшейся опутать мадридский двор своими сетями, и одержал многие тяжело доставшиеся ему победы.
На широкой мало оживленной улице Фобурго возвышалось мрачное, неприветливое здание, которое все старательно избегали. Дворец инквизиции пользовался недоброй славой и наводил на всех ужас. Доминиканский монастырь и знаменитый дворец Санта Мадре, весь залитый кровью при Филиппе и Фердинанде, находились в одной и той же ограде.
В царствование упомянутых королей улица Фобурго совсем опустела, точно вымерла, потому что никто не хотел жить поблизости от страшного дворца инквизиции. Хотя жертвы всегда приводились ночью, и ночью же совершались все казни и пытки, но одна мысль, что вдруг донесутся до слуха жалобные стоны и крики умирающих, отравляла жизнь соседних обитателей. Поэтому все предпочитали селиться на других улицах, чтобы быть подальше от страшного дворца Санта Мадре. Он был наполнен народом еще при отце Изабеллы, но в последние годы, под управлением Марии Кристины, в нем царила темная, скрытая от взоров света, деятельность.
Последуем на улицу Фобурго, вслед за сгорбленным, плотно закутанным в рясу монахом, который поспешным шагом идет под тенью домов.
Была полночь. Луна ярко освещала плоские крыши и одну половину широкой улицы, которую избегал монах. По-видимому, он совершил далекое путешествие, его шляпа с широкими полями покрыта пылью, на ногах у него сандалии, и он опирается на посох. Несмотря на усталость, он широко шагает и, наконец, достигает высокой старой стены, которая тянется вдоль улицы Фобурго, на расстоянии, по крайней мере, пятисот шагов.
Толстый низенький монах подошел к углублению стены, где устроена дверь, и позвонил. Ожидая, когда к нему выйдут, он обернулся, и яркий лунный свет упал на его безбородое мясистое лицо.
На вид ему было лет двадцать пять. Маленький широкий нос над добродушными толстыми губами придавал его лицу хоть вульгарное, но внушающее доверие выражение. Можно было бы даже назвать круглое лицо монаха приветливым, если бы глаза его, которые довершали впечатление своим косым взглядом, не заставляли невольно усомниться в его добродушии. Он старался держать глаза опущенными, но когда незаметно подымал их, то в них отражалось столько коварства и хитрости, что даже его спокойная, обдуманная речь не могла заставить забыть этот взгляд.
Наконец, послышались шаги: кто-то приближался на звон колокольчика по каменным плитам монастырского двора. Ключ с треском повернулся в замке старой толстой двери.
— Кто там? — спросил грубый голос изнутри.
— Брат Кларет из доминиканского монастыря в Бургосе, — отвечал монах. Это был тот самый погонщик ослов, которого на наших глазах, несколько месяцев тому назад в трактире «Рысь» поймали на воровстве. В эти несколько месяцев он не только переменился наружно, вследствие беззаботной монастырской жизни, но и внутренне стал совсем другим человеком.
— Да благословят святые твое прибытие, брат Кларет!
— И да укрепят твою душу, брат привратник! — заключил входящий монах благочестивое приветствие.
Яркий свет луны заливал пустынный широкий монастырский двор, так что он неприятно резко отделялся от темного силуэта старого здания, возвышавшегося перед Кларетом. Направо и налево от каменной дорожки находились две травяные лужайки, а еще далее, позади них, шли по обе стороны монастыря колоннады, освещенные луной.
Каменная дорожка вела к узенькой двери монастыря с остроконечным сводом. Точно такие же своды имели и узкие, запертые решетками окна здания, которые казались ветхими. Дверь нижнего этажа вела в коридор, выложенный Каменными плитами и уставленный толстыми колоннами, к которым справа и слева примыкали запертые комнаты братьев ключников и хозяйственные службы. В глубине виднелись лестницы, которые вели в молитвенную залу. Кельи монахов были разбросаны по всему обширному зданию, плоская крыша которого, украшенная почерневшими зубцами, подряхлела от времени.
В ту минуту, когда брат привратник запер за Кларетом крепкую, обитую железом дверь, с башни, находившейся над входом, послышался серебристый звук монастырского колокола, звонившего к заутрене. Узкие окна в несколько минут осветились, и тронулось длинное торжественное шествие поющих монахов, к которому должны были примкнуть все, даже Кларет и привратник. Они выходили один за другим с переднего двора с обнаженными головами, так что лысины их издали светились. Пристально уставившись глазами в текст книги, которую держали перед собой в левой руке, они пошли через наружный монастырский двор, вдоль колоннад и, наконец, скрылись в молитвенной зале наверху.
В час пополуночи монахи возвратились в свои кельи.
— Для чего ты приехал из Бургоса в Мадрид, брат Кларет? — спросил брат привратник по окончании заутрени.
— Меня послал его преподобие патер Роза к преподобным патерам Маттео, Антонио и Мерино! — отвечал Кларет.
— Так ступай со мной, брат Кларет, ты найдешь патеров еще в Санта Мадре.
Брат привратник повел Кларета опять через монастырский двор в одну из колоннад и потом по колоннаде далеко за монастырское здание. Кларет прошел мимо цветущего, душистого монастырского сада с тихими тенистыми аллеями и с теми темно-красными, похожими на мак цветами, растущими в сырости и в тени, которые можно найти при каждом монастыре. В народе было распространено предание, что из них приготавливают тот страшный яд «арбула», убивающий одним своим запахом, тайна которого известна только испанским монахам.
За садом возвышалось огромное здание, в том же стиле что и монастырь, точно так же покрытое старинной серой краской и производившее такое же суровое впечатление.
Этот широкий, обширный дом — дворец Санта Мадре, судилище инквизиции. В подземельях его находятся отделения для пыток, а в доме устроены залы для судебных заседаний. В них-то писались и утверждались самые кровавые приговоры, которые когда-либо люди выносили другим людям. Каждое слово, сказанное или написанное в этих залах, сулило кровь, и все-таки над входом, куда вступали столь многие и откуда столь немногие выходили, стояла надпись большими золотыми буквами:
«ЦЕРКОВЬ НЕ ЖАЖДЕТ КРОВИ».
Кровь, впрочем, действительно не проливалась на лобном месте инквизиционного дворца: жертв сжигали и вешали, предварительно замучив их до полусмерти. Кровь проливать страшились, но зато располагали такими утонченными, искусно рассчитанными мучениями для несчастных, навлекших на себя вражду и месть одного из членов тайного суда, что они чуть слышным стоном умоляли своих палачей избавить их от пытки благодеянием смерти.
Кровь не текла во дворце Санта Мадре, но стонов и проклятий раздавалось в нем бесчисленное множество, и к небу возносились страшные жалобы. Лобное место Пласо Педро могло назваться спокойной обителью в сравнении с этим дворцом, имя которого было так благозвучно, но внутри которого совершались возмутительные жестокости. Старый Вермудес был агнец, мягкосердечный ребенок в сравнении с Мутарро, тайным исполнителем приговоров инквизиционного суда.
Кларет, монах из Бургоса, шел позади брата привратника по широким ступеням дворца. В трех больших углублениях находились двери. Привратник подошел к покрытой черной тенью двери, которая была посередине, и постучал железным молотком, подвешенным к ней.
Три раза повторился его стук, потом привратник громко проговорил:
— Отвори, брат Кларет из Бургоса желает быть представлен патерам.
Дверь тогда отворилась сама собой. Глубокий мрак окружил монаха, так что он уже намеревался идти назад на ступени, освещенные луной, но чья-то незнакомая рука крепко схватила его правую руку, и дверь без шума заперлась за ним, не пропуская ни одного луча света.
Кларет не мог видеть того, кто, не говоря ни слова, принял его во внутренность дворца Санта Мадре, он только чувствовал, как тащил его за собой незнакомец. Ни одного слова не сорвалось у него с языка, он беспрекословно шел за своим странным, молчаливым проводником. Несмотря на полную темноту, его окружавшую, Кларет заметил, что дорога шла пустынными коридорами, мимо колонн и углов, потом услышал эхо глухого звука шагов и убедился, что они находились в закрытой комнате.
— Помнишь ли ты три правила братства? — твердым голосом сказал проводник, внезапно остановившись.
— Я жизнью своей поклялся исполнить их, — отвечал Кларет.
— Каждому, кто вступает в священную комнату дворца Санта Мадре, я обязан напоминать их, — сказал невидимый проводник, — смотри вон туда!
Кларет широко раскрыл глаза и увидел перед собой озаренного ярким лучом света, как будто падавшим с потолка, нищего монаха. Лицо его было истомлено голодом, и в то время как правая рука бросала серебряные монеты в народ, левая — жадно протягивалась за куском черствого хлеба, который подавала ему чужая рука.
Это был обет нищеты.
Точно по волшебству все исчезло. Непроницаемый мрак водворился там, где за минуту перед тем стоял монах из плоти и крови. Снова упал луч света. Появился патер с гневно распростертой рукой, перед ним — полуокаменевший монах. Приговоренный смиренно опустил глаза и безропотно переносил наказание самой ужасной смертью.
Это был обет послушания.
Кларет в ужасе смотрел на происходившее, но все снова покрыла непроницаемая тьма.
Каким образом возникли эти волшебные явления, находившиеся столь близко от удивленного монаха, что он руками почти касался их? Хотя он часто слышал о таинственных чудесах и наказаниях инквизиционного дворца, но вход в него был дозволен не каждому доминиканскому монаху. Ему отворилась дверь страшного дома, только благодаря посольству от патера Розы к Маттео и Антонио.
Перед глазами Кларета еще раз упал ослепительный луч. Как раз подле него стояла, точно живая, обнаженная дивная женщина.
Изумленный монах, с поднятыми кверху руками, отшатнулся от пленительного зрелища, точно хотел воскликнуть: «Прочь от меня искушение!»
И все-таки он с любопытством, с наслаждением продолжал смотреть на эту женщину, прекрасная фигура которой стояла перед ним, озаренная ослепительным светом.
Она простирала к нему руки, как бы маня его на свою нежную грудь, по которой черные длинные волосы, волнами ниспадая с прекрасной головы, спускались почти до колен, — темные, большие глаза бросали на него горячие, страстные взоры, свежие губы, готовые на поцелуй, манили с такой неотразимой всемогущей силой, что монах, жадным взором впиваясь в стоявшую перед ним женщину, совершенно забылся и хотел броситься к ней.
В эту минуту дивное ведение исчезло, и его, еще взволнованного, окружила глубокая темнота.
Это был обет целомудрия.
Крепкая рука невидимого спутника опять схватила его и повела через бесчисленные перекрестки. Тут Кларет заметил, что незнакомец, обшаривая стену, что-то искал; он, вероятно, дернул за колокольчик, потому что вдруг вдали три раза послышался серебристый звон.
— Ты у цели! — басом проговорил проводник, выпустил его руку и скрылся в темноте позади Кларета. Перед последним отворилась дверь, до сих пор так плотно запертая, что ни один луч света не указывал на ее существование.
Из внезапно отворенной залы блеснул ему навстречу ослепительный свет, и теперь он увидел, что до сих пор шел по высокому, выкрашенному в черный цвет коридору, сверху закругленному сводом.
Кларет вошел в светлую большую комнату, высокие венецианские окна которой были плотно завешаны черными занавесями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89