К тому же только теперь почувствовались последствия жалкого правления Мурильо, который, предчувствуя беду, поспешно бежал во Францию.
Положение же Ронкали было вдвойне тягостно, так как он имел в палате депутатов могучих врагов: генерала О'Доннеля и графа Лусена, приверженцев Нарваэца.
На первых же порах завязалась открытая борьба в палате депутатов, когда речь зашла о проведении железных дорог, и Ронкали с министром финансов Льоренте вынуждены были сознаться, что для этого не могут выдать денег из государственной казны, а потому необходимо повысить налоги.
Когда это предложение, как и всегда, вызвало сильное сопротивление, министр Льоренте предложил другое средство — новый заем. Он доходил до 1000 миллионов реалов и должен был совершиться через банкира Соломанку, который уж договорился с лондонским банкирским домом Бэринга.
Но еще более бурными были заседания, когда очередь дошла до обвинения Нарваэца. Тут Серрано трижды призывал к ответу президента Ронкали, а Прим громко упрекал вернувшегося Мурильо, спросив его, как у него хватило бесстыдства и дерзости явиться в собрание кортесов после 68 нарушений законов конституции.
Браво Мурильо осмелился с улыбкой взойти на трибуну, чтобы защищать себя, но со всех сторон послышались такие сильные угрозы и такие энергичные свистки, что опаснейший враг испанского народа, произведение Санта Мадре, вынужден был оставить собрание, состоящее из представителей народа.
Через несколько дней в палате разыгралась еще более худшая сцена, которая бросила тень на честь тех личностей, которые имели право принадлежать к приближенным королевы.
Конха, бывший, как мы знаем, довольно продолжительное время генерал-капитаном острова Кубы (после Ронкали), доложил членам собрания кортесов, что герцог Рианцарес, супруг королевы-матери, не стыдился вести постыдную торговлю невольниками, что другие народы с презрением говорят о нем. Герцог Рианцарес заставлял платить себе за каждого невольника, которого привозили на остров Кубу, значительную сумму.
Можно судить из всего сказанного, каковы были приближенные испанской королевы. Это замечание, которое время от времени придется повторять с большей подробностью, имеет такое громадное влияние на последующие события, что мы должны в точности передать их. Когда же в собрании кортесов заговорили о недостойном доверия составе приближенных королевы, а также и о похождениях герцога, и о развратности короля, когда его публично обвинили в том, что он продал себя иезуитам за оскорбительную плату, что он сорит деньгами не разбирая средств, чтобы только жить в постоянных удовольствиях, тогда собрания были распущены. Вообразили, что если запретят говорить выборным народа, то положат конец всем неудовольствиям и всем справедливым жалобам народа. Поддались фальшивому мнению, что надо скрывать недостатки, вместо того чтобы искоренять их; изгоняли верных, но резких советников, а вместо них назначили обманщиков и лицемеров и говорили, что народ ничего не смыслит в делах правления, двора и дипломатии.
ЭНРИКА И ЕЕ РЕБЕНОК
В одно свежее, прохладное майское утро Энрика, дружески простившись с Марией Непардо, покинула свое жилище, чтобы отыскать место жительства Жуаны. Умирающий отшельник сказал ей, что его сестра живет со своим мужем в развалинах Теба. Энрика рассчитывала найти их без затруднений. Она спрятала под своей одеждой наследство старого Мартинеца, чтобы передать его Жуане.
Мария Непардо очень беспокоилась об Энрике.
— Как мы прекрасно с тобой жили в лесной глуши, — сказала она со слезами на глазах, — здесь не найдут нас враги.
— Не заглядывай в Мадрид, а не то с тобой приключится беда. Что же я буду делать без тебя?
— О, тетя Непардо! — рыдая вскричала Энрика, бросаясь на постель старушки. — Если бы я хоть что-нибудь услыхала о Франциско!
— Побори свое горе, дочь моя, богатый, знатный барин забыл тебя!
— Это невозможно, Мария! Все возможно: отец может покинуть своего ребенка, брат сестру, но чтобы Франциско мог забыть и отвергнуть меня — этому я никогда не поверю! — с жаром вскричала Энрика.
Ее бледное прекрасное лицо было обращено к небу, как будто она призывала его в свидетели, а ее чудесные глаза блистали вдохновением. <
— Слушайся моего совета! Обещай мне не подходить к Мадриду! — умоляла старушка. Она описала ей, насколько помнила, местоположение развалин Теба.
Энрика простилась с ней и отправилась в путь. Тяжело было на ее сердце, когда она вышла из хижины в прохладное майское утро. Птицы на деревьях пели, только что распустившаяся зелень пышно красовалась, ярко освещенная солнцем, но Энрика ничего не замечала, погруженная в свои думы.
— Неужели Франциско Серрано, — шептала она, — которому я отдала свою душу, мог забыть меня? Но как он клялся мне! Могла ли я ему не верить? Ребенка тоже похитили у меня! Боже, какое несчастье!
Энрика чувствовала, как горячие слезы покатились из ее глаз. Старая Непардо сказала, что если бы Франциско все еще думал о ней, то нашел бы способ отыскать ее, но она не имела ни следа, ни известия со времени той страшной ночи, когда она, вместо того чтобы попасть в объятия своего возлюбленного, очутилась в лапах его отвратительного брата.
— Но ведь он подвергал жизнь свою опасностям, чтобы спасти меня, — шептала Энрика, бессознательно остановившись под листвой деревьев, — он ведь бросился, чтобы вырвать меня из неволи и принять под свое покровительство! Он сопротивлялся рассерженной королеве, чтобы защищать меня. Решился бы он на это, если бы более не любил меня? Нет, нет, Мария Непардо, ты не понимаешь настоящей любви, ты не знаешь моего Франциско, который никогда не забудет и не покинет меня! — прошептала она и слезы перестали катиться из ее темных глаз.
Если бы маршал Испании взглянул в эту минуту на одинокую девушку, если бы увидал на ее лице выражение небесной чистоты и очаровательную прелесть всей ее фигуры, тогда, забыв обо всем, как тогда, в бедной хижине Дельмонте, он опустился бы перед ней на колени и повторил бы с блаженством те слова, которые когда-то нашептывал от избытка любви и восторга.
Энрика опустилась на колени и молила Пресвятую Деву возвратить ей, после тяжелого испытания, ее Франциско и ребенка, которым принадлежала вся ее душа. После молитвы она поспешно начала подыматься на гору. Оттуда она спустилась в необъятную равнину, которая простиралась до самых стен Мадрида.
Старая Непардо сказала ей, что надо остановиться у самой подошвы лесной горы, что затем, взяв влево, она, после целого дня ходьбы, придет к лесу, на опушке которого находятся развалины Теба.
Энрика в точности поступила по указаниям старухи и бодро направилась от подошвы горы. Куда ни поглядишь, нигде не заметно человеческого следа: с одной стороны равнина, а с другой обросшие горы, погруженные в тишину. Это утешило беззащитную путницу, которая при мысли о бесчисленных опасностях, которым она подвергалась и будет подвергаться, если переступит через мадридские ворота, часто в страхе оглядывалась и испуганно спешила под тень деревьев.
Когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом, измученная девушка отдохнула немного и поела фруктов, которых для подкрепления взяла с собой, а затем смело пустилась в путь. Она вспомнила доброго отца Мартинеца, как он с любовью и самоотвержением принял ее в свою хижину, и с радостью помышляла о его сестре Жуане, которая мирно жила с Фрацко.
Когда уже начало вечереть, Энрика вышла из леса и увидела огромное здание, которое приняла за развалины Теба. Она остановилась в недоумении: куда ни поглядишь, нигде не видать ни домика, ни другого жилища. Разбросанные куски лепки, остатки растресканных стен и колонн, груды камней, кирпича и извести — вот что увидала Энрика. Но нигде не видно было следа человеческой жизни, нельзя было и предположить, что здесь могла найти приют сестра отшельника.
Беспокойно блуждала Энрика по громадным развалинам, ее глаза вопросительно вглядывались во всякое отверстие. Вдруг она остановилась, услышав человеческие голоса.
Она подошла к концу стены и заметила между нагроможденными развалинами косую дверь, ведшую к бывшему залу собрания Летучей петли.
Энрика осторожно и тихо отворила ее и ступила в коридор, надеясь найти за ним жилье. Но она вошла, удивленно оглядываясь, в большое пустое помещение — в нем не было ни души. Зловещая тишина и страшное строение произвели на Энрику такое неприятное впечатление, что она по той же дороге быстро побежала назад и бессознательно громко закричала:
— Жуана, Жуана Дорино, где ты?
Когда Энрика остановилась на пороге низкой двери, по другую сторону развалин Теба показалась женщина. Она, прищуриваясь, держала над глазами руку, чтобы защитить их от ослепительных лучей заходящего солнца. Старуха увидала миловидную девушку, пробиравшуюся к ней по развалинам. Эта чужая, по-деревенски одетая девушка окликнула ее, называя отцовским именем, которого никто не знал.
От того-то старая Жуана остановилась в удивлении и посмотрела на миловидное привидение, которое изгоняло всякую мысль о суеверии и колдовстве.
— Вы Жуана Дорино, дочь продавца фруктов в Севилье? — радостно воскликнула Энрика, подбегая к удивленной старушке.
— Да, милая девушка, но откуда ты знаешь мое имя?
— О, вы Жуана, сестра Мартинеца, слава Богу, что я, наконец, нашла вас! — чистосердечно сказала Энрика и протянула руку престарелой сестре отшельника. — Да, да, это вы, а где же Фрацко, ваш муж?
— Вот он идет сюда! — ответила Жуана, ломая себе голову, чтобы узнать незнакомку, которая так хорошо знала их имена и в выражении лица которой было что-то милое, искреннее и вместе с тем как бы родное.
Энрика взглянула на сгорбленного старика, вышедшего из своего жилища, чтобы посмотреть, с кем разговаривала его жена. Она испугалась при виде этого дряхлого старца, но вскоре ей удалось побороть в себе страх, так как глаза сгорбленного Фрацко добродушно и ласково глядели на нее.
— Ваш брат Мартинец прислал меня.
— Да ниспошлет ему Пресвятая Дева свою милость и утешение! — прошептала Жуана.
— Он не нуждается более в утешении, он пребывает перед престолом Всевышнего! — торжественно сказала Энрика.
Скрестив руки и устремив взоры к небу, приняли Жуана и Фрацко это грустное известие.
— Бедный брат Мартинец! — прошептала сестра. — Какая ему выпала страшная доля!
— Он почил примиренный, благословляя меня, и, верно, теперь пребывает в блаженстве, так как лик его просветился, когда глаза его узрели божественную благодать! Ваш брат Мартинец улыбаясь взирает со своей высоты на земные бедствия и на нас с вами. Он приобрел мир и прощение после стольких лет раскаяния и молитвы.
— Пойдемте с нами в наше жилище, — сказала сквозь слезы обрадованная Жуана, — вы сказали, что он, благословляя вас, почил успокоенный и приобрел блаженство, это такое благотворное известие сокрушенному моему сердцу, пойдемте с нами и расскажите нам все.
И Фрацко тоже ласково приветствовал незнакомку, и повел ее в маленькую, но веселенькую комнатку, в которую надо было пробираться через развалины.
Старая Жуана все посматривала на милое личико Энрики, стараясь припомнить, кого она ей так напоминала. Она взяла ее за руку, как будто желая удержать ее при себе.
Так вошли они в потаенную комнату, которую никто не мог бы заметить, не зная ее заранее.
Когда Энрика уселась и подкрепилась, она рассказала им свою историю. Жуана терпеливо слушала ее, прерывая рассказ возгласами сожаления, что такая молодая и красивая девушка перенесла столько горя и несчастья. Когда же Энрика передавала свои страдания в неволе в доминиканском монастыре, Фрацко прошептал сквозь зубы, дрожащим голосом:
— Да будет проклято Санта Мадре!
Но вдруг неожиданно отворилась дверь и на пороге появилась, как чудное привидение, девочка лет двенадцати. Ее прекрасные густые волосы падали на плечи длинными кудрями. Живое милое личико с длинными ресницами сияло красотой и здоровьем. Вся ее фигура была так изящна и так прелестна, что нашлось бы только одно существо, которое можно бы было сравнить с этой улыбающейся девочкой, и это существо в изумлении глядело на ее неожиданное появление. Энрика приподнялась и до того побледнела, что Жуана с изумлением взглянула на нее.
Энрика же, запинаясь, дрожащим от волнения голосом спросила:
— Жуана, это. ваша дочь?
— Поди сюда, — сказала старушка, обращаясь к вошедшей Марии, которая за последние годы удивительно развилась, — подойди сюда и поздоровайся с сеньорой Энрикой, нашей дорогой гостьей.
Мария порхнула к Энрике и, улыбаясь, исполнила приказание матери. Энрика поцеловала ее, затем, заплакав, закрыла лицо руками — в ее сердце возник образ, так сильно потрясавший и разрывавший ее душу, что несчастная мать, громко рыдая, стала горячо оплакивать свое потерянное дитя.
— Вы плачете, — спросила Мария, доверчиво обнимая Энрику, — я огорчила вас? Но я не хотела этого! Простите меня! Я не могу видеть, когда плачут, мне жалко! Отчего вы плачете?
Когда Энрика услыхала, что девочку зовут Марией, ее руки опустились и она еще раз взглянула на дочь Жуаны.
— У меня была девочка, ровесница тебе, ее звали тоже Марией.
Фрацко внимательно поглядывал то на Марию, то на незнакомку.
— Мое дитя потеряно. Я искала и расспрашивала, просила и умоляла — напрасно! Я не нашла мою Марию! Простите меня, что при виде вашего ребенка я проливаю горькие слезы, я точно такой же представляла себе свою девочку. Когда прозвучал ее голосок и она повернула ко мне свое улыбающееся, приветливое личико, тогда мне почудилось, что мое собственное дитя явилось предо мной!
Старая Жуана вопросительно поглядывала на Фрацко и на Энрику, старик не мог не сознаться, что существовало поразительное сходство между ребенком и незнакомкой.
— Расскажите-ка мне, сеньора Энрика, — кашляя, спросил он, — как же ваша дочь могла потеряться?
Энрика рассказала о похищении ее ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89