— Только через несколько лет, — продолжала она, — нашла я приют и известие о моей Марии у Марии Непардо на острове Мансанарес, но словно проклятие тяготело над моей материнской любовью: моего ребенка украли от Марии Непардо.
— Где же его украли? — живо спросил старый Фрацко.
— На дворе Вермудеса, когда она хотела укрыть его от преследований Аи.
— В таком случае благодарите Пресвятую Деву — эта Мария и есть то дитя, которое вы отыскивали. Этот ребенок — ваша Мария, так как я взял ее в ту роковую ночь со двора Вермудеса. Ее стоны возбудили мою жалость, и я боялся оставить ее на произвол этих злодеев. Поверь, Жуана, мне самому тяжело говорить правду, ведь я люблю Марию так же сильно, как может любить отец свою ненаглядную дочь.
Энрика с возрастающим внимание слушала сгорбленного старика. Она протянула руки, как бы желая уловить каждое его слово, дух замер в ней, она дрожала всем телом, глаза горели от лихорадочного ожидания и волнения — она вдруг подошла к Фрацко на несколько шагов.
— Эта Мария не ваш ребенок? — торопливо спросила она. — О, не мучьте меня, скажите, не обольщайте пустыми надеждами мое наболевшее сердце! Эта Мария не ваш ребенок? Эту Марию вы нашли в ночь, когда…
Старая Жуана смотрела то на Энрику, то на девочку, которая называла ее матерью.
Ведь Фрацко спас ее и принес в развалины, думая, что она сирота. Мария удивленно и вопросительно поглядывала то на Жуану, то на незнакомку.
— О, говорите же, не мучьте меня невыносимой неизвестностью! Да, да, Мария, ты мое дитя! — вдруг закричала Энрика обнимая и целуя девочку.
Старая Жуана чувствовала, как горячие слезы покатились из ее глаз; она плакала, сама не зная от чего, от радости или горя, но потом прошептала:
— Да, ты настоящая мать Марии, от того-то мною овладело какое-то особенное непонятное чувство, когда я увидала тебя в первый раз. Мне казалось, что я давно тебя знаю и люблю. Ведь сходство твое с дочерью вызвало во мне это чувство, которого я не могла объяснить себе… О, дочь моя Мария! — плача говорила она и обнимала девочку, которая в недоумении подошла к ней. — Я ведь тебя так любила, как свое родное дитя!
Энрика упала на колени и горячо благодарила Бога за посланное счастье. Старый Фрацко с волнением смотрел на Энрику.
— Бог послал тебя к нам, чтобы мы дожили до этой благословенной минуты и чтобы ты нашла свою дочь, — тихо сказал он.
Жуана печально поглядела на Марию, которую Энрика, наверное, возьмет с собой. Ее сегодняшнее появление принесло ей горе, но несмотря на это она не могла на нее сердиться, не могла не любить ее.
Энрика не выпускала из объятий Марию, наслаждаясь блаженством, которого так долго была лишена. Ее лицо сияло невыразимым счастьем.
Милая девочка поглядывала то на Энрику, то на Жуану и Фрацко; она, наконец, подошла к старичкам и с благодарностью и любовью поцеловала их.
— Помнишь ли ты, мама, что тот незнакомец, который несколько лет тому назад подошел ко мне, ведь он спрашивал о моей матери Энрике? — сказала Мария.
— Кто был этот незнакомец? — поспешно спросила Энрика.
— Цыган с растрепанными волосами, — рассказывала Мария, — он говорил о моей матери и хотел защищать меня, ах, как было тогда страшно! Я сама почти не помню всего, что произошло в ту ночь!
— Цыган, — сказала Энрика, — Аццо вернулся в свою пустыню.
— Он защищал меня, но за это был схвачен и увезен ужасными всадниками.
— Да будет проклято Санта Мадре! Этот цыган Аццо теперь еще томится в ее подвалах! — ворчал Фрацко.
— Бедняжка! Он такой благородный и добрый! — воскликнула Энрика, притягивая к себе руку своего ребенка как будто боясь разлучиться с ней на минуту. — Разве ему нет спасения?
— Через несколько дней он будет приговорен к самой ужасной смерти, какую человек способен перенести.
— Он невинен, он переносит незаслуженное наказание!
— Подобно многим другим, — сказал, кашляя, сгорбленный старик, — проклятие Санта Мадре!
При воспоминании о той ужасной ночи Мария прижалась к Энрике; она чувствовала какое-то чудное и отрадное чувство, сознавая, что нашла сегодня свою настоящую родную мать, она поглядывала на нее то с любопытством, то с любовью и восхищением и не могла налюбоваться дорогими чертами той, которая прижимала ее к своему сердцу.
— Что скажет Рамиро, когда узнает, что ты не живешь больше с нами? — улыбаясь, сказал старый Фрацко. — Рамиро всегда о тебе справляется, когда посещает нас в свои свободные дни. Вы ведь столько лет росли вместе! Теперь же он в корпусе в Мадриде, а ты идешь к своей матери, и вы навеки разлучены!
— Но ведь вы позволите нам иногда навещать вас и нашу Марию? — наконец спросила старая Жуана.
— Ах, приходите как можно чаще, ведь мы живем в хижине вашего брата, в хижине, так долго служившей ему убежищем, и которую хотя бы поэтому вы должны навестить и увидеть. Мартинец покоится близко от нее.
— Мы скоро навестим вас, — говорила, сама утешая себя, добрая старая Жуана. Она поцеловала Марию и Энрику.
Фрацко не допустил, чтобы они пустились в путь среди ночи и настоял на том, чтобы они остались у них до следующего утра.
Когда настала минута разлуки, слезам не было конца, и только теперь открылось, насколько Мария была привязана к своей прежней матери и к Фрацко. Они повторяли несколько раз обещание увидеться в скором времени, и, наконец, с наступлением дня Энрика со своей дочерью отправилась в хижину в Меруецкий лес.
По дороге Энрика спросила, помнит ли Мария старую кривую Непардо, которая нянчила и лелеяла ее, но воспоминания этих лет совсем исчезли из памяти девочки. Она не узнала старухи, радостно всплеснувшей руками, когда Энрика привела с собой в дом родное дитя.
— Как она выросла! — воскликнула Мария Непардо. — Какая стала красавица! Ах, неужели я дожила до радости опять увидеть тебя? Когда ты была маленькая, ты протягивала ко мне свои ручонки и, хотя я всегда была такая страшная, ты ласкала и любила меня. Этого я никогда не забуду, ангелочек!
Энрика любовалась Марией, которая, радостно улыбаясь, стояла подле нее, рассказывая все, что знала и понимала. Она повела дочь в лес, показывая окрестности, ключ и гряды; ей было отрадно, что Мария всему радовалась, а в тихие минуты бросалась к ней на шею, радостно восклицая:
— Ах, как я счастлива, что у меня есть мама!
Фрацко и Жуана через несколько дней посетили хижину и радовались счастью, соединившему мать с ребенком. Жуана с умилением оглядела все, вспоминала о своем усопшем брате и помолилась с Энрикой и Фрацко на его могиле. С этих пор хижина в Меруецком лесу вдвойне притягивала ее.
Энрика и Мария жили с кривой старушкой счастливо и душа в душу. Мать и ребенок все больше и сильнее привязывались друг к другу. Им было так хорошо, словно божественная благодать снизошла к ним в хижину.
Иногда только, когда Энрика, никем не замеченная, молча глядела на своего ребенка, в ее сердце с болью пробуждалось тяжелое воспоминание о Франциско.
В такие минуты Энрика не произносила ни слова. Неподвижно сидела она, живя в прошлом, а может и в надежде на будущее. Но прелестная Мария знала только свою мать, она ни в ком другом не нуждалась, она и не подозревала, что Энрика мучилась, глядя на нее, но все муки проходили, когда мать вспоминала, что после долгой разлуки она опять приобрела свое дитя. Это сознание брало верх над всеми другими мыслями.
Однажды в субботу вечером Энрика гуляла с Марией по лесным тропинкам, указанным ей Мартинецем, по которым она часто гуляла с ним в былые времена. Энрика держала дочь за руку. Они, весело разговаривая, то углублялись в чащу, то выходили на тропинку, подымающуюся на гору и ведущую к древнему Меруецкому монастырю. Незаметно стемнело, и мать с дочерью неожиданно очутились во мраке. Энрика не беспокоилась: она отлично знала все тропинки леса и всегда могла найти хижину, даже в глухую ночь.
Они не успели еще далеко отойти от тропинки, направляясь между деревьями к своему домику, как Энрике послышался шум приближающихся шагов. Мария, зная, что она с матерью, беззаботно плела прелестный венок из нарванных ею полевых цветов.
Энрика увидела при неясном освещении луны, что в нескольких шагах от нее по дорожке шли два человека. Вглядываясь пристальнее, Энрика разглядела двух сгорбленных монахов. Они торопливо шли по дороге, проходившей через лес.
Энрика остановилась и притянула к себе Марию. Она не знала, приветствовать ли монахов или спрятаться от них, при этом она вспомнила монахов улицы Фобурго.
В эту самую минуту один из монахов заметил ее. Он отстал от своего спутника и подошел к кустарнику, у которого стояла Энрика со своей дочерью. Неясный свет слабо освещал ее фигуру, но мать, как будто предчувствуя грозящую беду, крепко прижала к себе свое дитя. Вдруг она бросилась в кусты, увлекая за собой Марию, потому что между ветвями появилось бледное лицо Жозэ, освещенное луной, радостно и страшно улыбавшееся от неожиданной встречи.
Энрика дрожала всем телом, Мария тоже в страхе глядела на внезапное появление монаха. Им обеим показалось, что монах прошептал:
— Я скоро вернусь!
Ужасное видение исчезло за кустами, а мать с дочерью стояли, крепко прижавшись друг к другу, как будто защищая одна другую.
Когда Энрика посмотрела на место, где стоял Жозэ, там уже не было никого. Неужели это игра расстроенного воображения? Неужели ей только показалось то, чего она более всего боялась? Неужели этот черный призрак, неожиданно появившийся в лесу, в самом деле Жозэ Серрано, ее лютый враг, причина всех ее несчастий?
Выйдя на дорогу, на которой минуту назад был этот ужасный человек, она увидела вдали освещенные луной две призрачные фигуры удаляющихся монахов.
— Я скоро вернусь! — все звучало в ее ушах, когда она задумчиво и быстро пробиралась с Марией через чащу к своему жилищу.
ПОХОРОННЫЙ КОЛОКОЛ
Аццо все еще томился в подземельях Санта Мадре. Когда Жозэ с фамилиарами притащили его в монастырь, а Мутарро бросил в подвал инквизиторского дворца, он от усталости и изнеможения упал на сырую солому, валявшуюся в углу у скользкой и вонючей стены. Его вниз головой привязали к лошади и в таком виде привезли в Санта Мадре. Он терял сознание от боли во всех членах. В эту минуту цыгана можно было заставить говорить или делать что угодно, так как он ничего не сознавал.
Он лежал неподвижно, не слыша ни вздохов, ни жалоб, которые вырывались из уст замученных или приговоренных несчастных, томившихся в окружавших его подвалах.
Слуги Мутарро сунули ему хлеба и воды. Но и на следующий день Аццо почти не дотронулся ни до чего.
Понемногу он стал приходить в себя и припомнил, в каком чудовищном преступлении его обвиняли, схватив в развалинах Теба: его выдавали за вампира и притащили на суд инквизиции, не признававшей невиновности.
Цыган с возрастающим ужасом ожидал появления шпионов и допросов отвратительных судей. Он слышал их шаги, глухо раздававшиеся в подземельях, их грубые шутки, слышал, как они уводили заключенных на пытки и как приносили назад полумертвых. До его ушей доносились жуткие стоны, и он знал, что ему самому придется перенести подобные страдания и муки.
Когда же проходили дни за днями, недели за неделями, а палачи все еще не приходили за ним, уши его привыкли к этим жалобам, а глаза к темноте. В его норе было так темно, что он не знал, когда сменялись день и ночь.
Аццо мужественно и спокойно переносил свою долю. Он вспомнил об Энрике. Ее образ как утешение возник в больной душе бедного Аццо. Его бледное, больное лицо озарилось отрадной улыбкой, когда ему показалось, что Энрика, этот ангел небесный, с которым он жил такое короткое время, опять предстала перед ним. Да, если бы ему сказали, что для того, чтобы увидеть ее, ему придется перенести еще больше страданий, он радостно решился бы на все и легко предался бы своей доле — ради Энрики он не пожалел бы ничего!
— Где-то ты теперь? — шептал он. — Ведь я отыскал твоего ребенка. Меня оторвали от него! Ах! Если бы я мог возвратить тебе твою дочь!
В эту минуту по коридору раздались шаги. Аццо не обратил на них внимания.
— Я все перенесу, чтобы только опять увидеться с тобой, — сказал он, простирая руки, как будто Энрика стояла перед ним.
Но вдруг ключи зазвенели у его дверей. Он вскочил: «Неужели его потащут на суд?»
Дверь отворилась — по телу Аццо пробежала нервная дрожь. На пороге появилась монахиня. Он выпрямился и не верил глазам, неужели она явилась для того, чтобы любоваться его муками, которые сама навлекла на него?
Да, перед ним стояла Ая, явившаяся в его сырую яму. Она предсказала ему его судьбу в тени монастырской стены в Аранхуесе, она была причиной его страданий в подземельях Санта Мадре, она и ее сообщник, злодей Жозэ, после долгих стараний ухитрились, наконец, поймать его. Он даже удивился их ловкости и находчивости.
Дикая улыбка пробежала по его губам и бледному лицу. При виде монахини он вспомнил все зло, которое она ему сделала. Ведь она пришла полюбоваться на его страдания, вероятно, в надежде смягчить его сердце. Свет факелов осветил комнату и ярко обрисовал его изможденную, больную, оборванную фигуру. Аццо порывисто и гордо обратился к вошедшим, как будто обращаясь к призраку:
— Я смеюсь над своими мучениями. Я до того ненавижу тебя, змея, что готов перенести без жалобы и ропота твои злейшие козни, но ты не будешь торжествовать: я не смирюсь!
Гордое, надменное, бледное лицо цыгана было так красиво, что желания сладострастной графини генуэзской еще сильнее разгорелись. Глаза Аццо сверкали, в них кипела ненависть.
Монахиня сделала знак слугам, чтобы они отошли в сторону. Она не хотела, чтобы они были свидетелями предстоящей сцены. Затем она приблизилась к Аццо.
— Выбирай! — шепнула она. — Ты знаешь теперь мою силу! Народ разорвет тебя, вампир, если ты покажешься ему, а потому я пришла защитить тебя!
— Что ты мне предлагаешь?
— Себя или смерть! — шепнула она. — Я доказала тебе, что для тебя я готова на все и что любовь моя безгранична! Не отвергай ее, безумец, я способна мстить тебе, я хладнокровно, без замирания сердца, изведу тебя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89