Изабелла, которая в самом деле держала в руках букет из алых и белых роз, подошла к тому месту, где стояли Прим и Серрано. Королева подняла глаза. При виде герцога де ла Торре она притворно удивилась, как будто только что его заметила.
— А! Маршал Серрано здесь! — сказала королева, особенно милостивым взглядом отвечая на поклоны отступающего Мурильо. — Кажется, мои храбрые гранды стали врагами общества?
— Я полагаю, ваше величество, что этот выговор не может относиться ко мне, — отвечал Франциско, подходя к ней.
— Если вы получили этот выговор, то пеняйте сами на себя, господин герцог, — гордо сказала Изабелла, показывая букетом, что желает продолжать свою прогулку по залам и чтоб Франциско следовал за ней. Я хочу предложить вам вопрос, который меня мучит и так важен для меня, что я сделала этот вечер единственно затем, чтобы преодолеть это мучительное томление, — продолжала Изабелла, идя с Франциско по зале и остановившись на конце ее, — но я желаю также, чтобы никто его не слышал и не понял всей его важности!
— Я вас слушаю, ваше величество, — отвечал Серрано подавленным голосом, следуя за королевой по зале.
Оба остановились.
С этого места Мурильо мог следить за всеми движениями королевы.
— Видели ли вы когда-нибудь этот букет? — спросила королева, рассеянно расправляя лепестки роз.
— Я вижу его в первый раз, ваше величество, — отвечал маршал.
— Не попал ли такой же букет в вашу гондолу во время прогулки в Аранхуесе?
— Я не получал ни одного цветка.
Королева Изабелла побледнела. Она напрасно оскорбила своего любимца, предположив, что он был предателем.
— Не помните ли, кто был подле вас в ту минуту, когда фейерверк озарил окрестность, освещая даже самые отдаленные берега?
— Если я не ошибаюсь, то гондола министра Олоцаги плыла за моей, — отвечал Серрано.
— Хорошо… ах! — сказала Изабелла, как бы нечаянно уронив букет на пол.
Маршал нагнулся, поднял его и подал королеве.
— Прошу вас, оставьте у себя эти розы, Франциско, так как те, которые были назначены для вас в Аранхуесе, не попали в ваши руки, — говорила ласково Изабелла.
Маршал и не подозревал, что от его слов зависела участь одного из его друзей.
— Письмо же, не достигнувшее вместе с букетом своего назначения, я сама в скором времени устно передам вам. Пусть кончают пьесу! — приказала королева, медленно направляясь к своему месту.
Министр-президент Браво Мурильо вышел из залы.
В ту же самую ночь, возвратившись домой, Олоцага получил подписанный королевой приказ о ссылке его в Валенсию.
Олоцага улыбнулся. Он знал причину, повлиявшую на внезапное, болезненно поспешное приказание. Но он знал также, что для него оно не имело никакого значения.
— Оставайтесь на том пути, на который ступили, всемилостивейшая государыня, — прошептал он, нахмурив брови, — тогда слова вашего девиза будут знаменательнее для вас, нежели для меня!
Олоцага исполнил все правила, соблюдаемые в подобных случаях. Он явился к королеве и к Браво Мурильо, зная заранее, что неотложные дела помешают им принять его. После того он поспешил к своим удивленным товарищам.
— Господа, я уезжаю на год в Валенсию! — сказал он, лукаво улыбаясь.
— Во имя всех святых, как же это возможно? — воскликнул Топете. — Этого никак нельзя допустить!
— Успокойся, добрейший друг! — заметил Олоцага, ударив его по плечу. — Ты скоро утешишься: ведь ты, говорят, намереваешься жениться на прелестной дочери дона Генрикуэца дель Арере, и тогда…
— Но как же возможно так неожиданно? — вмешался Серрано, нахмурив брови.
— Мы поговорим об этом потом. Маленькие происки придворных, интрига, которая, как всякое зло, сильно пахнет отцами Санта Мадре. Нечего говорить об этом!
— Черт возьми…
— Тише, Топете, честный моряк, можно ли так говорить? — смеясь увещевал его дон Салюстиан.
— Он еще смеется, отправляясь в ссылку, на это способен только дипломат! — прибавил контр-адмирал.
— До свидания, друзья мои! Через час ваш друг Олоцага будет на пути в Валенсию. Только не думайте, что я целый год не буду в Мадриде, даже и месяца не пройдет, как я явлюсь к вам!
Серрано удивленно поглядел на бывшего министра.
— Он, верно, шутит, — подумал он.
Но Олоцага сделал такое необыкновенно серьезное лицо, по которому ничего толком нельзя было понять, так что маршал прибавил:
— Ты всегда любишь таинственное, загадочное! — Только послушай дружеского совета: не являйся в Мадрид, пока ты находишься еще в опале. Иначе ты так можешь себе навредить, что никто не в состоянии будет избавить тебя от весьма неприятных последствий.
— Ведь не в тюрьму же я отправляюсь в Валенсию, милый маршал, и не как Олоцага явлюсь я к вам! Это опять выходит как-то загадочно и таинственно! Но утешьтесь, господа, скоро вы все узнаете!..
— Что подразумевают дипломаты под словом «все»?
— Ну, все, что вам надо знать, ха-ха-ха, а пока до свиданья! Я думаю, сегодня во дворце кто-то злится больше того, кого хотел разозлить и наказать. Иногда наказание просто благодеяние. Прощайте!
Олоцага, смеясь, простился с друзьями.
Через час караул Валенсианских ворот донес командиру и тот доложил дворцовому коменданту, что дон Олоцага в сопровождении двух слуг проехал через ворота и отправился по дороге в Валенсию.
КИНЖАЛ МОНАХА
На улицах и площадях Мадрида было большое смятение и волнение народа в последующий день за арестом вампира в развалинах Теба.
Всякий хотел слышать рассказ о взятии преступника, всякий хотел видеть изверга, у которого была ужасная потребность душить детей и высасывать их горячую кровь. Со дня святого Франциско, в который это возмутительное преступление повторилось в самом Мадриде, бешенство народа до того усилилось, что попадись этот вампир в руки разъяренной толпы, его вмиг бы разорвали в клочки. В народе распространились самые причудливые рассказы о пещере вампира, в которой вырвали из рук этого жаждущего человеческой крови чудовища плачущего ребенка. Цыган, по приговору народа, заслуживал самое ужасное наказание. Они не могли подобрать пытки и даже наиболее страшного смертного наказания, чтобы применить в этом случае.
Странный ненавистный монастырь улицы Фобурго, в который ночью притащили вампира, вдруг приобрел всеобщее уважение возбужденной толпы, с одобрением говорившей, что для таких мошенников, как этот цыган, только и место в Санта Мадре, где их по заслугам допросят и примерно накажут.
— Уж не будет он больше сосать крови! — кричал, грозно махая рукой, голодный горец в толпе оборванных товарищей.
Вся эта толпа стояла у самого входа на улицу Фобурго.
— Там уж позаботятся об нем, — подхватил другой, — очаровательные винтики для пальцев, приятное колесо, веревочная пытка, а иногда, чтобы погреться, огонек под подошвы и несколько золотничков на грудь!
Громкий хохот послышался в ответ на эту выходку, так попавшую в тон настроения толпы.
— Надо было бы помучить вампира так же, как он мучил детей, — закричала высокая женщина, — вот это было бы настоящее наказание!
— Только один раз? Его надо бы столько раз терзать, сколько он сам умертвил детей, и каждый раз настолько, чтобы он оставался в живых, чтобы снова начинать мучения! — прибавил тощий портной. — Он ведь довольно откармливался человеческой кровью и вдоволь ею насладился.
— Не беспокойся, злой портнишка, он сто раз умрет в Санта Мадре! — вмешался другой…
Все газеты были полны рассказами о поимке вампира и о подвиге, совершенном фамилиарами улицы Фобурго. Этим ловким шпионам инквизиции выдали обещанное вознаграждение, так как им удалось совершить то, чего, несмотря на все их старания, не могли исполнить королевские стражи. Вскоре напечатано было в городской газете, которая всегда сообщала народу приятные для него известия с особой подробностью, хотя часто в ущерб правде, полное описание вампира. Рассказывали при этом, что он жил в своем великолепном дворце в Мадриде, но странствовал как цыган, чтобы ему было легче совершать свои страшные преступления, в которых никто никогда не заподозрил бы дона Аццо. А потому, по словам газеты, все должны радоваться, что такое опасное существо находится наконец под замком.
Этот странный рассказ, так подходивший под весь загадочный образ жизни этого «страшного сластолюбца», как называли цыгана, был с жадностью воспринят со всех сторон и многократно подтвержден даже судьями. Преступника хотели судить в сенате и содержать в городской тюрьме, но разъяренный народ с таким остервенением воспротивился этому намерению, что правительство с удовольствием уступило и передало цыгана Аццо судьям Санта Мадре.
Если Аццо в самом деле был вампир, то страдания, перенесенные им, во всяком случае благотворно подействовали на настроение народа, с содроганием вспоминавшего о его ужасных злодеяниях.
Фамилиары во главе с Жозэ спешили на заре по улицам Мадрида к доминиканскому монастырю. Цыган, привязанный к лошади, подобно Мазепе, был окружен ими со всех сторон. Жозэ часто оглядывался на пленного, чтобы убедиться, что он в самом деле находится между ними.
— Мошенник, — ворчал он про себя, приближаясь на лошади к монастырским воротам, находившимся в самом строении, — вот удачно-то поймал, не удастся тебе постращать меня в другой раз. Надо немедленно известить графиню генуэзскую, что тебя можно найти в Санта Мадре. Ох! Как графиня обрадуется — она и не подозревает, что я знаю место пребывания ребенка ненавистной Энрики. О, Жозэ все найдет, чего ему хочется и что ему нужно!
Брат Франциско Серрано дернул звонок, через несколько минут выбежал брат привратник.
— Открой нам! Фамилиары с Жозэ во главе привезли вампира!
Шепот одобрения приветствовал вновь прибывших, когда привратник отворил ворота.
Вскоре собрались все монахи, стараясь увидать вблизи чудовище в человеческом образе, которое было еще кровожаднее отцов инквизиции. Они с интересом разглядывали бледного цыгана, у которого глаза зловеще блистали, а волосы в беспорядке висели по лбу и щекам. Аццо, в своей затаенной ярости и с искривленным от страдания лицом, представлял такое зрелище, из которого с содроганием можно было вывести, что он в самом деле вампир. Его цыганский наряд был разорван и превращен в лохмотья грубыми руками фамилиаров, лицо и руки были расцарапаны до крови, черные длинные волосы были всклокочены, и из-под них зловеще блистали его блуждающие глаза. Ни слова не вырывалось из его бледных губ. Что ему было кричать, в чем уверять?
Цыган Аццо спокойно стоял на монастырском дворе, перенося все без звука жалобы. Только его блестящие глаза беспокойно блуждали. Неужели бледный Аццо был виноват?
Вдруг его лицо, полузакрытое волосами, дрогнуло — черный палач Санта Мадре приближался к колоннаде, прилегающей к монастырю.
— Вот какую редкую птицу вы поймали! — прошептал он, обращаясь к Жозэ и фамилиарам, и бросил им черное сукно и петлю.
Фамилиары обвили ими голову Аццо, который испустил страшный крик: отвратительные шпионы чуть не задушили его. Они тащили его в подвал Санта Мадре, куда Мутарро бросил свою новую жертву.
Жозэ торжествующим взглядом следил за удаляющимся цыганом, а потом поспешно ускользнул из монастыря, чтобы донести графине генуэзской о происшедшем.
Великие инквизиторы с удовольствием услышали, что вампира поймали их шпионы и лазутчики — они очень хорошо сознавали, что благодаря этому приобрели новую силу. В награду за эту услугу они приняли Жозэ в монастырское братство.
Благодарный и усердный, Жозэ указал им дворец цыгана на улице Гранада. Расходы на его процесс были покрыты продажей этой драгоценной собственности, которая была конфискована монахами.
Вскоре после этого королева родила мертвого ребенка, что, впрочем, заранее знали в Санта Мадре. Влияние отцов все более увеличивалось, так что Нарваэц был сменен, и они назначили главой министерств и правления Браво Мурильо, с которым мы уже встречались при дворе.
Проходили месяцы, а цыган Аццо томился в подземелье, так как отцы все откладывали его допрос и приговор, может быть, боясь явиться с этим вампиром в неблагоприятную им минуту, а может быть, оттого, что великие инквизиторы были слишком заняты советами и делами. Все, что совершалось во дворце, было заранее решено и предписано ими.
Таким образом наступило четвертое декабря 1851 года, когда королева отослала в заточение Олоцагу. В этот же день явился в Санта Мадре усталый и запыленный монах, передавший великим инквизиторам чрезвычайно важное известие. В Париже уже три дня сражались на баррикадах, как гласило донесение. Президент Наполеон возвел себя в императоры французов и заставил удивленный народ провозгласить себя им. — Париж походит на поле сражения, — передавал монах великим инквизиторам Испании, — второго декабря Людовик Наполеон возложил на свою голову императорскую корону!
При дворе узнали об этом важном событии только на следующий день. Королева поспешила послать новому владыке соседнего государства, который, будучи еще президентом, уверял ее столько раз в преданнейшей дружбе, свои поздравления и искренние пожелания.
Близость и соседство республики всегда имеют свою выгоду, поэтому испанский двор радостно принял и признал это событие, так удивившее всю Европу.
Мадридский народ толпами стоял на площади Пуэрто-дель-Соль и слушал чтение газетных новостей, кофейни были переполнены, посетители громко спорили, но все говорили осторожно, так как было известно, что переодетые стражи получили строжайшее предписание с точностью передавать все высказанные мнения, а порицателей и недовольных немедленно арестовывать.
Тайное же брожение умов было сильно возбуждено, и все более и более распространялось в народе, но так осторожно, что правительственные шпионы не могли за ним следить. Двадцатого декабря того же года королева благополучно разрешилась от бремени инфантой. Ребенок был здоров и мать вне опасности.
Это известие, принятое с единодушной радостью, благотворно подействовало на народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89