— И, — продолжал он, напрягая и задирая подбородок, — Ты так и не обратила внимание на мою первоначальную мысль
— Какую?
— Что леди Уислдаун погубит тебя!
— Ради Бога, — пробормотала она, — Ты говоришь так, словно она отдельная личность.
— Хорошо, извини меня, если мне все еще до сих пор трудно совместить женщину, сидящую передо мной со старой каргой, пишущей эту колонку
— Колин!
— Оскорбилась? — подразнил он.
— Да! Я очень усердно трудилась над своей колонкой, — она сжимала в руках, тонкую ткань своего мятно-зеленого утреннего платья, не обращая внимание на сморщенные спирали, которые она создавала.
Она, по-видимому, была вынуждена, что-то сделать со своими рукам, или возможно, просто взорвалась бы от нервной энергии и гнева, которые струились по ее венам. Другим способом могли бы быть скрещенные руки, но она отказывалась от такого явного показа раздражения. Кроме того, он уже воинственно скрестил руки, и хотя бы один из них не должен был вести себя как шестилетний ребенок.
— Мне и не нужна была клевета, которую ты делала, — снисходительно сказал он.
— Ну, конечно, нужна, — прервала она его.
— Нет, не нужна.
— Тогда почему ты думаешь, я ее все-таки делала?
— Не будь ребенком! — громко воскликнул он, в его голосе прорывались нотки нетерпения, — Хоть один из нас должен быть взрослым.
— Ты не смеешь говорить со мной о моем взрослом поведение, — взорвалась она, — Ты, который бежит при малейшем намеке на ответственность.
— Что, черт подери, это значит? — резко спросил он.
— Я думаю, это довольно очевидно.
Он откинулся назад на сиденье.
— Я не могу поверить, что ты так со мной говоришь.
— Ты не можешь поверить, что я так говорю, — насмехалась она над ним, — Или, что я обладаю мужеством и присутствием духа, чтобы сделать это?
Он лишь уставился на нее, очевидно удивленный ее вопросом.
— Я не такая, как ты обо мне думаешь, Колин, — сказала она, и затем гораздо тише сказала: — Я не такая, как я сама о себе думаю.
Некоторое время он ничего не говорил, затем, словно он не мог забыть поднятую ею тему, он спросил, можно сказать, сквозь зубы:
— Что ты подразумевала, когда сказала, что я бегу от ответственности?
Он сжала губы, затем смягчилась, и позволила себе успокаивающе выдохнуть.
— Почему ты думаешь, ты так много путешествуешь?
— Потому что, мне нравится это, — ответил он, но его голос прозвучал невыразительно.
— И потому что тебе надоедают тем, что пытаются воздействовать на тебя, здесь в Англии.
— Это делает меня ребенком, поскольку …?
— Поскольку, ты не желаешь вырасти и сделать что-нибудь такое … взрослое, что удержало бы тебя на одном месте.
— Такое, как что?
Ее руки сложились в жесте Я-думаю-это-просто-очевидно.
— Как женитьба.
— Это предложение руки и сердца? — подразнил он, уголок его рта приподнялся в нахальной усмешке.
Она почувствовала, как ее щеки заполыхали, но заставила себя продолжить:
— Ты же знаешь, что это не так, и не пытайся сменить тему, тем более, так преднамеренно жестоко.
Она ждала от него ответа, ждала когда он принесет свои извинения.
Его молчание было оскорбительным, и, не выдержав, она фыркнула и проговорила:
— Ради Бога, Колин, тебе тридцать три года.
— А тебе двадцать восемь, — указал он, не особо доброжелательным тоном голоса.
Было чувство, словно ее ударили в живот, но она была слишком рассержена, чтобы укрыться в своей раковине.
— В отличие от тебя, — тщательно выговорила она, — У меня нет роскоши делать кому-нибудь предложение.
— И в отличие от тебя, — добавила она, намериваясь заставить его почувствовать свою вину, в которой она справедливо обвинила его тремя минутами ранее: — У меня нет огромного количества воздыхателей, поэтому у меня никогда не было такой роскоши, как сказать нет, в ответ на предложение выйти замуж.
Его губы напряглись.
— Ты думаешь, обнародование того факта, что ты леди Уислдаун увеличит число твоих воздыхателей?
— Ты пытаешься обидеть меня? — выдавила она из себя.
— Я пытаюсь быть реалистом! Что, по-видимому, ты полностью теряешь из вида.
— Я никогда не говорила, что собираюсь обнародовать тот факт, что я леди Уислдаун.
Он схватил конверт с заключительной колонкой сплетен, и снова положил его на мягкое сидение.
— Тогда, что это такое?
Она снова схватила конверт, вытаскивая лист из конверта.
— Прошу прощения, — проговорила она медленно с большим сарказмом. — Я, должно быть, где-то пропустила предложение, указывающее на мою личность.
— Ты думаешь твоя лебединая песня сделает что-нибудь, что может уменьшить интерес к личности леди Уислдаун? Ох, извините меня, — с очень наглым видом он положил руку на сердце, — Возможно, я должен был сказать, к ТВОЕЙ личности. В конце концов, как я могу отрицать перед тобой, твою же собственную репутацию.
— Сейчас, ты просто безобразен, — сказала она, небольшой голос внутри нее спрашивал, почему же она не кричит и не плачет после таких издевательств.
Это был Колин, она его всегда любила, а он действовал так, словно ненавидел ее.
Могло ли быть что-нибудь еще в этом мире, более достойное слез?
Или, возможно, ничего этого не было. Может быть, вся эта печаль, увеличивающаяся внутри нее, всего лишь из-за смерти мечты. Ее мечты о нем. Она создала совершенный образ его в своем разуме, и с каждым словом, которое он бросал ей в лицо, становилось все более и более очевиден тот факт, что ее мечта оказалась ничем, ложью, пустотой.
— Я лишь показываю свою точку зрения, — выхватывая лист из ее рук. — Посмотри на это. Это больше всего напоминает приглашение для дальнейшего расследования. Ты дразнишь общество, буквально призываешь их раскрыть тебя.
— Это совсем не то, что я делаю!
— Может быть, ты не намеривалась этого делать, но в конечном результате, определенно это сделала.
Он, возможно, имел какие-то мысли на этот счет, но она не желала давать ему ни малейшего шанса высказать их.
— Это мое дело, — ответила она, скрещивая руки, и многозначительно глядя в сторону от него, — В конце концов, я одиннадцать лет оставалась нераскрытой. Я не вижу причин, почему мне следует теперь сильно волноваться из-за этого.
Он с раздражением вздохнул.
— Ты хоть принимаешь во внимание значение денег? Понимаешь, какое количество людей хотят заполучить тысячу фунтов леди Данбери.
— Я понимаю значение денег, гораздо лучше, чем ты, — ответила она, ощетиниваясь. — И, кроме того, награда леди Данбери не делает мою тайну уязвимее.
— Это делает всех более решительными, что делает тебя еще уязвимой. Не упоминая, тот факт, — добавил он, кривя губы в усмешке, — Что моя самая младшая сестра сказала, что это будет триумфом.
— Гиацинта? — спросила она.
Он мрачно кивнул, кладя лист рядом с собой на сиденье.
— И если Гиацинта думает, что будет завидным триумфом открыть твою личность, то ты можешь убедиться, она не единственная такая. Может быть именно из-за этого, Крессида проделала свою глупую уловку.
— Крессида сделала это ради денег, — проворчала Пенелопа. — Я уверена в этом.
— Отлично. Не имеет значение, из-за чего сделала это Крессида. Все дело в том, кто она такая, и как только ты избавишься от нее со всем своим идиотизмом, — он хлопнул рукой по листу бумаги, заставляя Пенелопу вздрогнуть, поскольку звук был довольно резкий и громкий, — Кто-нибудь еще займет ее место.
— Я думаю, так будет не всегда, — сказала она, главным образом потому, что не могла позволить ему оставить последнее слово за собой.
— Ради любви к всевышнему, женщина, — взорвался он, — Позволь Крессиде убраться вместе с ее интригами. Она — ответ на все твои мольбы.
Ее глаза сердито посмотрели на него.
— Ты не знаешь, о чем я молюсь.
Что-то в ее тоне укололо Колина прямо в грудь. Она не изменила его точки зрения, даже чуть-чуть не сдвинула ее, но он не мог найти слов, чтобы заполнить повисшее молчание. Он посмотрел на нее, затем посмотрел в окно, его ум рассеяно сфокусировался вокруг купола Кафедрального Собора Святого Павла.
— У нас займет довольно много времени добраться до дома, — пробормотал он.
Она ничего не сказала. Он не винил ее. Это было глупое нелогичное заключение, пустые слова, чтобы заполнить молчание и ничего больше.
— Если ты позволишь Крессиде, — начал он.
— Прекрати, — взмолилась она. — Пожалуйста, не говори ничего больше. Я не могу позволить ей сделать это.
— Ты хоть по-настоящему думала, что ты в итоге получишь?
Она резко посмотрела на него.
— Ты думаешь, я была способна думать о чем-нибудь другом за прошедшие три дня?
Он попробовал другую тактику.
— Какое имеет значение, что люди узнают, что это именно ты была леди Уислдаун? Ты же знаешь, что ты была умной и одурачила нас всех. Разве этого не достаточно?
— Ты не слушаешь меня! — ее рот, замер открытым в странном недоверчивом овале, словно она не могла поверить, что он не может понять то, что она говорит ему.
— Мне не надо, чтобы люди знали, что это я была леди Уислдаун. Мне надо, чтобы они знали, что это была не она.
— Но ты, не возражаешь, если люди подумают про кого-нибудь еще, что она — леди Уислдаун? — настаивал он, — В конце концов, ты сама обвинила леди Данбери неделю назад.
— Я должна была обвинить кого-нибудь, — объяснила она, — Леди Данбери довольно решительно спросила у меня, кого я считаю леди Уислдаун, и я не могла придумать ничего лучше. Кроме того, не так уж плохо, если люди подумают, что это леди Данбери. По крайней мере, мне нравится леди Данбери.
— Пенелопа —
— Как ты будешь себя чувствовать, если твои дневники опубликуют под именем Найджела Бербрука? — потребовала она от него ответа.
— Найджел Бербрук не может два предложения соединить вместе, — произнес он с ироническим фырканьем. — Я с трудом верю, что кто-нибудь сможет поверить в то, что он смог написать мои дневники.
Машинально, он отвесил ей небольшой поклон, как извинение, так как Найджел Бербрук с некоторых пор был женат на ее сестре.
— Попытайся представить, — проговорила она, — Или кого-нибудь, кто, по-твоему, такой же, как Крессида.
— Пенелопа, — вздохнул он, — Я не ты. Ты не можешь проводить между нами параллели. Кроме того, если бы я издал свои дневники, они бы вряд ли бы погубили меня в глазах общества.
Пенелопа устало откинулась на сиденье и громко вздохнула. И он понял, что его дело сделано.
— Хорошо, — возвестил он, — Тогда решено. Мы порвем это, — он взял с сиденья лист бумаги.
— НЕТ! — закричала она, практически подпрыгивая на ноги, — Не делай этого!
— Но ты только что сказала —
— Я ничего не сказала! — пронзительно закричала она, — Все, что я сделала, это просто вздохнула.
— Ради Бога, Пенелопа, — произнес он раздражительно, — Ты же согласилась с —
Она уставилась на него, изумляясь его нахальству.
— Когда это я объясняла тебе, как надо интерпретировать мои вздохи?
Он посмотрел на компрометирующий лист, который все еще держал в руках, и задался вопросом, что же, черт подери, ему делать с этим листом в такой момент.
— Как бы то ни было, — продолжала она, ее глаза вспыхивали от гнева, что делало ее почти прекрасной, — Это не значит, что я не запомнила то, что написала. Ты можешь уничтожить эту бумагу, но ты не можешь уничтожить меня.
— Я хотел бы это сделать, — пробормотал он.
— Что ты сказал?
— Леди Уислдаун, — выдавил он из себя, — Я хотел бы уничтожить леди Уислдаун. Я рад, что ты оставляешь ее.
— Но я леди Уислдаун.
— Помоги нам Бог.
А затем, словно, что-то щелкнуло внутри нее. Весь ее гнев, все ее раздражение, все те негативные чувства и эмоции, которые она держала закупоренными внутри себя, вырвались на волю, направленные в сторону Колина, кто из всего общества, возможно, меньше всего заслуживал это.
— Почему ты так злишься на меня? — взорвалась она, — Что я сделала такого отталкивающего? Была умнее тебя? Хранила тайну долгие годы? Вдоволь посмеялась за счет общества?
— Пенелопа, ты —
— Нет, — сказала она напористо, — Молчи. Теперь моя очередь говорить!
У него изумленно открылся рот, и он уставился на нее, в глазах его было видно потрясение и недоверие.
— Я горжусь тем, что я сделала, — сказала она, ее голос дрожал от сдерживаемых эмоции. — Меня не волнует, что ты можешь сказать. Меня не волнует, что может сказать любой другой человек в мой адрес. Никто не может отобрать это у меня.
— Я не пытаюсь —
— Мне не нужно, чтобы люди знали правду, — проговорила она, поднимаясь на вершину своего протеста, — Но, будь я проклята, если позволю Крессиде Туомбли, такому человеку, кто …кто…
Все ее тело задрожало, воспоминание за воспоминанием всплывало перед ее мысленным взором, одно хуже другого.
Крессида, известная своим изяществом и легкой походкой, проливающая пунш на платье Пенелопы, на то единственное платье, которое мать разрешило купить ей не желтого и не оранжевого цвета.
Крессида, сладко умоляющая молодых джентльменов пригласить Пенелопу на танец. Ее просьбы, проделанные с такой громкостью и таким пылом, что Пенелопа чуть не умерла от стыда в тот момент.
Крессида, говорящая перед толпой, как волнуется она при виде Пенелопы. “Это просто вредно в нашем возрасте весить больше десяти стоунов” — ворковала она.
(1 стоун = 6,5 кг — прим. переводчика)
Пенелопа никогда не узнает, скрыла ли Крессида свою ухмылку, после своего укуса. Пенелопа выбежала из зала, ослепленная слезами, не способная игнорировать тот факт, что ее бедра покачивались, когда она убегала.
Крессида совершенно точно знала, когда и где нужно ударить, и по какому месту. Не имело значения, что Элоиза всегда защищала Пенелопу или что леди Бриджертон всегда старалась поддерживать ее веру в себя. Пенелопа засыпала в слезах гораздо большее число раз, чем она себя помнит, всегда из-за какого-нибудь острого укуса леди Крессиды Купер Туомбли.
Она позволила Крессиде избежать неприятностей в прошлом, лишь потому, что она была неспособна постоять за себя. Но она не могла позволить Крессиде обладать этим. Ни ее тайной жизнью, ни тем маленьким уголком ее души, в котором она была сильная и гордая и ничего не боялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47