Независимо оттого, что беспокоит его сестру, это, по-видимому, совсем не затронуло ее аппетит.
Он не сделал никакого упоминания о своих подозрениях за столом; действительно, он не видел никакой причины расстраивать мать, которая при мысли, что Элоиза является леди Уислдаун, непременно бы ужаснулась.
Было, однако, трудно полагать, что Элоиза — любовь которой к обсуждению скандалов затмевалась лишь ее собственными чувствами при обнаружении скандала — пропустит возможность посплетничать о заявление Крессиды Туомбли прошлым вечером.
Если только, Элоиза, будучи леди Уислдаун не заперлась в своей комнате, готовя следующий шаг.
Все кусочки головоломки сошлись. Было бы что-то угнетающее в этом, если бы Колин не чувствовал себя таким взволнованным и возбужденным, когда открыл, кто она.
После нескольких минут езды, он высунул голову наружу, чтобы убедиться, что его кучер, не потерял из виду кэб Пенелопы, она ехала прямо перед ним. По крайней мере, он думал, что это была она. Большинство наемных экипажей выглядели как один, так что ему оставалось лишь верить и надеяться, что он следует за тем самый кэбом. Но после того как он выглянул, он понял, что они находятся гораздо восточнее, чем он ожидал. Фактически, прямо сейчас они проезжали Сохо-стрит, что означало, что они недалеко от Тотенхемской дороги, что в сою очередь означало — о, Господи, неужели Пенелопа направлялась в его дом? Бедфорд-сквер был прямо за углом.
Восхитительное ощущение заполнило все его тело, потому что он не мог представить, что она могла делать в этой части города, если только не навестить его. Кого еще, такая женщина, как Пенелопа, могла бы знать в Блюмсбари? Он не мог себе представить, чтобы ее мать разрешила ее встречаться с людьми, которые, фактически, работали, чтобы выжить, или соседями Колина, которые хотя, и имели достаточно хорошие корни, но редко были даже джентри, не говоря уже об аристократии.
(Джентри — мелкое нетитулованное дворянство в Англии, прим. переводчика)
Они все каждый день ходили на работу, докторами, адвокатами, или —
Колин нахмурился. Они только что проехали Тотенхемскую дорогу. Какого дьявола, она едет все дальше на восток?
Можно было предположить, что ее кучер не знает города, или собрался добраться до Бедфорд-сквер через Блюмсбари-стрит, но —
Он услышал скрежет его стиснутых вместе зубов, они только что проехали Блюмсбари-стрит и повернули прямо на Верхний Хайборн.
Проклятье! Они уже около Сити. Что, черт подери, Пенелопа могла делать в Сити. Это было совсем не подходящее место для леди. Проклятье, он сам, довольно редко бывал тут. Мир аристократии был на западе в районах Сент-Джеймс и Мэйфер. Но не здесь, в Сити с его кривыми улочками и в опасной близости от Ист-Энда (большой промышленный и портовый рабочий район к востоку от лондонского Сити).
Челюсть Колина напряглась еще сильнее, потому что они ехали по … и по …, а затем по …, пока, наконец, он не понял, что они повернули на Шоу-лейн. Он вытянул шею в окно. Он всего лишь один раз был здесь, с Бенедиктом, в возрасте девяти лет, когда их наставник, решил показать им, где произошел Великий Лондонский пожар 1666 года. Колин вспомнил чувство огромного разочарования, когда узнал, что преступником оказался обычный пекарь, который не разворошил пепел в печи должным образом. Такой пожар, непременно, должен был возникнуть из-за интриги или поджога в самом начале.
Великий Лондонский пожар был ничем, по сравнению с чувствами, которые бушевали в груди Колина. Пенелопа, черт подери, должна иметь очень хорошее основание для того, чтобы появиться здесь одна. Она ни в коем случае, не должна появляться одна, в таких местах, как Лондонский Сити.
Колин, было подумал, что они направляются в Довер-коаст, когда кэб Пенелопы, наконец-то затормозил и остановился на Флит-стрит.
Колин, сидя в своем экипаже, ждал появления Пенелопы, даже притом, что все его существо кричало и хотело выскочить из экипажа, схватить Пенелопу, и разобраться с нею тут же на тротуаре.
Назовите это интуицией, назовите это безумием, но он знал, что если он сейчас подойдет к Пенелопе, он никогда не узнает, зачем она приехала сюда на Флит-стрит.
Как только она отошла на достаточное расстояние, чтобы он смог незаметно вылезти из своего экипажа, он спрыгнул с подножки экипажа, и последовал за ней, к какой-то церкви на юге, которая была похожа на свадебный пирог.
— Ради Бога, — пробормотал Колин, полностью не сознающий богохульство и игру слов, — Сейчас не время ударяться в религию, Пенелопа.
Она исчезла в церкви, и он подошел вслед за Пенелопой к входу в церковь, и затормозил перед ней.
Он не хотел удивить Пенелопу слишком быстро. Не тогда, когда он еще не узнал, зачем она сюда пришла, и что она тут делает. Его первой мыслью было, что Пенелопа решила расширить посещение церкви, и посещать ее не только в воскресенье, но и посередине недели.
Он тихо проскользнул в церковь, стараясь ступать как можно тише.
Пенелопа шла по проходу, ее левая руку взмахивала после каждого ряда скамеек, словно она …
Считала?
Колин нахмурился. Пенелопа выбрала скамью, затем стремглав побежала к ее середине. Она на мгновенье села, затем достала ридикюль и вытащила из него конверт. Она завертела головой во все стороны, как девочка-подросток, сначала налево, затем направо, и Колину удалось увидеть выражение ее лица, ее карие глаза, осматривающие церковь, чтобы не было лишних людей. Он был скрыт от ее взглядов в задней части комнаты, находясь в полутьме и фактически прижимаясь к стене. К тому же она не повернула голову назад, а он был почти прямо у нее за спиной.
Библия и молитвенник были вытащены из небольшого кармашка, расположенного, в задней части скамьи, и Колин заметил, как Пенелопа тайно кладет конверт в один из таких кармашков. После этого она встала и направилась к выходу.
И тогда Колин сделал свой первый шаг.
Выступая из тени, он целеустремленно шагал к ней, испытывая мрачное удовлетворение от ужаса, появившегося на ее лице, когда она увидела его.
— Кол … Кол…— задыхалась она.
— Должно быть, ты хотела сказать, Колин, — произнес он, медленно растягивая слова, и схватив ее за руку, чуть выше локтя.
Его прикосновение было легким, но хватка твердой, и не было никакого способа для нее вырваться, и сбежать от сюда.
Умная девочка, которой она была, даже не пыталась. Но умная девочка, которой она была, попыталась сыграть в невинность.
— Колин! — наконец, сумела выговорить она. — Что … что…
— Сюрприз?
Она сглотнула. — Д-да.
— Я просто уверен в этом.
Ее глаза смотрели на него, на двери, на него, опять на двери, но она ни разу не посмотрела на скамью, куда она спрятала свой конверт.
— Я-я … Я никогда не видела тебя здесь прежде.
— Я никогда здесь не был.
Пенелопа несколько раз открыла и закрыла рот, прежде чем, наконец, сказала:
— Это довольно подходяще, что ты зашел сюда, фактически, потому что, ну … гм-м…ты знаешь историю церкви Святой Невесты?
Он приподнял бровь.
— Это там, где мы сейчас находимся?
Пенелопа явно пыталась улыбнуться, но в результате у нее получился довольно дурацкий вид с чуть приоткрытым ртом.
В обычных условиях, это развлекло бы его, но он все еще был сильно рассержен на нее за то, что она приехала сюда самостоятельно, не заботясь о собственной безопасности и благосостоянии.
Но больше всего, он был разъярен из-за того, что у нее есть своя тайна.
Не совсем из-за того, что она скрыла от него свою тайну. Тайны для того и предназначены, чтобы их скрывать, и он не мог обвинить ее из-за этого. Ненормальным было то, что он абсолютно не мог признать тот факт, что она могла иметь собственную тайну.
Она была Пенелопой. Она читалась, как открытая книга.
Он знал ее. Он почти всю жизнь знал ее.
А теперь, оказывается, что он вообще ее не знал.
— Да, — в конце концов, ответила она. — Знаешь, это одна из церквей Урена, одна из тех, что он сделал после Большого пожара, они построены в Лондонском Сити, а эта — моя любимая. Мне так нравиться ее шпиль. Тебе не кажется, что он похож на свадебный пирог?
(father Christopher Wren (отец Кристофер Урен) — После Большого лондонского пожара Кристофер Урен переделал 50 церквей, включая церковь святого Павла, святого Михаила и святой Невесты. Он — автор проектов Королевской биржи и Букингемского дворца. — прим. переводчика)
Она была слишком болтлива. Всегда странно, когда кто-то так беспрерывно лепетал, как она. Это подразумевало, что она пытается что-то скрыть. Понятно было, что Пенелопа пытается что-то скрыть, но высокая скорость ее слов, говорила о том, что ее тайна чрезвычайно важная.
Он уставился на нее в течение долгого времени, чтобы помучить ее, затем резко спросил:
— Ты думаешь, именно поэтому я здесь?
Ее лицо пошло пятнами.
— …свадебный пирог, — попыталась продолжить она.
— О! — взвизгнула она, щеки ее заполыхали, — Нет! Нет-нет! Это просто… Я хотела сказать, что это церковь для писателей. И издателей. Я так думаю. Насчет издателей, это так.
Она пыталась выкрутиться, и она знала, что она неудачно пытается выкрутиться. Он видел это в ее глазах, ее взволнованных жестах, в тот момент, когда она говорила.
Но она все же пыталась, продолжала пытаться поддерживать свою отговорку, но он лишь сардонически смотрел на нее, так, что она продолжала:
— И я уверена, писателей, тоже.
И затем, неожиданно торжествующе просияв, правда затем она разрушила все впечатление, судорожно сглотнув, она закричала:
— Ты писатель!
— Ты говоришь, это моя церковь?
— Э…— она бросила взгляд налево. — Да.
— Отлично!
Она сглотнула.
— Что?
— О, да, — медленно сказал он, намериваясь испугать ее.
Ее глаза снова дернулись в левую сторону … прямо к той скамье, где она спрятала свою корреспонденцию. Она так хорошо до сих пор избегала взгляда в сторону инкриминирующего свидетельства, что он почти гордился ею.
— Моя церковь, — повторил он, — Что за милое понятие.
Ее глаза стали круглыми, и в них появился страх.
— Я боюсь, не понимаю тебя.
Он с задумчивым видом, почесал себе подбородок.
— Я полагаю, я хотел бы попробовать, что, значит, быть молящимся.
— Молящимся? — пискнула она, — Ты.
— О, да.
— Я … ну…хорошо…Я…Я…
— Да? — спросил он, начиная наслаждаться этим представлением. Он никогда не был сердитым и серьезным типом. Он даже не знал, что теряет от этого. Было что-то довольно приятное в создание и созерцании ее поеживания и ерзанья.
— Пенелопа? — продолжил он, — Ты ничего не хочешь мне сказать?
Она сглотнула, испуганно глядя на него.
— Н-нет.
— Хорошо, — вежливо улыбнулся он. — Тогда я прошу дать меня совсем немного времени, чтобы я мог кое-что сделать.
— Прошу прощения? — не поняла она его.
Он шагнул от себя вправо.
— Я в церкви. Я полагаю, я могу помолиться?
Она шагнула от себя влево, и снова встала напротив его. — Прошу прощения?
Он слегка наклонил голову.
— Я сказал, что хочу помолиться. Это не было ужасно сложное предложение.
Он заметил, что она сильно напряглась, но не полезла в его ловушку. Она попробовала улыбнуться, но ее челюсть была чересчур напряжена, и он мог поклясться, что она в течение минуты скрежетала зубами.
— Я никогда не думала, что ты такая религиозная личность, — сказала она.
— Нет, — он подождал ее реакции, затем добавил, — Я намериваюсь помолиться за тебя.
Она судорожно сглотнула.
— За меня? — пискнула она.
— Потому что, — продолжал он, неспособный удержаться от подъема в голосе, — к тому времени, когда я помолюсь, молитва будет единственной вещью, которая сможет спасти тебя!
С этими словами он сдвинул ее в сторону, и зашагал туда, где она спрятала свой конверт.
— Колин! — завопила она, побежав отчаянно вслед за ним. — Нет!
Он выдернул ее конверт из кармашка для молитвенника, даже не смотря на него.
— Ты не хочешь, сама сказать мне что это? — потребовал он. — Прежде чем, я сам взгляну, ты сама скажешь мне или нет?
— Нет, — ее голос сломался на этом слове.
Его сердце ухнуло в груди, когда он увидел выражение ее лица.
— Пожалуйста, — умоляла она его, — Пожалуйста, дай это мне.
И затем, когда он сердито и неумолимо уставился на нее, она тихо прошептала:
— Это мое. Это тайна.
— Тайна, такая же ценная, как твое благополучие и благосостояние? — почти проревел он, — Тайна, такая же ценная, как твоя жизнь?
— О чем ты говоришь?
— Ты хоть понимаешь, как это опасно для женщины, одной находиться в Лондонском Сити? Одной в таком месте?
Все, что она сказала, были слова:
— Колин, пожалуйста.
Она почти достигла конверта, все еще находящегося вне пределов ее досягаемости.
И внезапно, он не знал, что с ним случилось. Это был не он. Эта безумная ярость, эта злость — просто не могли быть его чувствами.
И все же были.
Но ужаснее всего было … осознание, что это именно Пенелопа сделала его таким. И что же она сделала? Одна путешествуя через весь Лондон? Он был сильно раздражен тем, что она совсем не волновалась о собственной безопасности, но бледнело по сравнению с яростью, которую он чувствовал из-за ее тайны.
Его гнев был полностью неоправдан. У него не было никаких прав на Пенелопу, и он не мог ожидать, что она раскроет ему все свои тайны. У них не было обязательств перед друг другом, не было ничего кроме довольно приятной дружбы и одного единственного волнующего поцелуя
Он бы конечно не разделил с ней свою тайну, касающуюся ведения собственного дневника, если бы она сама не наткнулась на него.
— Колин, — прошептала она, — Пожалуйста … не делай этого.
Она видела его тайные записи. Почему же он не должен видеть ее записи? У нее есть возлюбленный? Было ли это ерундой, потому что совершенно очевидно, что она никогда прежде не целовалась — ерундой? Боже, этот пожар, разгорающийся в его груди … ревность?
— Колин, — задыхаясь, сказала она снова.
Она положила свою руку сверху на его, стараясь не дать ему открыть конверт. Не силой, просто своим прикосновением.
Но, уже не было способа … не было способа, который смог бы остановить его в этот момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47