У Ахилла запершило в горле. Он сглотнул.
– Эл… – прошептал он. Элеонора ответила тем, что жакет соскользнул на пол. Ее пальцы, гибкие, искусные пальцы, которые однажды сжимали… Ахилл со стоном отбросил эту мысль, глядя, как она расстегивает пояс своих юбок. Юбки упали к ногам.
Элеонора подошла к Ахиллу ближе, одетая в рубашку и чулки. Он перевернулся на бок, чтобы лучше видеть ее, удерживаясь на локте и не заботясь о том, чтобы скрыть свое страстное желание.
Взгляд Элеоноры прошелся по бедрам Ахилла, и, как ему показалось, ее дыхание участилось. Она поставила одну ногу на край кровати рядом с его талией и сбросила ботинок, за ним последовал другой. Ахилл видел ее гладкие, молочно-кремовые бедра в чулках, перетянутые подвязками в верхней части.
«Боже правый, Боже правый!» – Ахилл стиснул зубы, воздух с хрипом вылетал из его ноздрей. Кровь пульсировала в голове и во всех членах. Элеонора стянула чулки длинными чувственными движениями своих пальцев. Мгновение – и рубашка была снята.
Элеонора развернула перед собой шелковый халат, закрывая свою круглую твердую грудь с ласкающими взгляд темно-розовыми сосками, просящими поцелуя. Ахилл протестующе заворчал.
Халат покрыл руки Элеоноры, и она приблизила к нему глаза, словно хотела насладиться ощущением шелковистости, затем начала его завязывать.
– Нет, – хрипло прошептал Ахилл. Халат остался незавязанным.
Руки Элеоноры поднялись к волосам. Заколки были выдернуты, и роскошные густые пряди ее волос медленно рассыпались. У Ахилла появилась связная мысль, что каждое мгновение с Элеонорой застывало в его памяти, как картинка в золоченой раме, сияя его яростным, неутоленным голодом, который заставлял его видение мерцать, заставлял его видеть только ее.
Элеонора встала на колени на пол рядом с ним. Ахилл погрузил пальцы в ее волосы.
– Ты так… – начал он дрожащим голосом. – Боже правый, у меня нет слов, моя великолепная мадьярская графиня, нет слов.
Элеонора взяла руку Ахилла, поцеловала ладонь и тихо произнесла:
– Тогда обойдемся без слов. – Она прижалась губами к подушечкам его пальцев, по очереди к каждому, потом скользнула языком между ними.
Ахилл хрипло застонал.
– Нет в мире таких ран, которые могли бы обуздать…
– Ты хочешь изнасиловать меня, Ахилл? – спросила Элеонора бархатистым завлекающим голосом. Она ухватила его руку, ее губы и язык стали пробовать рельеф мышц. – Ты хочешь опрокинуть меня на пол? Ты хочешь, чтобы я открылась тебе? Ты хочешь заполнить меня одним быстрым…
– Боже правый, ты пытаешь меня.
– Я? – Элеонора продолжала целовать грудь Ахилла. – Любой другой мужчина уже давно набросился бы на меня. Лопнул бы от нетерпения, но ты ведь не любой мужчина, так ведь, Ахилл? Ты находишь удовольствие в предвкушении. Для тебя разжигание аппетита такое же удовольствие, как и утоление голода. – Она рассмеялась тихо и сладостно, и Ахилл почувствовал на своем животе трепет ее страсти. – Или почти такое же.
Она опустилась ниже. Глаза Ахилла закрылись помимо его воли. Он хотел смотреть на нее, но ее губы были такими теплыми, а язык таким…
Ахилл почувствовал, как одеяло вокруг его талии размоталось и упало, у него перехватило дыхание в преддверии удовольствия. Как хорошо она знает его. Как хорошо она… Элеонора поцеловала бедро Ахилла, потом проникла к краю интимной поросли, темневшей в низу живота.
– Эл, – прохрипел Ахилл.
– Это дар, – прошептала Элеонора, ее рот приблизился к его телу настолько, что Ахилл ощутил дыхание на своей горящей плоти. – Дар памяти… и удовольствия.
Мягкий поцелуй.
– А-ах. – Еще один поцелуй, влажный, смелый. – Боже правый. – Прикосновения кончика ее языка разлили жидкое пламя по всему его телу. Ахилл отрывисто выдохнул, и мускулы его живота напряглись.
Ее губы сомкнулись на его плоти.
– О Боже, о Боже! – На Ахилла накатила волна влажного жара, потом она откатилась назад и накатилась снова. Его уши заполнил звон, стон, благодарение… – Элеонора, – вырвалось у него как выдох и как молитва.
Небеса, горы, реки – все пропало, осталась только она, только она. Все, что было внутри него твердым, перестало быть таковым. Как расплавившийся камень лопается и испаряется, так и в нем все растеклось по венам, сжигая все на своем пути.
– Эл, Эл, я всего лишь мужчина. Боже правый, прости ме… – Его слова превратились в протяжный, резко оборвавшийся стон. – Давление, давление… пальцев огня, уносящих прочь… освободи, освободи безрассудную сладость… блаженство.
Ахилл перевернулся на живот и неподвижно замер, слышалось лишь его резкое дыхание, да слезы увлажнили щеки. Он был охвачен благодарностью. Тело. Сердце. Душа. Дар Элеоноры.
Ахилл почувствовал, как Элеонора забралась в кровать с другого бока, потом ощутил, как мягчайшими прикосновениями она убрала волосы с его лица. Он повернулся к ней и открыл глаза.
– Хочешь немного вина? – нежно проворковала Элеонора.
Она сидела на покрывале, поджав ноги и протягивая ему оловянную кружку.
– Я всегда желал тебя, другие не доставляли мне удовольствия, – процитировал Ахилл. – Мне совсем не нужна другая любовь.
Элеонора покраснела и улыбнулась, а Ахилл привлек ее к себе и нежно поцеловал. Она прикоснулась губами к токайскому, а ее глаза говорили о любви. Не о любви поэтов или трубадуров, а о любви Элеоноры. Значительно более ценной для него.
Ахилл взял кружку с вином и сделал большой глоток, чтобы смыть внезапно появившийся в горле ком. Его рука дрожала, когда он возвращал кружку Элеоноре.
– Я никогда не думал, что ты будешь так смотреть на меня. Все твои преграды рухнули. Ты посрамила меня. И дважды ты доставила мне удовольствие, ни разу не получив сама.
– Ни разу? – переспросила Элеонора, мягко рассмеявшись. – Мне, кажется, ярко вспоминается что-то такое, связанное с достаточно интересным купанием в «лебеде».
Ахилл оперся на локоть и подергал за незавязанную ленту ее шелкового халата.
– Ярко? Тогда я должен… Что случилось, Эл? Твои глаза затуманиваются.
– Мы прощаемся, так ведь? – Она стерла набежавшую слезу. – Я хочу сказать, что знаю, что мы проведем здесь еще один день и потом еще два в лодке до Вены. Но тем не менее это – прощание.
Ахиллу захотелось прогнать тень грусти из ее глаз. Это было новое чувство, которое заставляло его хотеть забрать ношу ее печали.
– Я хочу солгать тебе, Элеонора. Я хочу сказать, что у графа Д'Ажене на всю его оставшуюся жизнь вместо женщин, которые станут вертеться вокруг него на склоне дней, будет только одна. Но я не могу сказать этого. Потому что, хотя юридически граф Д'Ажене существует, его нет здесь. – Ахилл выразительно постучал себя по лбу. – Я не знаю, кто я теперь. Может, никогда и не узнаю. Я не могу просить тебя изменить образ жизни, когда я ничего не могу предложить взамен. Я, Элеонора, человек-одиночка.
Элеонора моргнула, и по ее щеке скатилась слеза. Она прижала руку к его обнаженной груди там, где билось сердце.
– Ты не будешь в одиночестве, Ахилл, никогда.
Он взял ее руку со своей груди и поцеловал.
– Никогда, – эхом отозвался он.
Их взгляды встретились, потом быстро разошлись. Элеонора прикусила губу. Она вытащила свою руку из его ладони и резко отбросила назад– волосы. Лицо ее сморщилось, раздались всхлипывания.
– Эл, извини, я не хочу тебя печалить.
Еще одно всхлипывание. Элеонора спрятала лицо в ладонях.
– Мне так стыдно.
Ахилл оторвал ее руки от лица.
– Почему ты…
– Нет! – Элеонора бесцветно, самоуничижительно рассмеялась. – Нет, напротив. Я подумала, что мне бы не понравилось… Я хочу сказать, что не думала, что могу что-либо чувствовать. Я разорвана на части, но мое тело по-прежнему желает твоего. – Она сложила руки перед грудью и нервно их потерла.
Ахилл подумал, что она выглядит, словно рабыня – прекрасное оформление из всего возможного для мужчины, чтобы наслаждаться этой бренной жизнью. Ни один паша не мог бы вымолить более чувственной женщины.
Эта мысль ударила его. Разве человек, из чьего семейства он появился, не был турком? Поэтому где-то внутри, как спираль для воскурения фимиама, пришло понимание, что эта кровь действительно в нем. Он мог мечтать о гуриях, и эти мечты были бы правом его крови. Но его мечта, его гарем был занят лишь только одной женщиной, одной благородной мадьярской графиней. Ахилл провел пальцем вокруг выпуклостей груди Элеоноры. Она посмотрела ему в лицо, ее губы увлажнились и приоткрылись.
– Я хочу тебя, Элеонора, – сказал Ахилл, распростершись рядом с нею и стараясь прижаться ближе.
– Твоя спина…
Ахилл взял в ладони одну грудь и подушечкой большого пальца стал играть с ее соском. Элеонора застонала, и ее веки затрепетали.
– Хочу опрокинуть тебя на постель. – И Ахилл нежно толкнул ее вниз. Скоро она лежала на спине, обняв ногами его бедра, и каждая часть ее тела оказалась в пределах досягаемости его рук и губ. Его голос был вкрадчивым и обольстительным: – Хочу, чтобы ты открылась мне. И хочу заполнить тебя…
– Да, – простонала Элеонора. – О, да.
– Но медленно, Элеонора. Медленно. У нас впереди целая ночь.
Ранним утром стук в дверь оторвал Ахилла от снов об Элеоноре. Стук повторился. Ахилл нехотя встал с кровати. Пламя боли на его спине почти погасло, но когда он глянул на безмятежно спящий предмет своих снов, то подумал, что лосьон из Леванта принял мизерное участие в тушении пламени.
Ахилл открыл дверь и обнаружил там маленького парнишку, который обычно разжигал огонь. Мальчик протянул Ахиллу тяжелый саквояж, сонно мигнул и сказал:
– Fur mein herr.
Ахилл взял саквояж, поблагодарил мальчика кивком, тот зевнул и уковылял.
– Ммм, – пробормотала позади него Элеонора. Ахилл улыбнулся, его улыбка стала шире, когда он увидел, как соблазнительно она раскинулась на постели. Элеонора открыла глаза, и ее лицо зажглось безграничной любовью и доверием, когда она увидела Ахилла. «Такой дар», – подумал он, возбужденно вздыхая.
– Солнце встало? – спросила Элеонора, лаская Ахилла взглядом. Он подумал, что мог бы услышать ее мурлыканье, даже стоя у двери. Даже если бы его не было, он услышал бы. Элеонора улыбнулась и потянулась. – Я себя так прекрасно чувствую.
Ахилл искренне и от души рассмеялся. Снова раздался стук в дверь.
– Укройся, – сказал, хохотнув, Ахилл. – У брата Кельна здесь есть ученик. – Элеонора юркнула под покрывало и натянула его до подбородка, ее продолговатые зеленые глаза поглядывали на Ахилла через край покрывала. Любовь переполнила Ахилла от такого зрелища. Это было чувство, которое он не должен был испытывать, которое он не мог себе позволить, тем более во время…
Ахилл открыл дверь.
– Малыш, – начал он со снисходительной улыбкой – плодом его смеха и любви, – но когда он увидел, кто там стоит, улыбка исчезла под его повседневной маской.
– Мама, – сказал он, грациозно кланяясь, насколько ему позволяла это сделать монашеская ряса, обмотанная вокруг талии.
Мадам Д'Ажене для ответа потребовалось некоторое время. Она стояла перед ним, как обычно, высокая и надменная, хотя сейчас на ее лице присутствовали удивление, смущение и потрясение.
Она проследовала мимо Ахилла в комнату. Ахилл закрыл дверь и бросил саквояж, который все еще держал в руке, на пол.
– Ты выглядишь ошеломленной, – сказал Ахилл матери, вставая у кровати с Элеонорой. – Я ожидал увидеть большой триумф в твоих глазах оттого, что ты нашла нас.
Его мать посмотрела на Элеонору, которой удалось занять полусидящее положение, накрывшись до плеч покрывалом.
– Ты прекрасна, – сказала Лиз. – Неудивительно, что мой сын по…
– Мама, – прервал ее Ахилл и положил руку на плечо Элеоноре, желая не только успокоить ее, но и прикоснуться к ней, почувствовать связь с нею. Элеонора вытащила руку из-под покрывала и накрыла его ладонь своей.
Лиз подняла глаза на сына. Ахилл нахмурился, не доверяя взгляду ранимости на лице своей матери.
– Ты знаешь, я никогда не видела, как смеется твой отец. Свободно, от избытка веселья, счастья, покоя. Она дала тебе это, да? – Она перевела взгляд на Элеонору. – Ты дала ему то, что я никогда не могла дать Эль-Мюзиру. Я бы должна ненавидеть тебя за это, а? Разве не так должна поступить ревнивая женщина?
Мадам Д'Ажене восстановила самообладание и без всякого смущения прошла и села на край кровати.
– Но такие обязанности утомляют меня. – Она откинулась назад и, опершись на локоть, посмотрела на сына.
– Как мне кажется, большинство твоих материнских обязанностей утомляют тебя, – заметил Ахилл. – Например, рассказать, каким был мой настоящий отец.
Лиз выразила удивление:
– А что в этом хорошего?
– Правда всегда…
Ее потряс взрыв смеха.
– Сэр Тристан в жизни! Ты был таким смышленым, усердным малышом – я действительно время от времени чувствовала гордость за тебя, а потом ты запел эти свои трубадурские песни. Ты воспылал к ним такой страстью. Я абсолютно уверена, что Эль-Мюзир не был бы доволен, обнаружив, что он породил Тристана.
Лиз долго рассматривала Ахилла и Элеонору, ее взгляд переходил с одного на другого. Ее глаза задержались на том месте, где встретились их руки, потом она подняла взгляд на Ахилла.
Одна ее нога нервно дернулась.
– Может быть, я не была… самой лучшей матерью для тебя, – неохотно признала мадам Д'Ажене. – Как любил тебя Константин! Когда он называл тебя сыном и верил в это, я думала, что он старый дурак. Когда ты рос, из-за похожести на Эль-Мюзира, я видела только его, лишь много лет спустя я поняла, что в тебе много такого, чего не было в Эль-Мюзире. Возможно, Константин был более твоим отцом, чем я полагала.
Ахилл молчал. В этот момент его чувства были поглощены теплом пальцев Элеоноры на его руке, шуршанием покрывала по ее обнаженному телу. Такой человек, как он, посмеялся бы над матерью, прервал бы ее за сентиментальность, потому что он не доверял ей. Но Элеонора показала ему, что доверие – это нечто требующееся обоим, вовлеченным в разговор.
В ушах Ахилла стоял смех Константина – его отца. «Ну, сэр Тристан, однажды, когда дама коснется вашего сердца…» Ахилл сжал плечо Элеоноры и посмотрел на настоятельницу, свободно расположившуюся на краю кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49