https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/nakopitelnye-50/Ariston/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


«Почему она так возбуждена?» – удивился Ахилл. Остальные женщины шептались между собой, их глаза блестели в ожидании приближающегося столкновения двух врагов, ее же глаза выражали беспокойство.
Слуга сделал движение, чтобы закрыть проходную дверь.
– Не надо, – сказал Ахилл. Его взгляд на мгновение встретился с глазами графини, и она успокоилась. – Я хотел бы, чтобы дверь была открыта, – очень вежливо произнес он, снова глядя на Рашана. – Итак, партия. Ведь вы так настаиваете. Но для начала по две тысячи.
Рашан побледнел, потом кивнул и сел. Из ящичка с картами выскользнули две и были сданы. Ахилл поставил свой стул так, чтобы в поле зрения находились и маркиз де Рашан, и графиня Баттяни.
Игра пошла так, как Ахилл и ожидал. Рашан был наихудшим типом игрока, тем, кто умеет немного играть, но считает свое умение лучшим, чем оно есть на самом деле. Ахилл разделил свое внимание между графиней и картами. Это был трюк, которому он научился еще ребенком, поглощенным в свое чтение, в то время как уши внимательно прислушивались к мягким шагам его наставника. Рашан пошел неудачно, потом с победным видом откинулся назад и фыркнул:
– Ты знаешь, я не позволю тебе вывести меня из себя. – Он шумно глотнул еще вина и наклонился вперед. – Я слишком долго ждал. А теперь хватит. Король далеко. Париж далеко. – Его глаза сверкнули. – Но не справедливость!
Рашан криво усмехался, пока не была перевернута последняя карта. Его лицо вытянулось.
– Что за черт! – Он бросил карты на пол, вскочил и, схватив стул, с размаху ударил им о пол. – Наслаждайся своей победой, Д'Ажене. Это последняя капля твоей удачи! Все пришло в движение, разве ты не видишь? Ты уже пойман, месье граф… – Рашан сжал руку в кулак. – Пойман, как…
– Вы пустомеля, Рашан, и мне скучно все это. – Ахилл встал. Графиня Баттяни, словно задумавшись, приложила веер к губам и поспешила удалиться. – Вы можете оставить свою записку Дюпейре, – бросил Ахилл Рашану и повернулся, чтобы уйти.
– Еще партию!
– Игра окончена.
– Нет! – заорал Рашан. – Не игра. Не Париж! Прольется кровь, Д'Ажене. На твоих руках кровь Рашанов. Расстояние не играет роли – будь оно в лигах или годах, – кровь прольется.
Задумчивое лицо графини Баттяни стояло перед глазами Ахилла, пока он шел к себе в комнату. Угрозы Рашана не имели для него никакого значения – этот человек был хвастливым трусом.
Ахилл распахнул дверь.
– Боле! – позвал он, входя в двухкомнатные апартаменты. Бледно-голубой полосатый шелк, подчеркиваемый повсеместно используемой белой с золотым штукатуркой, покрывал стены. В комнате стоял круглый с инкрустацией стол, подвинутый к высокому окну, а на краю еще одного стола с приятными, радующими глаз изгибами лежали, конечно, его книги.
Слуга Ахилла поднялся со стула возле камина, где он начищал золотые галуны на мундире хозяина.
– Месье, – сказал он с невозмутимым поклоном, – о курьере по-прежнему нет никаких вестей, хотя я уверен…
Ахилл прервал комментарии слуги взмахом руки.
– Мне нужна твоя помощь. И твоего сына Жана-Батиста тоже.
Ахилл увидел, как узкая грудь Боле выпятилась от гордости при упоминании имени его сына. Боле и его жена поздно родили его – «чудесный ребенок, ожидающий своего часа творить чудеса», как слишком часто повторял Боле. На сей раз Ахилл не был обременен этим выражением, так как Боле отреагировал достаточно скромно:
– Хороший мальчик, месье, он хорошо будет служить.
– Здесь находится женщина, она недавно приехала, – говорил Ахилл, подходя к своим книгам. – Элеонора, графиня Баттяни. Как она говорит, из Венгрии. По пути из Вены. Я хотел бы знать, так ли это. Я хотел бы знать, откуда она прибыла. Я хотел бы знать о ее семье. – Ахилл выбрал томик стихов своего любимого трубадура. – А больше всего я хочу знать, есть ли у нее какие-нибудь связи в Париже. Любые. Даже самые тонкие, как паутина.
– Понимаю, месье.
– И я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я этим интересуюсь.
Боле понимающе поклонился, затем помог своему хозяину приготовиться ко сну.
Через несколько мгновений Ахилл остался один. Одетый только в черный шелковый халат с воротником-стойкой, застегнутый на одном плече, с китайскими мотивами рисунка, Ахилл сидел в кресле у высоких окон, вытянув ноги перед собою. Он потягивал коньяк, который налил ему Боле, на коленях у него лежала книга, а сам он вглядывался в окно, в дикую недружелюбную ночь за оконным стеклом.
Он улыбнулся мысленному образу. Стоило ехать, чтобы на полпути в Баварию действительно можно было назвать ночь дикой. Но нет необходимости забираться так далеко, чтобы найти недружелюбность ночи, которая царила вокруг.
– Двуличные женщины встречаются достаточно часто, – вслух произнес Ахилл. – Одна личина обычно скрывает другую. – Этот урок он усвоил давно. От своей вероломной матери.
Когда-то, очень давно, когда он был мальчишкой и еще имел сердце, он твердо верил, что женщины могут испытывать страсть и любовь, такую же сильную и настоящую, как и он сам по отношению к ним. Его отец верил в это, поэтому верил и он.
Но потом Константин умер. Ахилл попытался сохранить живыми все те истории, которые тот рассказывал ему. Но иезуитские наставники били его, когда заставали за чтением этих книг. Только его необузданная ярость сдерживала их достаточно долго, давая возможность прятать книги. Он пытался уважать то, что уважал его отец, но свет и его мать бесцеремонно вмешивались в это.
Разговоры о его незаконнорожденности поползли, когда ему было пятнадцать. Обычно инсинуации доходили до него анонимно, но он всегда доискивался до источника и…
В пятнадцать с половиной он впервые вызвал на дуэль человека, запятнавшего честь его отца. Вызванный на дуэль одно время был любовником мадам Д'Ажене и явно хотел возобновить отношения, но их не было, потом мать совсем отказала ему, и тогда поползли сплетни.
Ахилл, еще стоявший на пороге возмужания, вызвал его – и победил. Победа ударила ему в голову, покуда раздувшаяся гордость не лопнула, когда он узнал, что убитый и его мать действительно были любовниками.
Столкновение лицом к лицу с низостью внутри себя должно было научить его покорности, но то, что он был так обманут, взбесило его. Его мать, всегда холодная и отчужденная, теперь, как оказалось, была еще и неверной. Движимый ненавистью, Ахилл искал, задавал вопросы, расспрашивал всех о ее прошлом и находил одно доказательство за другим ее измен мужу.
Такая была женщина. Умом Ахилла завладели имена любовников его матери – Мареле, Орьяк, Невиль, и в полуненависти он пытался определить, кто из них мог быть его отцом. Нет, не Мареле: его связь с Лис Д'Ажене закончилась за пять лет до рождения Ахилла. Не Орьяк: эта закончилась за семь лет. Не Невиль: тоже рано – три года…
А затем он понял. Не было разговоров, не было даже шепотков о каких-либо любовниках почти два года до его рождения. Его мать, холодная и отчужденная Лис Д'Ажене, по какой-то причине вернулась к мужу. Константин действительно был его отцом.
Лицо, с которым его мать появилась в свете с момента смерти отца, было лицом глубоко скорбящей вдовы, думающей только о своем сыне. Но Ахилл знал лицо, которое она никогда не показывала.
Он наклонился в кресле вперед, держа в ладонях стеклянный бокал, чтобы согреть крепкий напиток. А какие у тебя лица, Элеонора, графиня Баттяни? Какое лицо я видел сегодня вечером? Какое из них я не видел?
Ахилл поболтал коньяком в бокале, нагретом руками, и откинулся в кресле. Скука, которая дремала во время его пребывания в замке Дюпейре, начала пробуждаться. Связана ли она с Рашаном? Или с той адской ночью в Париже?
Он сжал челюсти. На разум упала пелена, подавляя чувства… Он был тверд и безжалостен, как всегда, еще с тех пор как умер его отец. Но после того случая в Париже одно чувство могло проскользнуть сквозь эту пелену – раскаяние. Раскаяние, которое нельзя было скрыть или спрятать. Оно было его постоянным спутником последний год.
Он старался не замечать его, старался не давать ему ходу, но его усилия были напрасны. Они привели его к ужасным событиям, случившимся в Жемо… событиям, которые было бы лучше забыть.
В ту ночь он зашел слишком далеко – и раскаяние стало черной пустотой. Как если бы у него не стало будущего, осталось нечто, не признающее никаких планов, не дающее пути, по которому следовать, не предлагающее ничего, кроме медленного погружения в темноту. Он всегда ожидал, что смерть возьмет его внезапно: быстрый удар шпаги на дуэли ранним утром или кусочек свинца в сердце. Но не эта медленная смерть его души. Он знал, что его ожидает ад. Вероятно, это был единственный вопрос, по которому иезуиты и янсенисты пришли бы к согласию: душа Ахилла, графа Д'Ажене, однажды будет принадлежать Люциферу.
Ахилл сделал еще один глоток коньяка и мрачно улыбнулся. Конечно, были и те, кто верил, что его душа уже принадлежит Люциферу, но самого его не интересовало, так ли это на самом деле.
Но интересует ли это мадьярскую графиню?
Стояла глубокая ночь, и темнота за окном манила к себе. Там всегда было уютно и привычно в течение долгих предрассветных часов перед битвой.
Возможно, именно этим он занимается сейчас, ожидая битвы, которая начнется на рассвете. Битва, ускоряющая движение крови, битва между мужчиной и женщиной. Образ графини, расправляющей цветок апельсина, заполнил его разум, как дым окутывает вражеский лагерь. Он мог держать пари, что в иностранной графине много такого, что не так легко разглядеть… многое спрятано. По крайней мере, у него есть две недели, пока придет приказ становиться под ружье – огромное количество времени для разглядывания.
А если она работала на Рашана? Ей, разумеется, придется поплатиться за это. Ахилл поднял бокал за отсутствующую графиню. В любом случае он будет наслаждаться ее очарованием, пока его не призовут на войну.
– Мы, те, кто побеждает, приветствуем вас.
Звук всплеска воды ворвался в тишину раннего утра в тот момент, когда Элеонора сложенными лодочкой ладонями плеснула себе в лицо холодной воды из таза. Вода потекла сзади по шее и плечам и намочила глубокий квадратный вырез платья-рубашки. Она выжала воду из груботканого шелка и использовала ее, чтобы протереть верхнюю часть груди и шею под подбородком. Ее рука резко двигалась, когда она старалась смыть все оставшиеся следы прикосновений Д'Ажене. Элеонора потерла сильнее, пока ее кожа не порозовела и не засаднила, а передняя часть рубашки не пропиталась водой.
Платье, в котором Элеонора была прошлым вечером, лежало мятым комком возле ее ног, и она смотрела на него уже в сотый раз.
«Любой другой француз сделал бы то же самое», – вспомнила она и отшвырнула платье ногой. Она подслушала обвинения маркиза де Рашана. Он назвал Д'Ажене убийцей. Скольких французов он убил? И еще… это, казалось, не имело никакого значения для окружающих – они только жадно наблюдали, как Д'Ажене садился играть в карты со своим смертельным врагом.
– Святой Стефан, с каким врагом я столкнулась? – Вопрос остался без ответа. Элеонора посмотрела на перевязанный свиток пергамента, прислоненный к шкафу, и вспомнила, что уже поняла, какой он человек. Если у нее и были какие-нибудь сомнения в том, что месть падет на невинного, то теперь они рассеялись. В убийстве не может быть невиновности. Дьявольское семя воистину проросло.
Длинные, розоватые тени приглушили блеск позолоченной мебели и окрасили стены в цвет кроваво-бурой воды. Рассказы о дьявольской убийственной ярости, которые она слышала с детства, казались в этом мрачном свете более чем реальными.
Элеонора зябко потерла руки, ощутив сырость рубашки. Почему страх всегда подкрадывается так близко именно в час рассвета, а не в какое-нибудь другое время?
Элеонора ненавидела страх. Она прошлась по спальне, потом по гостиной, стараясь отогнать беспокойство. Но у нее не получалось. Она подошла к запертому ящику и вытащила записи и инструкции, которые дала ей мать. Сидя за письменным столом, Элеонора закрыла замысловатую инкрустацию по дереву своими бумагами и снова начала их изучать.
Но на сей раз наивные советы не вызывали у нее улыбки, а лишь раздражение на саму себя от того, что она собралась ловить сына дьявола с помощью оружия, предназначенного для обычного человека. Лист бумаги в руке Элеоноры задрожал, и слова стали размытыми. Ночные кошмары, бесконечно ужасные, темные, бурные сны, в огромном количестве заполнявшие ее раннее детство, преследовали ее. Каждый темный угол должен был освещаться, в каждом новом лице чудилось сходство с дьяволом, и даже теперь эти сны касались всех сторон ее жизни. Напряженность пребывания на людях. Дискомфорт одиночества. Элеонора терпеливо переносила все это, усвоив ненависть и недоверие, ставшие правом ее семьи, впитав яд, передавшийся ей и ее братьям. Лишь однажды она позволила одному человеку приблизиться к ней, но он умер… и она вернулась к фамильному наследию.
С тех пор как она услышала, что ее маленькая племянница – милая, невинная София – крича, просыпается по ночам от преследующих ее дьяволов, она поняла, что это нужно остановить. Не важно, какой ценой. Дьявол мертв, и то, что он сделал, не может быть смыто, но его сын должен заплатить за совершенное и освободить ее семью.
Родные выбрали ее, чтобы она заманила сына дьявола и привела его к ответу. Какая еще польза есть от женщины, которая не смогла родить мужу детей?
Внутри Элеоноры возникла боль, перекрывшая ненависть, и она положила руку вниз на живот, словно что-то прикрывая. В глазах открыто блеснули слезы. Элеонора вернулась к семейной боли. У нее есть долг – это единственное, что у нее осталось, и она выполнит его.
В девять часов разбудить «мадам Батни» пришла служанка с чашкой горячего шоколада и корзинкой свежевыпеченных булочек. Она была удивлена, найдя мадам уже вставшей, и откровенно поинтересовалась судьбой шелкового платья цвета морской волны, казалось, не слишком заботясь о том, может ли гостья иметь залитое шампанским платье, валяющееся скомканным на полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49


А-П

П-Я