Она не должна быть слабой. У поворота была недавно проложена новая дорожка, достаточно широкая, чтобы они могли идти по ней вдвоем. Сияние стало ярче. Теперь оно было прямо перед ними.
По обе стороны дорожки между деревьями были натянуты полоски марли, образовав комнату посреди леса. Перед входом, рядом с двумя деревьями, росли пышные папоротники, словно два стражника перед воротами. Здесь Ахилл остановился.
Он поставил фонарь на ближайший пень и закрыл створку, наблюдая, как бледный свет и тень встретились на ее лице. И прежде чем его глаза привыкли к темноте, он услышал, как участилось ее дыхание, и с удовлетворением заметил, как ее растерянность сменилась любопытством.
Элеонора на мгновение встретилась с ним взглядом, и ее выразительные губы дрогнули в улыбке.
– Что вы сделали? – спросила она с задорным огоньком в глазах.
«Отлично, – подумал Ахилл. – Скоро она забудет о прошлом, всегда присутствующем в ее взгляде; скоро она забудет обо всем, кроме меня».
– Месье! Что вы сделали? Ответьте. Покажите.
«Да, моя графиня Элеонора, – подумал он. – Я скажу, я покажу тебе…» Сквозь листья папоротников светились огоньки, освещая ее лицо с мягким взглядом. Понимала ли она, как много говорило ее лицо? Даже в сумрачном свете он видел ее ум, смелость и легкий налет невинности, которую она так презирала. Он вспомнил ее поцелуй, и его обожгло огнем. Прищурившись, Элеонора бросила на него понимающий взгляд.
– Надеюсь, не грот для влюбленных? – На ее лице появилась гримаска разочарования. – Я не ожидала от вас такой банальности.
Ахилл посмотрел куда-то вдаль через ее плечо, словно размышляя над чем-то важным.
– Вы хотите грот? Неподалеку отсюда, среди развалин, построенных Дюпейре, есть один. – Он поклонился и указал назад на тропинку. – Зато здесь, – сказал он, раздвинув папоротник, – золото и атлас. – Он взял ее за руку и повел через образовавшийся проем. Ее глаза расширились, рот приоткрылся.
Ахилл улыбнулся, видя ее удивление.
– Но это золото от пламени сотни свечей и атлас цветочных лепестков.
Элеонора медленно отошла от Ахилла, словно не в себе. Ее окружали сотни маленьких хрустальных шариков, в каждом из которых дрожало пламя свечи. Они были повсюду – на зеркальных серебряных подносах, покрытых виноградными лозами пнях, между ветвями деревьев.
В тени, между сверкающими подносами со свечами, стояли серебряные кадки с буйно цветущими ночными цветами. Их аромат разливался в воздухе, будто колдовские чары.
– О, месье, – прошептала Элеонора, всплеснув руками и оглядываясь по сторонам.
Ахилл прошел к алькову между двумя деревьями у входа и раздвинул листья папоротника, за которым скрывался походный буфет, уже накрытый для ужина.
Он налил игристого, чтобы движение льющейся жидкости развеяло атмосферу напряженного ожидания. Скоро он уедет на фронт, а вместе с ним незабываемые воспоминания о страсти Элеоноры Баттяни.
– Игристого, мадам? – спросил Ахилл. Элеонора сдержанно улыбнулась, беря предложенный бокал. «Тот, кто проигрывает», – мысленно напомнила она себе, все еще пораженная царившим вокруг волшебством.
– Благодарю вас, месье, – тихо проговорила она.
– Если хотите, вы можете отдохнуть вот здесь, – сказал граф, изящным жестом указывая на другой неглубокий альков, где в окружении свечей было устроено ложе из листьев, покрытое бархатным покрывалом.
– Отдохнуть? – переспросила Элеонора, и что-то екнуло у нее внутри. Она представила, как лежит, раскинувшись на этом покрывале, с призывной улыбкой на губах и взглядом из-под полуприкрытых ресниц. – Я не устала.
– Там прохладнее.
Она отпила шампанского, выигрывая время. Можно было не сомневаться относительно того, что он задумал совершить на этом бархате, но разве она сама не хотела того же? Хотя бы ради своей цели…
– Благодарю вас, месье, – повторила Элеонора, сдержанно кивая. – Ночь действительно не по сезону теплая. – Она опустилась на бархат – под ним зашуршали листья – и подобрала ноги под себя, стараясь не выглядеть, как фривольные девушки из пасторальных сцен Буше. Она хотела лишь подразнить его интерес, но не стать десертом.
К ее удивлению, Ахилл не спешил занять место рядом с нею. Он прислонился к ближайшему дереву и, скрестив руки на груди и пристально рассматривая ее, тер большим пальцем руки запотевший бокал.
Элеонора опустила глаза, не в силах выдержать пристального взгляда Ахилла. Крошечные волны пробегали по поверхности игристой жидкости, и она сделала еще глоток, пытаясь скрыть дрожь в пальцах.
Она огляделась по сторонам, избегая встречи с этими темными загадочными глазами, смотрящими на нее. Мысленно она пыталась взывать к своему долгу, но решимость улетучивалась, как мираж, как иллюзия. Когда он был рядом, прошлое отступало, уступая место столь реальному сейчас.
– Ах эти свечи! – воскликнула Элеонора, насколько могла живо. – Они завораживают. Я никогда не видела столько – даже в церкви.
Граф поднял бокал в ее сторону.
– Тогда считайте, что это еще один алтарь. Алтарь богини.
Она засмеялась.
– А вы, стало быть, Силен или Юпитер? – спросила она и замахала рукой, предвосхищая ответ. В мифах крылась опасность: там на каждом шагу тебя ожидают амурные похождения. – Прошу прощения, месье, я непозволительно глупа. – Она покачала головой. – Хотя все это очень мило. Никто до сих пор не делал ничего подобного для меня.
Ее глаза остановились на его лице, и она испугалась своих слов.
– То есть… я хотела сказать… Ни у кого раньше я не встречала слуг, достаточно старательных, чтобы сделать такое. У ваших, должно быть, завидное терпение!
Граф пожал плечами.
– Они делают то, что требую я.
– И что вы еще требуете?
Граф посмотрел на нее долгим и пристальным взглядом.
– Я требую от них выносливости, мадам. Элеонора почувствовала, как жар охватывает ее шею.
– А если у них нет… выносливости, вы их прогоняете?
– Я даю им отдых. – Улыбка заиграла в уголках его чувственного рта. – Мне требуются умелые руки. В противном случае их следует научить. И они должны учиться старательно. – Его взгляд изучающе опустился на дно бокала, где остался последний глоток шампанского. – И еще я требую, чтобы они были искренни.
– С вами? А если они не захотят?
Ей ответило молчание. Ахилл отошел от дерева и направился к буфету. Она услышала бульканье наливаемого шампанского, приглушенное клацанье крышек, поднимаемых с приготовленных блюд, и звяканье серебра о фарфоровые тарелки.
Он стоял к ней спиной, и Элеонора видела слабые тени свечей, колеблющиеся на бархате его куртки.
– А если они не захотят, месье? – громко повторила она. Звуки умолкли. Ахилл повернулся к ней лицом, не отходя от буфета.
– Все, кто предает меня, мадам, погибают. Все.
– И вы не чувствуете никаких угрызений совести, никакого сожаления, когда убиваете?
На мгновение тень горя и печали затуманила его лицо, но она тут же исчезла.
– Долг ради чести не может существовать без душевных мук, – ответил он.
Воцарилось молчание. Через некоторое время он принес ей тарелку с едой, и она пришла в замешательство, обнаружив, что это были ее любимые кушанья. «Как он узнал об этом?»
Она пробормотала слова благодарности и начала механически есть, размышляя над тем, зачем она вовлекла его в разговор о предательстве.
«Хотелось узнать, насколько далеко она может зайти, чтобы он вышел из себя», – сказала она себе. Но в душу закрались сомнения.
Вполне возможно, что ярость доставляла ему такое же удовольствие, как гладкость шелка и запах роз, поскольку боль, которую она увидела на его лице, была настоящей и неподдельной.
Как он был сложен! Она ожидала, что зло сына дьявола окажется простым и незамысловатым. Но Д'Ажене представлял собой лабиринт, а у нее не было клубка с нитками, чтобы выбраться из него, не было волшебной палочки, чтобы не потеряться навсегда в его запутанных ходах.
Элеонора в очередной раз поднесла вилку ко рту, но он удержал ее за запястье. Она вздрогнула и попыталась высвободить руку.
– Еда вас совсем не интересует, – сказал Ахилл. Его темные глаза были прикованы к ней, но теперь, казалось, в них сквозило… безразличие. Это поразило ее.
– Месье? – с трудом проговорила она. – Я не пони… – Она запнулась. Граф крепко держал ее руку, и от этого ей было не по себе. Она изо всех сил старалась не потерять самообладания. – Еда очень вкусна, – выдавила она.
– Как вы можете судить, если даже не пробовали ее? – спросил он наконец и добавил: – Вы быстро забываете полученные уроки.
Элеонора опустила взгляд на тарелку, пытаясь сохранить спокойствие, но тут же подняла глаза, потом наклонилась к Д'Ажене, намеренно выставив грудь в низком вырезе платья и глядя на него страстными глазами из-под полуопущенных ресниц.
– Как вы хотите, чтобы я ответила?
Ахилл понимающе улыбнулся и отставил их тарелки.
– Например, вот так, – тихо сказал он, наклоняясь еще ближе.
– Боюсь, Ахилл, что меня нужно будет учить снова и снова.
Его губы были совсем рядом.
– Это, должно быть, так утомительно для вас, – прошептала Элеонора.
– Вы правы. Слишком много уроков. – Он привлек ее к себе и поцеловал.
Его губы скользнули по ее губам, уговаривая ответить.
Он поцеловал верхнюю губу, потом нижнюю, слегка всасывая их нежность. Тепло ночи переросло во внутренний жар, звенящий, манящий… пугающий.
– Месье, – сказала она, каким-то образом найдя силы вырваться. Дрожа, она встала, ее ноги в коленях почти подгибались, и подошла к буфету. Она взяла бутылку шампанского, намеренно желая смыть провоцирующий вкус Ахилла со своих губ, которые непроизвольно дрожали; чтобы унять дрожь, она прикусила нижнюю губу. «Святой Стефан, помоги мне!» Блюда зазвенели, когда она потянулась за шампанским. «Кто я? Какого сорта женщина?..» Горлышко бутылки стукнуло о кромку бокала, когда она плеснула в него шипучий напиток. С глухим стуком она поставила бутылку, потом, обхватив обеими ладонями бокал, поднесла его ко рту.
Элеонора пила и пила, позволяя холодной жидкости течь по языку, в горло. «Смой его прикосновения… Смой их, чтобы больше не чувствовать. – Последние капли потекли по подбородку, но она не заметила этого. – Смой их, чтобы больше не желать их».
Элеоноре хотелось убежать, не только из залитого светом свечей грота, не только из Франции, но и от самой себя. В том, как муж тискал ее, не было страсти. Страсть была чем-то, скорее, присущим стихам, извлеченным из книг. Балинт читал ей их, но те слова предназначались для того, чтобы согреть ее одиночество в зимние вечера, и не более. Его поцелуи были сладкими, но, в конечном итоге, они оставались только поцелуями.
Д'Ажене хотел большего, намного большего.
Она посмотрела на него. Ахилл стоял совершенно спокойно на фоне горящей свечи, находившейся за ним, его темные волосы и куртка четко очерчивались пламенем. Он излучал силу, безжалостную силу, силу, у которой было б лучше не становиться на пути, излучал, словно Люцифер во плоти, стоявший у пламени ада.
– Какому богу жрица воздает благодарение? – спросил Д'Ажене.
– Богу освобождения, – ответила она, наливая себе до краев еще один бокал шампанского. Ее рука по-прежнему дрожала.
Его смех был глубоким, раскатистым и сочным.
– От чего? Меня? Страсти? У вас был муж в вашей…
Она бросила на него предупреждающий взгляд.
– …постели, – закончил он. – И вы слишком красивы, чтобы у вас не было любовников.
Второй бокал шампанского она выпила еще быстрее, чем первый.
– Может быть, это француженки так озабочены мыслью о том, как это волнительно задирать юбки в кустах, но я венгерка, Д'Ажене. У нас хватает дел и без амурных интриг. Венгерское дворянство является по-настоящему аристократическим. Мы не позволяем себе быть обобранными до последнего су нашим королем, чтобы потом валяться у его ног рабскими псами. Мы не отдаем безропотно, как наследственные сеньоры, свои права…
– Но вы все-таки приехали сюда.
Она состроила гримасу раздражения из-за того, что он прервал ее.
– Я нахожусь во Франции в гостях у милой единокровной сестры моей матери, чтобы насладиться несколькими неделями отдыха, – сказала она с фальшивой надменностью. Она все еще надеялась, что шампанское приглушит память его прикосновений, но, казалось, это происходило слишком медленно.
– Но вы все-таки приехали сюда, – снова повторил он.
– Если вы настаиваете, то сюда меня привел соблазн ужина. – Она отломила кусочек хлеба и положила его в рот.
– Разве?
Уязвленная, Элеонора повернулась лицом к Ахиллу, глядя на него через кромку бокала, из которого пила.
– Почему вы продолжаете дразнить меня? Что вы хотите, чтобы я признала? Что я приехала сюда, чтобы быть соблазненной в вашем приюте счастья? – Она допила шампанское и хихикнула.
– Я хочу, чтобы вы признали правду, Элеонора.
Эти слова резко встряхнули ее. Легкое головокружение от шампанского, которое уже начало затуманивать ей мозги, вдруг исчезло. Она посмотрела в пустой бокал, потом отставила его.
– Правду? – Она сложила руки перед собой. – Очевидно, вы ожидаете – в этом нет никаких сомнений, – что мы станем любовниками. Но почему, Д'Ажене? Почему я? У вас есть вся искушенность французского двора, в то время как у меня лишь нескладный опыт, который мой муж смог передать мне.
– Никаких любовников?
– Я думала… – Элеонора закрыла глаза. Ей было больно смотреть на него, соблазняющего дьявола перед камином, но он горел там, в ярком послесвечении за закрытыми веками. – Я думала, что были. Но вы заставили меня сомневаться даже в этом. – Она посмотрела на сотни крошечных язычков пламени вокруг себя и подумала, что эти стрелки света и огня могли быть внутри, заставляя ее гореть непознанным образом. Поцелуи Балинта умиротворяли, но не… не обжигали.
– Сомневаться? – спросил Д'Ажене. Она вспомнила, что, когда впервые услышала его голос на террасе, она подумала, что могла бы слушать такой звук всегда. – Вы либо ощущали поцелуи возлюбленного, либо нет. Чувствовали его руки или нет. – Его голос стал резче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49