Поле ухода Женевьевы Элеонора не переставая ходила из гостиной в спальню и обратно.
Она испытывала тревогу и нервничала. Думать становилось все труднее. Огонь в камине поглотил холод комнаты, но воздух все еще оставался неприятно влажным. Парча ее неглиже тяжело повисла на плечах, и даже мягкий шорох ткани при ходьбе давил на уши.
Она села на раскладной стул в свист парчи и батиста. Теплый воздух был удушливым, и Элеонора почувствовала себя почти похороненной заживо под всеми этими ярдами ткани.
– Эл, уже поздно, – сказала она себе, развязывая ленту халата. – Ты устала, огонь в камине слишком сильный.
Она взяла книгу, которую торопливо схватила в библиотеке после концерта, чтобы помочь себе забыть темные глаза Ахилла, которые неотрывно смотрели на нее, пока она играла. Элеонора провела пальцами по гладкому кожаному переплету. Запах роз все еще оставался на ее пальцах, и его сладость смешалась с густым запахом пчелиного воска и полированной кожи.
Чтение должно помочь. Оно отвлечет мысли от неудачи и облегчит тревогу. Элеонора раскрыла книгу и бегло просмотрела титульный лист. Она застонала. Она намеревалась взять басни Фонтане, но то, что оказалось в ее руках, называлось «Мои маневры» маршала де Сакса.
Элеонора бросила книгу перед очагом и встала. Последним сочинением, которое она хотела бы прочесть, была писанина маршала об армиях и боевых линиях. Она хотела забыть о солдатах, о Миклоше, о своих братьях, даже о Балинте. Но больше всего она хотела забыть Ахилла.
Элеонора подошла к окнам и прижала руки к холодному, мокрому стеклу. Она позволила холоду проникнуть в свое тело, желая, чтобы он заполнил ее. Как она жаждала холода трезвой головы и тела, равнодушного к прикосновениям и ласкам…
Элеонора отвернулась от окна и подошла к камину. У ее ног лежала книга де Сакса, она снова подняла ее, нагретая теплом огня кожа изгнала холод из ее рук так же, как прикосновения Ахилла.
Стук в дверь для слуг заставил Элеонору вздрогнуть. Она торопливо положила книгу на стол, словно, выпуская ее из рук, она прятала свои секреты.
Элеонора разрешила служанке войти, та появилась и присела в реверансе. Служанка принесла пакет, завернутый в расшитый китайский шелк и перевязанный лентой цвета дамасской розы.
– Управляющий принес глубокие извинения за то, что так поздно. Ему не сообщили об этом пакете.
Элеонора уставилась на пакет, который протягивала ей служанка. Подарок. Она не привыкла к подаркам. Глаза служанки тревожно расширились.
– Это… это так приятно, мадам. Видите? Все эти цветы и маленькие птички… Пакет, наверное, принесли до того, как начался дождь. Нигде нет мокрых пятен. Клянусь.
Элеонора неуверенно улыбнулась в подтверждение.
– Да, это приятно, так ведь? Почему ты не положишь его на туалетный столик?
С уважением, хотя Элеонора не была уверена, что пакет заслуживает его, служанка положила сверток, потом направилась к двери для слуг. Возле нее девушка остановилась.
– Ах, управляющий сказал, что там есть записка для вас. Привязанная сразу же под бантом. – Она присела в реверансе. – Что-нибудь еще, мадам?
– Нет, Мартина, – ответила Элеонора, глядя на шелковый сверток. – Больше ничего.
Подарок. Элеонора вдохнула теплого, влажного воздуха и заставила себя подойти к туалетному столику. Ее пальцы нащупали записку под лентой, поколебавшись, она вытащила ее. Записка была официально адресована ей, на замок Дюпейре, как будто бы прислана издалека. Но почерк был знакомым. Элеонора развернула записку. Там стояла печать со средиземноморским соколом – печать Д'Ажене.
Пока ее мужество не исчезло, Элеонора сломала печать и развернула письмо. На пол выпал лепесток дамасской розы, оставивший на бумаге мокрое пятно.
«Хотя вы прячете от меня свою душу, Элеонора, совсем спрятаться от меня вам не удастся, потому что я могу видеть вас в своих снах. А».
Элеонора выпустила письмо из рук.
– Дьявольских снах, Ахилл? – Она взяла сверток и прижала его к груди, потом подошла к камину. Ткань была прекрасной выделки. Она подумала о той, что старательно вышивала каждый цветок, каждую птицу, виноградные лозы и листья, и… она подумала, что эта вышивка, горящая в огне голубым, желтым и зеленым, вся превратится в черное, когда огонь будет пожирать ее. Она разжала руки. Это подарок дьявола. Он должен сгореть.
Элеонора потянула за розовую ленту, развязывая бант. Лента легко скользнула между ее пальцами и упала к очагу. Конец ее оказался слишком близко к пламени, которое ухватилось за него, послав длинный огненный язык, простершийся вдоль ленты, будто она служила фитилем пушки. В одно мгновение лента обратилась в полоску пепла.
Сверкнула молния. Элеонора вздрогнула и повернулась к окну, глядя на буйную ночь. Удар грома заставил ее отпрыгнуть. Дождь лупил, не переставая. У нее слегка закружилась голова, и она поплелась к креслу.
Она горела. Сильно горела. А хотела быть холодной, такой холодной, чтобы от этого бросало в дрожь, трясло, словно ледяную сосульку ветром на дереве. Ей следовало сказать служанке, чтобы та разбросала угли. Нет, подумала она, закрывая глаза и откидывая голову на спинку кресла, нет, она не может сделать этого. Ее слабость станет явной. Откроется ее чувствительность к теплу. Дьявольскому теплу.
Элеонора посмотрела на свои колени. Без стягивающей его ленты расшитый сверток развернулся, показывая ткань прозрачного розового шелка.
У нее перехватило дыхание. Ее рука непроизвольно потянулась. Она подняла шелк, и тот скользнул в ее пальцах так мягко, словно лепестки дамасской розы, каким-то образом вплетенные в паутину.
В шелке были швы, гладкие и ровные, с крохотными стежками. Она стояла, китайская вышивка упала незамеченной с ее коленей, развернувшись перед нею. Кусок ткани был длинным и имел рукава, которые могут покрывать ее руки от плеча до запястья, и короткие ленты-завязки.
Халат? Неглиже, что она носила, было невыносимо тяжелым. Нет, она не может. Не может. Элеонора прикусила губу. Это подарок дьявола.
Она бросила халат на кровать и отступила назад, сжав руки перед собой. Тепло, должно быть, помутило ее разум. Каким-то образом тяжелая парча соскользнула с одного плеча. Потом с другого. Элеонора разжала руки, и парча кучей упала на пол.
Одетая только в прекрасно выделанную батистовую ночную рубашку с длинными рукавами, Элеонора подняла шелковый халат с кровати и начала надевать.
Ее рука не пролезет. Рукав слишком мал. Элеонора разочарованно ойкнула. Она приложила халат к ночной рубашке, прижав к плечам. Кажется, отлично подойдет. Тогда почему…
Элеонора замерла. Сверкнула молния, и в этой секунде яркого света все осветилось: халат, ночная рубашка… и она поняла, как надо надеть халат. Раздался раскат грома. Но Элеонора не слышала его. Она почувствовала себя так, будто гроза снаружи проникла к ней под кожу.
Ее рука медленно потянулась к завязкам, удерживающим ночную рубашку, и развязала ворот. Она дернула батист, и рубашка сползла с ее плеч и рук. Нагая, она переступила тряпичную горку у своих ног.
Дочь должна была бросить розовый шелк в огонь. Сестра должна была смотреть, как пламя хватает и пожирает хрупкую паутину в одно дыхание.
Но женщина…
Элеонора взяла халат и скользнула голой рукой в рукав. Он сидел превосходно. Она просунула другую руку и дана возможность непревзойденной мягкости расположиться на ее плечах.
Халат удивительно подходил ее обнаженной фигуре, растаяв на плечах и груди, обтягивая талию и слегка расширяясь книзу, чтобы очертить бедра. Застежка была вверху, на одном плече; халат окутывал ее коконом, казалось, созданным из облака шелка и тумана.
Элеонора улыбнулась. Халат давал ощущение мягкости и чуда. Она начала напевать мелодию пьесы, которую играла вечером, и танцевать… по спальне и гостиной, наклоняясь и кружась, теряясь в очаровании музыки и ласкающего шелка.
Она кружилась и кружилась, пока не зашумело в голове, потом упала в драпированное мягкой тканью кресло. Голова ее поникла, тело приятно звенело там, где шелковый халат касался груди и бедер.
Ее собственное расплывчатое отражение смотрело из окна. Элеонора вскочила на ноги и стала прихорашиваться перед ним. Соски проглядывали двумя кругами темно-розовой розы, а золотисто-каштановый островок интригующих завитков казался алой тенью.
Элеонора провела руками по груди, талии, бедрам, потом еще раз, более медленно, представляя, что это ладони Ахилла гладят ее. Но скоро ее руки безвольно упали.
– Уезжай, Ахилл, уезжай к своим битвам и войне. А твои мечты… – тоскливо произнесла Элеонора самой себе. Она закрыла лицо руками. – Как я могу хотеть мужчину, чьи руки убивали так же легко, как и ласкали? Сила, с которой он меня влечет, получена в битвах, в которых он участвовал. Так возбуждающе искусные прикосновения – мастерство мужчины, поднаторевшего в смертельных дуэлях. Что я за женщина? Что я за женщина, которая, зная все это, по-прежнему жаждет его?
Вдали прогрохотал гром. Смех дьявола. Элеонора вернулась в спальню и оперлась на спинку кровати.
– Святой Стефан, я так смущена. Я проиграла. Я подвела мать, деда, братьев. И еще я чувствую головокружительное облегчение, потому что он собирается на войну и избежит нашей мести. Как я вообще могла думать о том, чтобы причинить ему такое зло?..
Голос Элеоноры затих, когда взгляд упал на свиток пергамента, лежавший в углу шкафа. Она посмотрела на него глазами, полными жалости.
Элеонора взяла пергамент, зло развязала его и развернула трясущимися пальцами. На нее смотрел мужчина: черный, захватывающе красивый, во всех отношениях жестокий. Лицо дьявола. Дьявола, известного как Эль-Мюзир.
– Ты умер, умер до того, как родился Габриэль, но твоя ненависть по-прежнему отравляет нас. Направляясь сюда, я думала заманить твоего сына в ловушку, изгнать тебя. А вместо этого теперь поняла, какими злыми были наши намерения.
Она подумала об Ахилле, униженном, закованном в цепи глубоко в лабиринтах подвалов под ее домом в Вене, скованного до тех пор, пока турки не придут за ним.
Она больше не могла смотреть на лицо Эль-Мюзира и отбросила пергамент. Он упал на туалетный столик, задев баночки и уронив бутылочки. Одна изящная бутылочка с лосьоном докатилась до края столика, упала на пол и разбилась.
– Грехи отца, – прошептала Элеонора, – стали нашими грехами.
Сверкнула стрела молнии, ее яркость на мгновение смыла краски комнаты. Элеонора встала, потом упала на кровать.
– В итоге ты заберешь нас всех, так ведь? – Раздался раскат грома, и казалось, дьявол смеялся, смеялся, смеялся…
Рашан развалился в кресле и самодовольно ухмыльнулся.
– Вы уверены, что хотите еще партию, Д'Ажене? Уже поздно, и вы нашли бы свою постель более приятной. – Он фыркнул и погрузил пальцы в горку золотых монет перед ним.
– Сдавайте. – Ахилл позволил появиться ненависти к этому человеку. Был поздний вечер, и в игровой комнате осталось лишь несколько человек. Почти все удалились в объятия любовников или спать. Храп прервал его мысли. Он оглянулся. Конечно, кое-кто не удосужился сначала уйти. Виньи, например.
Сплетник развалился в кресле, пустой бокал покачивался в его пальцах, при каждом выдохе его рот издавал странного рода свистящее фырканье. Ахилл подумал, что надо бы отправить Виньи в его комнаты, но он знал, что храп Виньи раздражает Рашана, поэтому ничего не сделал.
Он отмахнулся от вина, а маркиз де Рашан закончил сдавать и приказал слуге наполнить свой бокал. Рашан пил, проливая вино, потом крякнул звуком, выражающим что-то среднее между удовольствием и отвращением.
– Дюпейре, наверное, пошел спать. Не могу понять, зачем он по-прежнему подает такое приличное вино. Все слишком пьяны, чтобы обратить внимание на то, что они пьют. Только сейчас это пришло мне в голову.
– Несомненно, – сказал Ахилл, – но, возможно, у Дюпейре кончается уксус.
Рашан послал ему злобный взгляд:
– Играйте, Д'Ажене.
Рашан взял свои карты, и через мгновение взгляд приятного удивления вспыхнул на его одутловатом лице. Его челюсть непроизвольно отвисла, но Ахилл знал, что это было не только от безмерного количества вина, исчертившего его пустое лицо и сделавшего нос красным, а веки обвислыми.
Ахилл заглянул в будущее, увидев лицо Рашана. "Стрела его собственной жизни вела его туда – в бесконечный темный тоннель, уходящий неуклонной спиралью вниз, только касание плоти о плоть, мимолетные вкусы и запахи будут говорить ему, что он еще жив. Он страстно желал чувства, явно дававшего знать, что он по-прежнему существует. Пока Элеонора не перевернула его.
Ахилл вспомнил, как этим вечером Элеонора играла на клавикордах. Она вся была поглощена музыкой, не осознавая, что только он смотрел на ее лицо. Что она играла для него одного. Он хотел ее. Всю. Все, что она могла дать.
Но идти сейчас к Элеоноре означало, что он хочет остаться с ней, насладиться ее страстью, впитать всю ее сложность в себя. Но даже это не спасет его. Ахилл посмотрел через стол в зеркало лица Рашана. Нет, она была всего лишь еще одним осколком его расколовшейся на части жизни. Спасение можно найти только в войне.
Рашан фыркнул:
– Смотрите ваши карты и играйте, черт вас подери. Ахилл открыто посмотрел на него и – не открывая карт – бросил тысячу луидоров.
Маркиз присвистнул сквозь зубы и нахмурился.
– Вы, должно быть, любите ходить по острию ножа, – сказал он, насмешливо улыбаясь. – Вы – уже пища для Бастилии, после того что натворили в Париже, а теперь еще хотите и обанкротиться. Очень хорошо. Я жажду заставить вас это сделать. – Он бросил две тысячи.
– Можно даже сказать, что чрезмерно жаждете, – заметил Ахилл, добавляя еще денег в кучу.
Они оба замолчали, подбрасывая золото в увеличивающуюся горку. Глаза Рашана блестели лихорадочным возбуждением, его пальцы непрестанно собирали и раскладывали карты.
Ахилл снял кольцо с рубином и бросил его в основание золотой горки.
– Странно, что вы упоминаете Бастилию, – отметил он. – Сегодня утром нанятые бандиты пытались «доставить» меня в этот известный приют для размышления о чьих-то грехах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49