Он встал и приблизился к ней. Она выставила руки, пытаясь остановить графа. Он схватил ее за запястья и сделал еще шаг, заставляя ее отступить. Она попятилась и наконец, уперлась спиной в растущее поблизости дерево.
– Ваше воображение видит больше, чем ваши глаза, мадьярка. – Он прижал ее распростертые руки к толстым ветвям. – Вы слишком долго жили в стране, где хлеба, которые вы едите, вскормила пропитанная кровью земля, а вода в периоды войны окрашивается в красный цвет.
Элеонора попыталась вырваться, но он держал ее крепко.
– Значит, я неважная ученица, Д'Ажене. Вы просили меня сказать, что я вижу. – Ее дыхание было тяжелым. Ее вздымающаяся грудь упиралась в него. – Вот я и сказала.
Его лицо было рядом, она чувствовала его теплое и влажное дыхание.
– В нем нет покоя, потому что вы не даете мне его, – сказал он потеплевшим голосом и коснулся губами ее подбородка. Она хотела повернуть голову, но он наклонился ниже и прошептал ей в самое ухо: – И еще, мадам, вы говорили о невинности. Вы действительно хотите ее? – Его язык скользнул ей в ухо, и она затаила дыхание, вздрогнув от незнакомого ощущения. Он прошелся по краю уха и поцеловал мочку. – Я нахожу это довольно банальным.
Элеонора больше ничего не видела, кроме пятна черных волос на фоне белых облаков. Непроизвольно она закрыла глаза, как будто могла увидеть захлестнувшую ее искристую, теплую, мощную волну. Кошмарный образ дьявола или его сына исчез, остались лишь поцелуи, быстрые, частые поцелуи, осыпающие нежную кожу ее щеки.
Стон, слабый стон сорвался с ее губ и унесся, подхваченный утренним ветерком. Он провел губами по ее лицу, слегка потер ее веки. Его рот приблизился к ее рту, и ее губы раскрылись ему навстречу. Она снова издала стон, но Д'Ажене лишь коснулся ее губ, вдохнул ее дыхание, выдохнул и… ничего. Все исчезло. Она еще горела от его прикосновений, но ее согревали воспоминания, а не его губы. Ее тело жаждало большего, настоящего поцелуя. Она открыла глаза.
Граф отступил, отпустив ее. Ее дыхание, как ей показалось, было слишком частым, но глаза смотрели холодно. К ней тут же вернулись привычные звуки: чавканье коней, жующих траву, шепот ветра, играющего верхушками деревьев, щебет птиц…
– Спасибо, месье граф, за урок, – сказала она и осторожно выпрямилась, словно натягивая тетиву. Она направилась к своему коню, плотно сжав губы, чтобы унять дрожь, и быстро взобралась в седло.
Его дразнящие губы пробудили в ней запретное, пьянящее чувство, которое, казалось, никогда больше не вернется к ней. Она сжимала и разжимала пальцы, державшие поводья.
Граф положил одну руку на луку седла перед ней, а другую сзади.
– Урок, развивающий умение видеть и чувствовать вкус, – сказал он с улыбкой.
Она бросила взгляд на его лицо, рот. Его дьявольски чувственный рот.
«Святой Стефан, помоги».
– Чему еще вас научить?
Она наблюдала, как дразнящие слова слетают с его губ. Святой Стефан, скрытое в них обещание…
– Возможно, я не всегда обязана быть ученицей, – сказала она и, прежде чем здравый смысл успел остановить ее, наклонилась и поцеловала его.
Она положила руку ему на затылок и прижалась к его губам, раздвигая их, касаясь языком его языка. Затем так же быстро она отстранилась и, пришпорив коня, поскакала через лес к дороге.
Кровь стучала у нее в висках. Пучки травы и комья грязи летели из-под копыт. Они направлялись на запад, к замку. Через несколько секунд они уже мчались через плоскую равнину.
Глава 5
Топот конских копыт раздался у нее за спиной. Деревья и луг пронеслись мимо, как смазанная акварель. Элеонора пришпорила Тоньерра и решила обернуться через плечо.
Она увидела темное пятно – лошадь и всадника, несущихся по красноватой дорожной грязи. Еще немного – и они настигнут ее.
Она проклинала Дюпейре и его конюшни за то, что там не нашлось лошади, способной обогнать тренированного кавалерийского скакуна. Она проклинала себя за свою беспечность – Д'Ажене ни за что не позволит ей уйти. Она довольно часто ездила на лошадях своих братьев, и если кони французских офицеров хотя бы наполовину так быстры, как они, ей несдобровать.
Ветер подхватывал крепкие венгерские ругательства, как полотно боевого стяга. Дура! Она ругала свое предательское тело. Однажды она познала любовь. Пусть все было недолго, не так, но это была любовь. А теперь ее мучили жажда, огонь, неутолимая боль, сжигая ее изнутри, как пламя, вспыхнувшее над тлеющими угольками.
Нет! Как ее тело посмело осквернить эту память? Нет, нет, нет, она не могла поверить, что изощренные уловки Д'Ажене могли так легко вызвать жажду любви.
Топот копыт стал громче, ближе. Элеонора пригнулась к шее коня, умоляя его поторопиться. Скакун был необычайно вынослив и отдавал ей все свои силы, но приближающиеся звуки говорили ей, что этого недостаточно.
Она оглянулась. Д'Ажене был на расстоянии двух корпусов от нее. Полутора. Биение сердца и топот копыт раздавались в унисон. Голова его коня поравнялась с ее стременем.
Граф наконец настиг ее. Их кони скакали рядом. Он приблизился к Элеоноре, и она почувствовала прикосновение его ноги.
– Что вы!.. – закричала она, но ветер унес ее слова. Д'Ажене протянул к ней руки, и ее глаза расширились от ужаса. – Вы сумасшедший! – Его руки сомкнулись вокруг ее талии и потащили из седла. – Д'Ажене! Ради Бога! – Он потащил ее снова, и она почувствовала, что скользит.
Они недооценила его силу. Под шелками, бархатом и парчой скрывалось мощное тело солдата. Она прошипела ругательство и попыталась удержаться, но Д'Ажене прекрасно знал, как справиться с нею.
Он вырвал ее из седла.
Из ее горла вырвался крик. Ее тело на мгновение зависло над головокружительно мчащейся между двумя конями дорогой. Он подхватил ее другой рукой и тут же стал сбавлять скорость. Гунтер Дюпейре продолжал скакать галопом по дороге, ведущей к дому.
– Ради Бога, Д'Аже…
– Ради меня, мадьярка, – сказал граф и закрыл ей рот поцелуем.
Это был крепкий, долгий поцелуй. Его язык проник в ее рот, а губы жадно впились в ее губы. Она хотела сопротивляться, бороться с ним, но вместо этого ее руки обвили его шею, а пальцы погрузились в его волосы, еще крепче прижимая его губы к своим.
Она завладела его языком. Ее тело наполнило странное чувство, оно становилось все жарче, все горячей. Она прижалась к Ахиллу, словно пытаясь вобрать в себя все его тепло и то обещание, которое скрывало в себе его тело.
Он громко застонал. Его руки еще крепче сжали ее в объятиях. Конь перешел на шаг. Они качались в седле, то поднимаясь, то опускаясь, и ритм их тел напоминал замысловатый эротический танец. Он нежно укусил ее нижнюю губу.
– Элеонора, – прошептал он, проводя открытыми губами вдоль ее подбородка. Ее голова откинулась назад, глаза закрылись сами собой, а дыхание стало быстрым, неровным. Он целовал ее шею и нежную кожу под подбородком, его поцелуи согревали кровь, как бренди, нагретое над огнем.
– Ахилл, – прошептала она и медленно открыла глаза. Она пропустила пряди его волос сквозь пальцы, наблюдая, как они трепещут на ветру. Кончиком пальца она провела по его лицу, обводя каждую черточку и удивляясь, действительно ли это было то лицо, что на протяжении веков олицетворяло собой тьму, или она просто читала на нем то, что хотела увидеть. Если бы она не знала его так хорошо, она подумала бы, что второго такого нет на всем свете.
Он улыбнулся медленной, чувственной улыбкой.
– Я не нахожу вас банальной, моя графиня. И мне это приятно.
– Банальной. Вы хотите сказать, что не находите меня невинной? – Ей следовало обидеться, но вместо этого она рассмеялась. – Я женщина, месье Д'Ажене. Лишь недоразвитые взрослые могут быть невинными. Невинность больше подходит детям.
Его взгляд на мгновение оставил ее и устремился куда-то вдаль.
– Не всем детям.
За этим лицом она вдруг увидела взгляд человека, который когда-то был ребенком. Несчастливое детство? Она выпрямилась, по-прежнему сидя перед ним. Ее мысли разбегались, разлившееся по ее телу тепло, как бренди, опьянило ее, затуманив мозг.
– Простите меня, – сказала она, упершись ему в грудь рукой, чтобы держаться. Сквозь рубашку она почувствовала его стальные мышцы. – Я не хотела вызвать неприятные воспоминания.
Его взгляд вернулся к ней.
– Вы вызываете во мне только приятные воспоминания, – сказал он. – Очень приятные.
Его тон стал шутливым, но она не нашлась что ответить. Теперь она окинула взглядом бескрайние поля. Воспоминания, которые она оставит ему, будут далеко не приятными… после Вены.
Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
– Зачем вы приехали сюда, Элеонора София Юлиана, графиня Баттяни?
– Возможно, чтобы соблазнить вас.
– Возможно, я бы и поверил вам, если бы не сегодняшняя встреча.
Она опустила взгляд.
– Маркиза Дюпейре – сестра моей матери. Моя бабушка была замужем дважды, сначала за французом, потом за венгром.
– Вы рассказываете мне стратегию, мадам. А я спрашиваю о цели вашей стратегии.
– Вы говорите так, будто я Фридрих Прусский, пытающийся завоевать Силезию.
– Такой отважный и хитрый человек, как Фридрих, кого угодно приведет в замешательство – как и дочь наполовину француженки и венгра.
– Отважный и хитрый? Я бы, наверное, предпочла, чтобы меня называли банальной.
К нему вернулась его загадочная улыбка. Он коснулся ее губ быстрым, кружащим голову поцелуем.
– Нет, мадам, я так не думаю.
Конь дошел до вершины последнего холма, и прежде чем начать спуск к замку Дюпейре, Д'Ажене направил его в тень растущего поблизости дерева. Он опять поцеловал ее крепким, долгим поцелуем, похожим на нескончаемый водоворот.
Он поднял голову и сказал:
– Пусть будет, как вы хотите. Одна стратегия. А цель я узнаю довольно скоро.
И, не предупреждая, он спешился и принялся поправлять стремена.
– Широн послушается вас. Он любит умелых наездников. Можете не беспокоиться, конюх не заметит, что у вас другой конь, – сказал он, закончив.
– Я не беспокоюсь, месье Д'Ажене. Нетрудно догадаться, что не многие осмелятся что-либо заметить, когда дело касается вас. – Конь закивал и начал гарцевать, припадая на одну сторону, пока Элеонора не успокоила его умелым движением. – Ваш конь достоин мадьярки.
– Он достоин солдата, мадам.
– Вы называете меня солдатом. Значит, вы считаете, что моя голова полна военных хитростей?
– Я называю вас женщиной. Конечно, ваша голова полна военных хитростей. В том и состоит игра, чтобы раскрывать их одну за другой… – Он помолчал и погладил ее лодыжку над ботинком, поднимаясь выше и лаская икру. – То, как тело любимой раскрывается от жара…
– На вас подействовал жар сегодняшнего дня, месье, – быстро оборвала она его и пришпорила коня. Отъехав на безопасное расстояние, она обернулась через плечо и крикнула:
– Постарайтесь не путать «способную» ученицу с «увлеченной»!
– Я никогда ничего не путаю, мадам. Абсолютно ничего.
Элеонора вернулась в конюшни и быстро спешилась. Она заметила понимающий взгляд конюха и молча выругалась, сохранив, однако, непроницаемое выражение лица.
«Стратегия, военные хитрости», – произнесенные Д'Ажене слова эхом отозвались у нее в голове. Теперь у нее был новый враг. Ей следовало выработать стратегию, чтобы бороться с ним, с предателем, в которого превратилось ее собственное тело.
Она больно закусила губу, чтобы избавиться от воспоминаний о его поцелуях. Она поспешила через залы и салоны, едва заметными кивками отвечая на приветствия других гостей. Они смотрели ей вслед – странная графиня-иностранка, чуть ли не бегущая через замок в амазонке.
Она добежала до своих покоев, распахнула дверь и позвонила служанке. Девушка торопливо помогла ей переодеться в обычное свободное утреннее платье из простого льна.
– Пудры не нужно, Мартина, – сказала Элеонора, когда служанка принялась укладывать ее волосы. – Мне надо… – Она запнулась, не в силах подобрать слов. – Мне надо… – Ее взгляд быстро обежал комнату, остановившись на аккуратной стопке бумаги на письменном столе. Это были ноты, которые она оставила в музыкальном салоне. – …Поупражняться. Мне надо поупражняться.
Мартина нахмурилась.
– Возможно, мадам захочет отдохнуть, прежде чем…
– Нет! – резко оборвала Элеонора. – Спасибо за заботу, но та роль, которую мне предстоит сыграть, оказалась намного сложнее, чем я ожидала. – Она поняла, что проговорилась. – Я хотела сказать, отрывок, отрывок, который мне предстоит сыграть.
Мартина покачала головой и сказала:
– Как вам будет угодно, мадам.
Быстро закончив с прической, она вышла.
Положив локти на туалетный столик и подперев голову, Элеонора попыталась собрать разбегающиеся мысли. В ее памяти вспыхивали и гасли воспоминания. Вот ее муж, Миклош, в припадке гнева, его рев отражается от каменных стен их замка в горах. Затем его образ стал мягче, спокойнее, и она снова вспомнила своего возлюбленного Балинта, с его сладким голосом и еще более сладкими поцелуями.
Но поцелуи стали вдруг требовательными, она почувствовала их так отчетливо, словно все это было недавно. Она коснулась своих губ и зажмурила глаза. «Балинт, Балинт», – тихо позвала она, но это были поцелуи Ахилла.
«Нет! – Она резко вскочила, сметая с туалетного столика баночки и барсучьи кисточки. – Я знаю, что такое поцелуи мужчины! Мужчины, слышишь? А не дьявола! Я слышала сладкие, нежные слова любви, мне шептали их украдкой… Я знаю, что такое любовь. Любовь, слышишь? Любовь, а не… а не…» Она вздрогнула. Это был шепот не Балинта. Она схватила стопку листов, лежавших на письменном столе. Музыка. Ей хотелось забыться в музыке. Она больше не хотела слов, ни от мертвого возлюбленного, ни от графа Д'Ажене. Такого живого графа Д'Ажене. С этими мыслями она выбежала из комнаты и поспешила в салон.
Дверь в малый музыкальный салон была слегка приоткрыта, и Элеонора помедлила. Бесшумно распахнув дверь, она вошла, ожидая увидеть кого-нибудь из гостей, но комната была пуста. Она направилась к клавикордам.
Слава Богу, что убрали эти проклятые лепестки… Раздался шлепок, и Элеонора насторожилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49