Портниха явно чувствовала себя неловко, а Элизабет снова зарделась. Для нее было невыносимым, что ее беременность так спокойно обсуждается в присутствии посторонней женщины и служанок.— Извините, милорд, — обратилась мадам Ламье к Джонни, — если вы дадите свое разрешение… Я имею в виду корсет… Э-э-э… Да, вот… — И бедная женщина вконец сконфузилась под спокойным и недоуменным взглядом хозяина Приграничья.— Не вижу надобности в подобной деликатности с вашей стороны, мадам, — вежливо отвечал он. — Тут ведь нечего стыдиться, все мы очень рады тому, что леди Грэм в положении. Подойди ко мне, Элизабет, я расстегну твой корсет.— Я прекрасно могу справиться с этим сама, Равенсби, — гневно ответила Элизабет, злясь оттого, что о ней говорят так, будто ее здесь и нет. Можно подумать, что каждый кусок материи, каждая воткнутая булавка нуждаются в высочайшем одобрении великого лорда! Вот он, развалился, словно властелин, в этом дурацком «апостольском» кресле, которое лишь подчеркивает то, что он скорее дьявол, нежели святой.— Я так хочу! — сказал Джонни. Хотя он произнес это очень тихо, все присутствующие отчетливо слышали каждое слово и явственно уловили нотку нетерпения. И — непререкаемую властность.Эта команда прозвучала как легкий удар плетью, и Элизабет даже вздрогнула, будто он и на самом деле хлестнул ее. Несколько долгих секунд она стояла неподвижно. Все остальные женщины, затаив дыхание, следили за поединком двух характеров — этой полуодетой и босоногой красавицы с распушенными светлыми волосами и самого могущественного в Шотландии мужчины.— Никак ты решил выступить в роли дамской горничной, Равенсби? — язвительно спросила Элизабет голосом, в котором сочетались сарказм и ярость.— Да, и причем с огромным удовольствием. А теперь подойди, — приказал он, пропустив насмешку мимо ушей. Подобные булавочные уколы не могли ранить его достоинства. И под видимым спокойствием его голоса чувствовалась железная воля.— Слушаюсь, милорд Грейден, — официально и холодно проговорила Элизабет. — Если это доставит вам удовольствие, — с деланной покорностью добавила она. Как и любой женщине, ей хотелось, чтобы последнее слово осталось за ней, пусть даже в такой невыгодной для нее ситуации.— Это доставит мне громадное удовольствие, леди Грэм, — со своей обычной ленивой усмешкой ответил Джонни. — А теперь — твоя очередь. Подыщи какую-нибудь убийственную финальную реплику.— Моя очередь еще настанет, Равенсби, когда за мной приедет Редмонд.— Он не приедет. А теперь пододвинься поближе, чтобы я смог дотянуться до пуговиц.— Что значит «не приедет»? О чем ты говоришь? — ошеломленно спросила она, застыв рядом с Джонни.— Я говорю о том, что послал ему сообщение о нашей свадьбе, и теперь со дня на день ожидаю от него поздравлений. Подвинься ближе, иначе я сделаю тебе больно.— Больнее, чем ты мне уже сделал, сделать невозможно.— Можно, да еще как! — сухо парировал Джонни, взглянув на нее своими синими глазами. — А теперь — сюда! — скомандовал он, указав на пространство между своих раздвинутых ног.И Элизабет подчинилась, поскольку знала, каким бесстыжим может быть этот человек.Закрыв глаза, Элизабет чувствовала, как ослабевает синий шелк, сжимавший ее живот. Она слышала звук, с которым пуговицы выскальзывали из петель, и ощущала прикосновения его рук.— Твоя грудь стала гораздо больше, — прошептал Джонни. Он находился совсем рядом, запах его одеколона ударил ей в ноздри. — Наверное, она стала и более чувствительной? — Его пальцы легко пробежались по груди Элизабет. Шепот его был горячим, порочным, зовущим…— Не делай со мной этого, Джонни, пожалуйста, — также шепотом попросила она. Ее глаза были по-прежнему закрыты, внутри пульсировал жар. — Не надо — перед всеми этими людьми…— Я могу делать это в любое время, когда захочу. Помни об этом, милая, — нежно пробормотал он и, прежде чем окончательно снять с нее корсет, легко прикоснулся к ее напрягшимся соскам.От этого прикосновения все ее тело пронзило острое чувство, по нему прокатилась дрожь, и Элизабет подалась вперед, чтобы укользнуть от пальцев Джонни. Однако он задержал ее.— Не так быстро, котеночек, — мягко сказал он, кладя руки на бедра Элизабет и притягивая ее обратно. Обладая неизмеримо большим любовным опытом, этот человек умел контролировать себя гораздо лучше, нежели Элизабет. — А теперь открой глаза, дорогая, а то все присутствующие и так перестали дышать, — Как же я тебя ненавижу! — прошипела она, но в зеленых глазах горел не огонь ненависти.— Прекрасно понимаю, поскольку я сам ненавижу тебя, но… по-другому. — В его ухмылке, когда он откинулся на спинку кресла, была видна невеселая насмешка. — И тем не менее мне постоянно хочется уложить тебя в постель. Если бы я был набожным, то подумал бы, что это — наказание, ниспосланное свыше за мои грехи. Но поскольку это не так, я не собираюсь терпеть и вынужден искать более земные пути для того, чтобы решить эту проблему.— И, разумеется, без моего согласия?— Это уже тебе решать, дорогая.Джонни резко встал. Усмешка все еще не покинула его губ, а глаза скользнули за спину Элизабет.— Благодарю вас, мадам Ламье, за проявленное вами долготерпение, — вежливо обратился он к портнихе, ожидавшей в другом конце комнаты. Со стороны можно было подумать, что они с Элизабет только что обсуждали фасоны платьев. — Если у леди Грэм появятся дополнительные пожелания или идеи, она вам о них сообщит. Всего наилучшего. — Он отвесил полупоклон, адресовав его всем стоявшим в комнате женщинам. — Увидимся позже, дорогая, — обратился он к Элизабет. — Мне уже не терпится снять с тебя твои новые платья.
Однако до конца дня Джонни так и не появился, и Элизабет увидела его лишь на следующее утро, когда он вошел в комнату, по своему обычаю не дожидаясь приглашения.— Ты решила, когда состоится свадьба? — спросил Джонни, бросившись в кресло и небрежно махнув служанке в сторону двери.— Скажи мне, долго еще будет продолжаться эта нелепая игра? — зло спросила Элизабет. Крепко сцепив руки на крышке стола, за которым сидела с книгой, она твердым тоном сказала: — Меня не сломят ни твоя властность, ни твои заигрывания, поскольку я знаю, что ты все равно рассматриваешь брак лишь как выгодную сделку. Спасибо, но нечто подобное в моей жизни уже было.— Неужели мне упасть на колени и слезно убеждать тебя в чистоте моих помыслов? Ты этого хочешь? Мне кажется, в последнее время, по крайней мере с Хекшема, именно этим я и занимаюсь, пусть даже не в самом прямом смысле.— Ты все воспринимаешь как увлекательное развлечение, даже этот брак. Как тебе удается с такой легкостью контролировать свои чувства?— А почему это не удается тебе? Поверь, Элизабет, ты сама не менее сдержанна, нежели я. — Он усмехнулся. — Если, конечно, не считать твоей необузданной чувственности, которая с такой легкостью приходит в возбужденное состояние, — А твоя? — Джонни улыбнулся еще шире.— Я всегда считал это одной из своих сильных сторон.— Уж и не знаю, можно ли рассматривать похоть в качестве достаточного основания для женитьбы.— Это, по крайней мере, лучше, чем не иметь для женитьбы вообще никаких оснований, как это было в твоем случае с Джорджем Болдуином.— Он был нужен мне, чтобы защититься от Грэмов. Что в этом плохого? Ты-то их не знаешь, поэтому не смей обвинять меня. От меня зависит будущее этого ребенка.— И от меня тоже.— Это спорный вопрос. Мы уже говорили об этом.— Послушай, — сказал он с усталым вздохом, — я не знаю точно, что подразумевается под словом «любовь», но, похоже, раздор между нами вызван именно тем, что мы понимаем его по-разному. Но если «любовь» — это скучать по тебе и хотеть тебя, одновременно понимая, что я этого не должен и не хочу заботиться об англичанке, которая к тому же является дочерью проклятого Гарольда Годфри, то любовь — это подлинное несчастье.— Это милое объяснение только укрепляет меня в нежелании принять твое предложение руки и сердца. Как мы сможет жить вместе, когда между нами лежит такая бездна ненависти?Элизабет также хотела спросить Джонни о том, как ей быть с ревностью по отношении ко всем женщинам, которых он когда-либо имел, но она не смогла унизить себя подобным признанием.— С помощью логики и здравого смысла можно получить ответы на любые вопросы. — Ему было виднее — человеку, привыкшему ходить по лезвию бритвы.— Однако не может же всегда быть так, что выходит только по-твоему, Джонни.Он резко вскочил, будто Элизабет хлестнула его плетью, некоторое время сверлил ее взглядом, а затем отвел глаза и отошел к окну.— Похоже, мне стоит просто-напросто позвать своего священника и покончить с этим раз и навсегда, — горячо проговорил он. Ему еще никогда не приходилось сталкиваться со столь длительным сопротивлением, и теперь он раздумывал над тем, скоро ли придет конец его терпению. То было время, когда властителями жизни являлись мужчины, а мнение женщин не значило ровным счетом ничего.— И почему это я стал таким вежливым? — проговорил он, обращаясь к самому себе.Однако Элизабет услышала его с другого конца комнаты и ответила:— Потому что ты боишься, как бы я не опозорила тебя, закричав или отказавшись выходить за тебя замуж прямо на венчании.Она не понимала, что эта вежливость не имела ничего общего с ним. Все усилия, которые совершал над собой Джонни, были предназначены только для нее. Она могла бы кричать до посинения перед лицом небес и местного священника, чье существование целиком и полностью зависело от Джонни. Она могла бы кричать перед всем городом — и это тоже ничего бы не изменило. Но для него были важны ее чувства, которые он старался щадить, и поняв, что неправильно подходит к делу, тут же стал вежлив и разумен.Однако к их отношениям было применимо любое слово, кроме «разумность». То, благодаря чему они соединились, что дарило им радость и постоянно бурлило жаркими воспоминаниями, не имело ничего общего со здравым смыслом. Их объединяла существовавшая физическая тяга друг к другу — такая сильная, что иногда Джонни казалось, что, женясь на Элизабет, он подписывает себе смертный приговор. Но, поскольку он никогда раньше не утруждал себя поисками различий между словами «любовь» и «страсть», он теперь не мог с точностью сказать, что именно испытывает по отношению к Элизабет. Он только знал, что никогда в жизни и ни к одной из женщин не чувствовал ничего подобного.Повернувшись к ней от окна, он небрежно обронил:— Я приду сегодня вечером.— Что под этим подразумевается? — С тех пор, как Элизабет забеременела, настроение ее было весьма переменчивым, и хотя этот вопрос она задала довольно жестким тоном, но почувствовала при этом, как по ее позвоночнику пробежала жаркая волна.— Под этим подразумевается кое-что, чем я очень люблю заниматься. Будь со мной поласковее. 18 Весь день Элизабет не находила себе места. Пыталась читать, потом отправилась на прогулку вместе с Хелен. Однако возбуждение не проходило. Остаток дня прошел на кухне под монотонное воркование госпожи Рейд, которая рассказывала всякие забавные истории о детстве Джонни. Это лишь усилило смятение чувств. Сохранять остатки благоразумия становилось все труднее — пребывание в доме Джонни Кэрра едва не доводило ее до экстаза.В тот вечер Хелен одевала ее с особым тщанием, стараясь, чтобы каждая складочка юбки легла на свое место, а кружева, обрамлявшие вырез платья, выглядели как можно пышнее. Для волос оказались припасены золотые ленты в тон богатой вышивке нового шелкового наряда. Служанка позаботилась обо всем, даже притащила с собой флакон духов, распространявший крепкий аромат роз.В конце концов Элизабет, выведенная из себя столь чрезмерным прилежанием, взмолилась о пощаде. Однако ее слова вызвали у Хелен лишь снисходительную улыбку.— Ребеночек кого хочешь заставит нервничать, — ласково произнесла она, — но ничего, миледи, скоро управлюсь. Ведь вам небось самой хочется быть сегодня вечером покрасивше, чтобы он заметил.— С чего бы это? — слегка фыркнула Элизабет. — С какой стати нынешняя ночь должна отличаться от любой другой?Горничная лишь отвела глаза.— Признайся, тебе что-то известно, — начала допытываться Элизабет, почувствовав неприятный холод в животе. Новое платье и прилежно расправленные кружева внезапно словно свинцом навалились на ее плечи. Теперь она с предельной ясностью осознала, что эта тщательная процедура одевания имела какое-то особое значение.— Нет, миледи, ничего такого не знаю, не ведаю, — глухо забубнила служанка, однако голос ее ясно выдавал смущение, а глаза ни за что не хотели встречаться с глазами госпожи.Бедной девушке явно под страхом суровой кары было не велено говорить то, что она знала, и не имело смысла терзать ее слишком настойчивыми расспросами. Элизабет и без того уже догадалась о новой опасности, хотя и раньше никогда не теряла бдительности в отношении планов Джонни Кэрра.За ужином Элизабет почти ничего не ела вопреки всем стараниям Хелен, которая любовно сервировала стол, поставив на него даже букет тепличных роз. И когда в дверь раздался знакомый дробный стук, она едва не подпрыгнула на месте.Через секунду, не дожидаясь разрешения войти, на пороге комнаты появился Джонни собственной персоной.— Спасибо, Хелен, можешь идти, — небрежно бросил он на ходу, пододвигая стул и усаживаясь за стол. Так в мгновение ока Элизабет оказалась ночью наедине с Джонни Кэрром.Сейчас, когда на его лице играл не луч рассветного солнца, а золотой отсвет пламени свечи, он выглядел совсем другим. Перед ней сидел совершенно незнакомый мужчина — не проситель, а человек, больше привыкший повелевать.На нем был камзол из черного бархата с разрезами на рукавах и груди, сквозь которые виднелось великолепное тонкое полотно белой сорочки. Кружева на манжетах и под воротником пенились, как старое вино, а меж складок жабо мерцал крупный бриллиант. Ткань, из которой были сшиты его шотландские штаны, не отличалась крикливостью — в ее рисунке преобладала черная и серая клетка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65