— Вы очень милы, доктор Мэтьюрин, — проговорила она. — Но так здороваться с молодыми дамами нельзя. В Англии это не принято. Я не порозовела, а покраснела: вы меня поцеловали.— В самом деле? Ну, беда невелика. Вы пьете рекомендованный вам портер?— Вашими молитвами — из большой серебряной кружки. Он начинает мне нравиться. Чем позволите вас угостить? Наш адмирал в это время пьет грог. Вы в Плимут надолго? Надеюсь, вы задержитесь?— Задержусь, если нальете мне чашку крепкого кофе. А то в Эксетере меня попотчевали такой мерзкой бурдой… Но задержусь ненадолго — я путешествую. С первым же приливом я отплываю, но я не мог не засвидетельствовать вам свое почтение. Я в дороге с пятницы, и посидеть с вами полчаса — для меня желанная передышка.— С пятницы? Тогда вы, должно быть, не слышали великолепную новость?— Какую?— Патриотический фонд наградил капитана Обри шпагой в тысячу гиней, а купцы вручили ему приз за уничтожение «Беллоны». Разве это не великолепно? Хотя, уверена, он заслуживает большего. Как вы полагаете, он получит повышение?— За каперское судно? Нет. Да он и не стремится к повышению. Хотя нынче каждый гонится за чином, а кораблей не хватает. Старый Джарви кораблей не строил, а вот капитанов понаделал. У нас, извините, стада безработных капитанов и косяки не получивших очередное звание командиров.— Но никто не заслуживает повышения больше, чем капитан Обри, — заявила Софи, не желая мириться со справочником офицерского состава флота в его нынешнем виде. — Вы не сказали мне, как его здоровье.— А вы, в свою очередь, не поинтересовались здоровьем своей кузины Дианы.— Ах какая я негодница, прошу прощения. Надеюсь, она вполне здорова?— Вполне. У нее прекрасное настроение. Несколько дней назад мы вместе ехали из Дувра в Брайтон. Она собирается погостить с неделю у леди Джерси.Очевидно, Софи даже не слышала о леди Джерси. Она ответила:— Очень рада. Никто не может сравниться с Дианой, когда она… — Софи хотела было сказать «в ударе», но, передумав, произнесла: — …в прекрасном настроении.— Что касается Джека, то я не могу сказать, что у него прекрасное настроение и вообще какое бы то ни было настроение. Он несчастен. Судно у него — сплошное недоразумение, адмирал — ничтожество. У него уйма забот как на берегу, так и на корабле. Скажу вам откровенно, дорогая: он ревнует меня, а я — его. Я люблю его так, как не любил никого, но в последние месяцы мы смотрим друг на друга слишком косо. Я вызываю у него раздражение и напряженность. Наша дружба ему в тягость. Корабль, который мы с ним делим, мал, а взаимное недовольство очень велико — недоговоренность, подозрительность, недопонимание мешают нам даже музицировать. В открытом океане все было бы по-другому. Но когда мы несем службу в Канале, то и дело бывая на берегу, все идет вкривь и вкось.— Известно ли ему о вашем чувстве к Диане? Наверняка нет. Наверняка по отношению к вам, своему лучшему другу, он бы никогда не позволил… Он очень любит вас.— Ах, вы об этом — полагаю, да, по-своему. Полагаю, что если бы не ряд злополучных недоразумений, он бы никогда, по его выражению, не «прошел у меня под форштевнем». Что касается моего чувства, то хочется думать, что он о нем не знает. Я имею в виду: не знает четко и определенно. В таких вопросах Джек соображает туго; он гений лишь на корабле, во время боя. Но время от времени его все же осеняет.Подали кофе, и некоторое время оба сидели молча, погруженные в раздумья.— Знаете, дорогая моя, — произнес Стивен, помешивая кофе, — мужчина беспомощен против прямой женской атаки. Я не имею в виду кокетство или обольщение. Речь идет об обыкновенном выражении чувств.— Я бы не смогла, нет, не смогла бы написать ему снова.— Конечно. Но если «Поликрест» до осени зайдет в здешнюю гавань, то вы, а вернее, адмирал смог бы попросить капитана Обри подвезти вас в Дюны — вполне уместная, не переходящая границ приличий просьба, которая могла бы многое решить…— О, я никогда не посмела бы этого сделать. Милый доктор Мэтьюрин, подумайте, какой нескромной я бы показалась, да еще не будучи уверенной в ответном чувстве. Я бы со стыда сгорела.— Если бы вы видели его слезы, вызванные вашей добротой, вашими гостинцами, вы бы вмиг забыли о своей неуверенности. Он был готов молиться на вас.— Да, вы сообщали об этом в вашем столь дорогом мне письме. Но для меня это немыслимо. Мужчина смог бы пойти на такой шаг, но для женщины это совершенно невозможно.— Но как быть с прямотой?— Как? Она должна быть! Все было бы гораздо проще, если б откровенность не считалась нарушением приличий. Скажите мне, — робко произнесла она, помолчав, — могу ли я сообщить вам кое-что, возможно, совсем неподобающее и ошибочное?— Я отнесусь к вашим словам совершенно по-дружески, дорогая моя.— Может быть, треугольник перестанет быть роковым, если вы предложите Диане руку и сердце? Именно этого она и ждет, будьте уверены.— Я? Ей? Предложение? Софи, душа моя, вы же знаете, что я за партия. Маленький, уродливый человечишка, без имени, без состояния. Вы же знаете ее гордость, ее честолюбивые претензии.— Вы слишком недооцениваете себя. Вы чересчур скромны. По-своему вы такой же привлекательный, как и капитан Обри, — все так говорят. Кроме того, у вас есть замок.— Деточка моя, замок в Испании — совсем не то, что замок в Кенте. Это, в основном, романтические руины. Груда камней и овчарня с крышей. Значительная часть моей земли — голые скалы. Даже в мирное время она приносит мне не больше двух или трех сотен английских фунтов в год.— Но этого вполне достаточно на жизнь. И если Диана любит вас хотя бы немного, а вас невозможно не любить, она будет в восторге от вашего предложения.— Ваша пристрастность ослепляет вас, дорогая. Что касается любви — этого прекрасного, но пустого слова, какое бы вы ни дали ему определение, — не думаю, что Диана знает ее. Вы когда-то сами сказали мне это. Привязанность, доброта, дружба, приветливость — да, но не более того. Нет. Я должен ждать. Возможно, время ее изменит. Во всяком случае, я согласен на то, чтобы стать pis aller. Кроме того, я умею ждать. Я не хочу рисковать и получить от ворот поворот, да еще и презрительный.— А что такое pis aller?— То, что берут за неимением лучшего. Вот моя единственная надежда.— Вы слишком скромны, чересчур. Уверена, вы ошибаетесь. Поверьте мне, Стивен. В конце концов, у меня есть женское чутье.— Кроме того, как вам известно, я католик. Папист.— Какое это имеет значение для нее? Во всяком случае, семейство Говардов — католики. Да и миссис Фицгерберт католичка.— Миссис Фицгерберт? Странно, что вы ее упоминаете. Дорогая, я должен идти. Спасибо вам за ласку. Вы позволите снова написать вам? Из-за моих писем у вас не было неприятностей?— Никаких. Я о них никому не рассказываю.— Я напишу вам через месяц, а то и позднее. Возможно, я загляну в Мейпс Корт. Как ваша мама, сестры? Могу ли я справиться о мистере Боулсе?— Они вполне здоровы, благодарю вас. Что касается его, — продолжала девушка, и в серых, спокойных глазах сверкнула ярость, — то я сказала ему, чтобы он нашел себе другого идола. Он стал невыносим и спросил: «Может быть, вы привязаны к кому-то другому?» — «Да, сэр, так оно и есть», — ответила я. «А как же разрешение матушки?» — воскликнуло это ничтожество, и я попросила его немедленно удалиться. Таков был самый смелый поступок в моей жизни.— Софи, остаюсь вашим самым покорным слугой, — произнес Стивен, поднимаясь. — Прошу передать адмиралу мои самые лучшие пожелания.— Чересчур покорным, — отвечала Софи, подставляя ему щеку.
Приливы, отливы, бухта Корк, судно ждет восхода луны, рослый мул бежит рысцой по безводным горам, подрагивая под лучами солнца среди карликовых пальм. Дон Эстебан Мэтьюрин-и-Доманова припадает к стопам господина аббата Монсерра, просит оказать ему честь и дать аудиенцию. Вьется бесконечная белая дорога, разрезая безжизненный ландшафт Арагона, беспощадно терзают солнце, пыль, сердечная усталость и сомнения. Разве независимость — не пустое слово? Какое значение имеет форма правления? Свобода — во имя чего? Его охватило такое отвращение к жизни, что он припал к седлу, с трудом заставив себя сесть верхом. На Маладетту пролился ливень, и отовсюду запахло чабрецом; под грозовыми тучами кружили орлы, поднимаясь все выше и выше.— Разум мой слишком смущен и способен лишь на прямые ходы, — произнес Стивен. — Не время парить в поднебесье, время действовать.Пустынный берег, вспыхивающие со стороны моря фонари, бескрайняя водная гладь. Снова на каждом шагу вспоминается Ирландия.— Если бы мне удалось сбросить бремя памяти, — произнес Стивен после второй рюмки опиевой настойки, — тогда бы я стал почти вменяем. Твое здоровье, Вильерс, дорогая моя.Холихедская почтовая карета, двести семьдесят миль тряски, во время которой ты засыпаешь, просыпаешься, а затем оказываешься совсем в другой стране: и дождь, дождь, дождь. Ночью слышна валлийская речь. Лондон, и его доклад, в котором он пытался развязать мертвый узел альтруизма, глупости, энтузиазма, поисков самого себя, любви к насилию, личной неприязни, а также стремления достичь невозможного — дать простой ответ на вопрос: «Объединится ли Испания с Францией в борьбе против нас, и если да, то когда именно?» Затем он снова оказался в Диле и сидел в одиночестве в уютном ресторане «Роза и Корона», наблюдая за судами, плывущими мимо Дюн, и наливая себе чай чашку за чашкой. При этом он испытывал странную отчужденность от реальности — мундиры, мелькающие на улице, были привычны, но между тем казалось, что они принадлежат какому-то иному, бесконечно далекому миру, чьи обитатели — гуляющие, смеющиеся, разговаривающие по ту сторону окна, немы и бесплотны.Однако превосходный чай (ни с чем не сравнимое желчегонное средство), горячая сдоба, уютное кресло, чувство покоя и отдохновения после многих недель и месяцев непрерывной спешки и постоянных испытаний — напряжение, опасность и вечная подозрительность — незаметно позволили ему стать самим собой, вновь вписаться в ту жизнь, частью которой он был прежде. Его всячески ублажали в Адмиралтействе; очень учтивый, проницательный, умный пожилой джентльмен из Департамента иностранных дел очень хвалил его. А лорд Мелвилл неоднократно подчеркивал, как все они обязаны ему, говорил, что любое пожелание доктора Мэтьюрина будет самым серьезным и внимательным образом рассмотрено. Вспоминая эту сцену и прихлебывая с довольным пофыркиванием чай, он увидел Хиниджа Дандеса, который, остановившись на тротуаре, прикрыл ладонью глаза и заглянул в окно, по-видимому выискивая знакомое лицо. Он прижал к стеклу нос, кончик которого расплющился. «Напоминает ногу какого-то брюхоногого», — пришло в голову Стивену, и, подумав о том, что в поверхностном слое кожи утрачено кровообращение, доктор привлек внимание Дандеса, жестом приглашая его войти и указывая на чай и сдобу.— Я не видел вас несколько месяцев, — очень приветливо произнес Дандес. — Несколько раз спрашивал о вас, когда видел «Поликрест», но мне говорили, что вы в отпуску. Как вы загорели! Где же вы так прокоптились?— В Ирландии — скучное семейное дело.— В Ирландии? Вот те раз! Я там никогда не видел солнца — вечные дожди. Если бы вы мне этого не сказали, я бы поклялся, что вы были на Средиземном море, хаха-ха. Я спрашивал о вас не единожды: мне нужно было сообщить вам нечто важное. Отличная сдоба. Что может быть лучше к чаю, чем хорошо пропеченная булка?После столь многообещающего вступления Дандес, странное дело, словно язык проглотил. Было ясно, что он хочет сказать нечто важное, но не знает, как приступить и стоит ли это делать вообще. Не хочет ли он одолжить денег? Или же его мучит какая-то болезнь?— Мне кажется, что вы дружите с Джеком Обри, доктор Мэтьюрин?— Действительно, я к нему очень расположен.— Я тоже. Мы познакомились еще будучи гардемаринами и служили вместе на шести кораблях. Но, вы знаете, он моих советов никогда не слушал. Я долгое время был ниже его чином, а это, разумеется, имеет значение. Кроме того, существуют такие вещи, которые трудно сообщить мужчине. Вот что я хотел вам сообщить. Не можете ли вы намекнуть ему, что он не скажу, что губит свою карьеру, но очень близок к этому? Он невнимательно относится к сопровождению конвоев, на что многие жаловались. Останавливается у Холмов, когда погода вполне сносная, — и люди находят тому вполне понятное объяснение, которое не устраивает Уайтхолл.— Желание задержаться в порту — вполне обычное дело на флоте.— Понимаю, что вы имеете в виду. Но это дозволено адмиралам, у которых за плечами несколько знаменитых сражений и пэрство, а обычный капитан должен знать свой шесток. Так никуда не годится, Мэтьюрин. Прошу вас, передайте это ему.— Я сделаю все, что смогу. Бог знает, что из этого получится. Благодарю вас за участие, Дандес.— Сейчас «Поликрест» пытается пройти мимо Южного мыса, несмотря на штормовую погоду. Я видел его с борта «Голиафа», наблюдал, как он несколько раз не смог совершить поворот оверштаг и пробовал повторить попытку. Он видел французские канонерки в Этапле и не смог к ним приблизиться — нужно было ждать ветра с моря. Боже мой, как сносит это судно! Такие корабли не имеют право даже на выход из гавани.— Я найму шлюпку и встречу «Поликрест», — отозвался Стивен. — Мне не терпится увидеть своих товарищей.Встретили его тепло, даже очень. Но моряки были заняты, озабочены и заморены. Обе вахты были на палубе, пытаясь ошвартовать корабль. Наблюдая за их работой, Стивен понял, что атмосфера на корабле ничуть не улучшилась. Напротив. Он достаточно хорошо изучил морскую жизнь, чтобы понять разницу между послушным экипажем и сборищем упрямых, угрюмых людей, которых надо подгонять. Джек находился у себя в каюте, писал рапорт; на палубе распоряжался Паркер. Он был явно не в себе. То и дело слышались окрики, угрозы, оскорбления, перемежавшиеся с пинками и зуботычинами. Он зверствовал еще больше, чем до того, как доктор покинул корабль. Недалеко от него отстал заменивший Макдональда полный, белолицый, румяный молодой человек с толстыми бледными губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71