Каким-то образом, очевидно с помощью гребней, она спрятала под треуголку волосы, оставив одно ухо открытым. И это прелестное ушко, как заметил Джек, когда кобылка боком приблизилась к нему, было розовым, как…— А вот и ихний лис, — непринужденно заметил Стивен. — Тот самый лис, о котором нам все уши прожужжали. Хотя нет, это самка.Проскользнув под изгородь, лиса цвета опавших листьев, крадучись, пробежала мимо и бросилась в сторону пашни. Лошади и мул навострили уши, поворачивая их следом за лисой словно крылья семафора. Когда зверь стал отчетливо виден, Джек привстал в стременах, приподнял шляпу и закричал так, будто командовал в открытом море, отчего его гунтер прянул в сторону. Раздался звук охотничьего рожка, и отовсюду из зарослей горохом посыпались гончие. Взяв уводящий к укромной лощине след, свора кинулась по стерне наперерез лисе, заливаясь лаем — лучшей музыкой для охотничьих ушей. В следующую минуту собак нагнал егерь. Из-за рощи послышались возбужденные голоса: кто-то распахнул ворота загона, и тут же через них стала протискиваться целая орава верховых. Здесь был чертовски неприятный спуск. Джек туго натянул поводья, придерживая коня: он предпочел не рисковать, впервые оказавшись в незнакомой местности, но сердце его, как поднятый по тревоге барабанщик, с удвоенной силой било сбор. Он уже решил, что ему делать, как только толпа поредеет.Джек сызмальства знал толк в лисьей охоте: в этой джентльменской забаве ему нравилось все, от первого звука рожка до едкого запаха затравленной лисы, однако, несмотря на то что ему случалось подолгу сидеть на берегу в ожидании очередного назначения, две трети своей жизни он все же провел на море и, конечно же, подрастерял охотничьи навыки.В воротах по-прежнему теснились всадники, так что не было никакой возможности выбраться из загона, прежде чем свора окажется на соседнем поле. Круто повернув лошадь, Джек воскликнул:— За мной, Стивен! — и кинулся к изгороди.Краешком глаза он заметил, как гнедая мелькнула между его приятелем и толпой в воротах. Когда лошадь под Джеком взмыла вверх, он повернул голову, чтобы посмотреть, как преодолевает изгородь амазонка в треуголке. Мерин тотчас почувствовал шаткость равновесия всадника. Он прыгнул почти что свечкой, приземлился, а затем, низко опустив шею, ловко повернув плечо и взбрыкнув задними ногами, избавил себя от седока.Джек сдался не сразу. Это было медленное, позорное сползание со скользкого бока неблагодарной скотины. Правой рукой он вцепился в гриву, но хозяином положения был мерин, а не моряк, и ярдов через двадцать седло оказалось пустым.Однако истинное удовлетворение мерин испытывал недолго. Один сапог Джека застрял в стремени так, что от него невозможно было освободиться, к тому же он дергался и колотил мерина, вопя и ужасно бранясь. Тот встревожился, начал шалеть, захрапел, выпучил глаза и бросился вскачь, не разбирая дороги, по глубоким бороздам, усеянным убийственными камнями.Увидев это, пахарь бросил волов и стал взбираться по холму, размахивая стрекалом. Высокий молодой человек в зеленой куртке — конюх — кричал: «Тпруу!» — и бежал навстречу мерину с растопыренными руками. Мул под Стивеном, который оставался на поле последним, повернул и, повинуясь команде седока, бросился наперерез мерину, карабкаясь изо всех сил, почти приникая к земле. Обогнав пахаря и конюха, он остановился как вкопанный на пути мерина и принял удар на себя. Подобно герою, Стивен спрыгнул с мула, схватил поводья мерина и не отпускал их до тех пор, пока к нему на помощь не прибежали юноша в зеленой куртке и пахарь.Волы, предоставленные сами себе, не дойдя до середины борозды, были настолько возбуждены увиденным зрелищем, что были и сами готовы выкинуть какое-нибудь коленце. Но, прежде чем они успели решить, какое именно, представление окончилось. Пахарь повел пристыженного мерина к краю поля, Стивен и Джек, потирая ушибленные конечности, тоже поплелись восвояси. Мул кротко шагал за ними.
Поместье Мейпс Корт было настоящим бабьим царством — в нем не было ни одного мужчины, не считая дворецкого и грума. Само собой, миссис Уильямс, хозяйка Мейпс Корт, была женщиной, и еще какой: женственность этой дамы была столь глубока, что почти лишила ее индивидуальности. Ко всему она слыла вульгарной особой, хотя ее семейство, имевшее определенный вес в округе, жило в здешних местах со времен Вильяма Голландца Вильям Голландец — Вильгельм III Оранский (1650-1702), английский король с 1689 г. Призван на английский престол в ходе государственного переворота 1688-1689 гг., до 1694 г. правил совместно с женой Марией II Стюарт.

. Было трудно найти какое-то внешнее сходство между нею, ее дочерьми и племянницей, которая делила с ними кров. Нужно признаться, что обитатели дома не отличались общими фамильными чертами. Что до потемневших портретов предков, то они могли быть просто напросто приобретены на разных аукционах. Все три дочери воспитывались вместе, в окружении одних и тех же людей, в одной и той же атмосфере умеренного почитания денег, доходных мест и скрытого раздражения, которое было готово излиться по самому пустячному поводу. К примеру, стоило служанке надеть в воскресенье башмаки с серебряными пряжками, как кривотолков хватало на неделю. Но при этом всех дочерей природа не обидела ни умом, ни внешностью.Софи, самая старшая, была девушкой изрядного роста, с широко расставленными серыми глазами, высоким лбом и романтическим выражением лица. У нее были мягкие русые волосы, отливающие золотом, и нежная кожа. Она была сдержанной по природе и жила своими мечтами, которыми ни с кем не делилась. Может быть, раннее отвращение Софи к прозе взрослой жизни объяснялось житейской беспринципностью ее матери; так или иначе, в свои двадцать семь она выглядела почти юной. Но в ней не было никакой игривости, ни тени кокетства, лицо отрешенное, словно у святой. Точь-в-точь Ифигения, склонившаяся над письмом. Ее внешностью неизменно восхищались; она всегда была элегантна, а в настроении становилась просто красавицей. И в обществе, и в домашнем кругу она мало разговаривала, но была способна сделать меткое замечание, в котором проявлялось гораздо больше ума и проницательности, чем следовало ожидать от девушки, получившей самое простое образование и жившей тихой провинциальной жизнью. Ее суждения приобретали особый вес, поскольку исходили от милой, податливой и сдержанной особы. Странным образом эти качества отпугивали представленных ей мужчин, которые охотно несли всякую чепуху о превосходстве своего пола. Они смутно догадывались о ее внутренней силе, чувствовали ее самодостаточность, делиться которой она ни с кем не желала.Сесилия была вполне узнаваемой дочерью собственной матери: этакая будущая гусыня с круглым лицом и голубыми кукольными глазами. Она с удовольствием вертелась перед зеркалом и не расставалась со щипцами для завивки. Недалекая простушка, она была всегда и всем довольна, питала слабость к шумным забавам и отличалась довольно доброй натурой. Общество мужчин любого роста и внешности неизменно приводило ее в восторг. Самая младшая сестра, Френсис, напротив, была равнодушна к мужскому вниманию. Эта длинноногая нимфа до сих пор любила свистеть и швырять камни в белок, сидевших на ореховом дереве. Непосредственность юности сочеталась в ней с безжалостностью ребенка. Наблюдать за Френсис было столь же увлекательно, как за игрой блестящей актрисы. Так же, как и у ее кузины Дианы, у нее были черные волосы и огромные озера темно-синих затуманенных глаз. Френсис так отличалась от своих сестер, что, казалось, принадлежала к другому полу. Но всех их объединяла юная грациозность, веселый нрав, отменное здоровье и даже одинаковый вес — чуть меньше ста фунтов у каждой.Было странно, что при таких достоинствах ни одна из девушек не была замужем, тем более что миссис Уильямс старательно направляла дочерей к брачному ложу. Во многом это обстоятельство объяснялось скудным количеством подходящих холостяков по соседству, опустошительными результатами десятилетней войны, а также нежеланием Софи принять предложения руки и сердца (а их ей делали не раз). Следовало также учесть жажду миссис Уильямс отыскать партию повыгоднее, а также нежелание местных господ иметь ее своей тещей.Сомнительно, что миссис Уильямс излишне нежила своих дочерей. Разумеется, она их любила и «жертвовала ради них всем», но не в ее характере было уделять место родительскому чувству — она была чересчур занята постоянным отстаиванием своей правоты (не дай бог было в чем-нибудь перечить миссис Уильямс — этому идеалу справедливости) и всегда страдала оттого, что ее утомляли и злоупотребляли ею. Доктор Вайнинг, который знал ее всю жизнь и крестил ее детей, говорил, что хозяйка Мейпс Корт сама утомила всю округу; но даже он, искренне недолюбливавший ее, признавал, что миссис Уильямс стеной стояла за интересы своих дочерей. Она могла, охлаждая их пыл, из года в год недовольно нудить, портить их дни рождения жалобами на мигрень, но при этом, словно тигрица, сражаться с родителями, доверенными лицами и адвокатами женихов ради того, чтобы добиться для своих девочек «соответствующих условий». И все-таки на руках у нее оставались три незамужние дочери: она даже испытывала некое удовлетворение оттого, что племянница, затмевавшая ее дочерей, тоже не замужем. И действительно, эта племянница, Диана Вильерс, была так же хороша, как Софи, но только по-своему. Они сильно разнились между собой. Диана, благодаря осанке и высоко поднятой голове, казалась рослой. Однако, когда она стояла рядом со своей кузиной, то не доставала и до ее уха. Обе девушки были с избытком наделены природной фацией, но если изящество Софи отличалось томной медлительностью, то Диана жила в быстром, как вспышки молнии, ритме. В тех редких случаях, когда милях в двадцати от их имения устраивался бал, она танцевала великолепно и при свечах цветом лица почти не отличалась от Софи.Миссис Вильерс была вдовой; родилась она в том же году, что и Софи, но насколько разными были их жизни! В пятнадцать лет, после смерти матери, она отправилась в Индию, чтобы вести хозяйство жившего на широкую ногу, беспутного отца, и жила там в роскоши даже после того, как вышла замуж за молодого человека, у которого не было ни гроша за душой, — адъютанта отца, — поскольку он переехал в их дворец, столь огромный, что появление мужа и двух десятков новых слуг осталось незамеченным. Это был непрочный брак, основанный на чувствах: оба супруга были столь страстными, сильными и своевольными, что каждый пустяк приводил их к бурному выяснению отношений. Однако с великосветской точки зрения об этом браке можно было судить иначе. Вступив в него, она обзавелась смазливым мужем и вскоре могла обзавестись парком, в котором водятся олени, а также годовой рентой в десять тысяч фунтов, поскольку Чарлз Вильерс не только имел хорошие связи (от поместья с парком его отделяла лишь чаемая кончина больного родственника), но был также умен, образован, беспринципен и деятелен. Он особенно блистал на политическом поприще: это был тот самый человек, который мог сделать в Индии блестящую карьеру. Возможно, он стал бы вторым Клайвом Имеется в виду Роберт Клайв (1725-1774), британский военачальник, правитель Бенгалии

и к тридцати с хвостиком разбогател бы. Однако и муж, и отец были убиты в сражении против Типпу Сахиба, причем отец отправился в лучший мир с долгом в триста тысяч рупий, а на мужа приходилась почти половина этой суммы.Казначейство оплатило проезд Дианы домой и выделяло ей пятьдесят фунтов стерлингов в год до той поры, пока она снова не вступит в брак. Она вернулась в Англию с целым гардеробом тропических платьев и весьма туманными представлениями о жизни на родине. По существу, она стала барышней из пансиона или чем-то вроде этого. Она тотчас поняла, что тетушка намерена прижать ее, не дать ей никакой возможности сманивать кавалеров своих дочерей. Но поскольку она осталась без денег и ей больше негде было приклонить голову, то она все же решила вписаться в этот маленький неторопливый провинциальный мирок с его привычными жизненными устоями и старомодной моралью.Миссис Вильерс была, можно сказать, обязана оказаться под чьим-то покровительством и с самого начала решила стать кроткой, осмотрительной и скрытной. Она знала, что сестры во главе с мамашей будут видеть в ней угрозу своим планам на будущее, и решила не давать им для этого никакого повода. Но иногда теория у нее расходилась с практикой, к тому же представление миссис Уильямс о покровительстве скорее походило на грубую деспотию. Она побаивалась Дианы и не смела преступать определенные границы, но никогда не отказывалась от того, чтобы дать почувствовать племяннице свое превосходство. Удивительно, как этой, по существу глупой, женщине, не обремененной ни принципами, ни чувством порядочности, всегда удавалось вонзить булавку в самое больное место.Так один безрадостный год сменялся другим, и тайные вылазки Дианы с гончими мистера Сэвила не только скрашивали унылую жизнь верховой ездой, но имели еще и другую цель. Вернувшись на этот раз, она встретила свою кузину Сесилию готовой к приему гостей. Та, примеряя новую шляпку, вертелась перед трюмо, стоявшим в простенке между окнами столовой залы.— В этом жутком капоре ты похожа черт знает на кого, — изрекла Диана голосом весьма мрачным, поскольку гончие потеряли след лисы, а единственный сносно выглядевший мужчина исчез.— Ах! Ах! — вскричала Сесилия. — Какие гадости ты говоришь! Как ты смеешь чертыхаться! Это же кощунство, это точно. С тех пор как Джемми Блегроув меня обозвала, мне никто таких гадостей не говорил. Маме скажу!— Не будь дурой, Сисси. О нечистой силе пишет Библия, значит, никакого кощунства в этом нет!— Ах вот что. И все равно, по-моему, это гадость. А ты вся в грязи, Ди. Ах, так ты еще и мою треуголку взяла? Какая ты нахалка! Наверняка ты испортила на ней плюмаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71