— Я знаю, — снова сказал караванбаши, — моя пайцза не золотая, а всего лишь серебряная, и я готов уплатить за товары, которые везу через ваш улус.Выражение лица Кутулн-Шаги стало не таким грозным.— Хорошо, — сказала она. — Мои нукеры осмотрят твои товары и возьмут то, что положено взять… И тогда ты сможешь продолжить свой путь.Кутлун-Шага круто повернула своего иноходца и поскакала в ставку. Поднимая облако пыли, последовали за ней охранявшие ее нукеры.Через некоторое время два воина погнали по степи Кундуз и Акбергена. Солнце уже садилось за край земли, но они не спешили — ставка правительницы улуса была рядом, за близкими невысокими курганами.Кундуз знала обычаи и законы степи, и потому ей нетрудно было предсказать свою судьбу. Ничего хорошего не предвещал новый день и встреча с Кутлун-Шагой. Можно было надеяться на чудо, но в чудеса Кундуз давно не верила. Слишком много было в ее жизни горя и слез, и слишком короткой оказывалась радость: Кутлун-Шага многое знает и обмануть ее не удастся.Кундуз вдруг почувствовала, что устала жить. Ей было безразлично, как распорядится ее судьбой дочь Кайду. И только то, что рядом был Акберген, мальчик, которого она давно уже приняла сердцем и считала своим сыном, заставляло лихорадочно искать выход.Унижаться, молить о пощаде бесполезно. Кундуз знала: сердце отпрысков Чингиз-хана каменеет при виде унижения, а глаза жаждут увидеть еще больше. И она решила, что уж если нет никакой надежды помочь себе и Акбергену, то хотя бы умереть надо достойно.Утром хмурые, молчаливые нукеры повели Кундуз и Акбергена к белому двенадцатикрылому шатру. Сердце Кундуз билось так сильно, что потемнело в глазах и, когда ее втолкнули в прохладный полумрак шатра, она долго ничего не могла рассмотреть.Наконец глаза ее снова начали видеть.Кутлун-Шага полулежала на почетном месте — торе, застланном белым войлоком, опершись на большую пуховую подушку.— Сядь.Кто-то сзади дернул Кундуз за руку, и она опустилась на разостланный у входа, сплетенный из тростника коврик.Равнодушный взгляд ее скользнул по богатому убранству шатра, по огромным, красочно расписанным орнаментом сундукам, стоящим у стен, со стопками разноцветных подушек на них. В шатре было много женщин и девушек.Не отводя глаз от лица Кундуз, Кутлун-Шага приказала:— Дайте им кумыса. Наверное, после вчерашнего жирного куырдака они страдают от жажды, — в голосе дочери Кайду послышалась насмешка.Пожилая, с усталым лицом женщина, взболтав в сабе кумыс, налила деревянным черпаком две большие чаши — тостаганы и протянула их Кундуз и Акбергену.— Спасибо, апа, — тихо сказала Кундуз. Она отпила из чаши глоток и поставила ее перед собой.— Вижу, что жажда тебя не мучит, — Кутлун-Шага резко приподнялась и села по-мужски, поджав под себя ноги. — Теперь скажи мне, почему ты убежала от Берке-хана и не захотела стать его женой? Разве это не великая честь для любой девушки?Кундуз вскинула голову:— Мое сердце любило другого человека. Берке-хан разлучил меня с ним. Разве после этого я смогла бы быть его женой?— Но ведь он хан Золотой Орды.— Сердцу не прикажешь, — упрямо сказала Кундуз.— Такое сердце надо вырвать и выбросить.Кундуз усмехнулась. Надо было бы промолчать, но в душе закипал гнев, и она не смогла справиться с ним.:— Да, я не любила хана. Но есть женщины, которые любили его. Их сердца не стали бы есть даже собаки.Красивое лицо Кутлун-Шаги побледнело, хищно затрепетали ноздри.— Может быть, ты скажешь мне, кто эти женщины?— Дочь великого Кайду должна об этом знать лучше меня…— За такие слова тебе следовало бы выколоть глаза!Кундуз тихо засмеялась:— Лучше прикажите отрезать мне косы, как это сделала Тогуз-хатун…Глаза Кутлун-Шаги сузились, и в них блеснул мстительный огонек.— Нет. Я не стану портить твои красивые волосы. Завтра приедет мой отец, и я подарю тебя ему. Если же я отрежу твои косы…— Он все равно возьмет меня, — перебила Кундуз. — Нет такого монгола, который бы отказался даже от старухи…— Укороти язык! — крикнула вдруг Кутлун-Шага. — Иначе я прикажу пролить твою кровь! Если бы встретилась ты мне в степи!..— Я готова, — дерзко сказала Кундуз. — Пусть дадут мне коня и оружие.Нукеры, женщины, девушки — все, кто был в шатре, затаили дыхание. Неслыханную дерзость позволила себе женщина-кипчачка — она вызвала ханскую дочь на поединок. Чем ответит дочь бесстрашного Кайду — сама воин, не знающий страха?Кутлун-Шага прикрыла глаза и вдруг тихо спросила:— Это твой ребенок?Сердце Кундуз сжалось от недоброго предчувствия, от близкой беды.— Да.— У тебя же нет мужа? От кого же ты успела его родить?— Я говорила… У меня был человек, которого я любила…Кутлун-Шага вдруг быстро открыла глаза, на щеках ее выступили красные пятна, заметные даже сквозь бронзовый загар.— Значит, сын тебе дорог как зеница ока… Или ты сейчас же упадешь мне в ноги и станешь просить прощения за свою дерзость, или я прикажу моим нукерам зарезать его у тебя на глазах!Кто-то тихо охнул, и в шатре наступила звенящая тишина. Кутлун-Шага ждала ответа.С поразительной ясностью Кундуз вдруг поняла, что дочь Кайду выполнит свою угрозу. Сама она не боялась смерти, но Акберген должен был жить. Тяжкая доля выпала ему с самого первого дня рождения, но у Кундуз было сердце женщины, и она хотела и верила, что когда-нибудь к мальчику придет счастье.— Ты слишком долго думаешь! — шепотом сказала Кутлун-Шага. Она подалась всем телом вперед, похожая на змею, готовую к нападению.Кундуз тихо, в голос, заплакала. Она прижала тело мальчика к своему и вдруг поняла, что не сможет его защитить ничем, кроме унижения.— Пусть бог заставит тебя однажды заплакать так, как плачу я…— сквозь рыдания сказала Кундуз.— Кутлун-Шага вскочила с тора.— В ноги! В ноги! — задыхаясь от ярости, закричала она, подбежав к Кундуз.— Целуй же сапоги великой Кутлун-Шаги…— шептала едва слышно пожилая женщина, наливавшая им кумыс. — Целуй!.. И она простит тебя, твой сын будет жить!..— Не надо, мама, не надо! — крикнул вдруг Акберген. — Пусть лучше я умру!..Шепот, похожий на порыв ветра, пронесся среди тех, кто был в шатре.Кутлун-Шага словно пришла в себя, пелена ярости упала с глаз, и она с интересом и удивлением посмотрела на мальчика:— Так вот ты какой… волчонок! * * * Кайду и Кутлун-Шага ждали, когда нукеры приведут Кундуз и Акбергена.— Я отдаю ее тебе, отец, — сказала Кутлун-Шага. — Мальчишку же я оставлю себе…— Ты у меня мудрая, дочь, — улыбнулся Кайду. — Из такого волчонка может вырасти хороший воин, если приучить его брать мясо из рук…Занавес, закрывающий вход в шатер, отодвинулся, и вбежавший в него нукер упал на колени, пополз к почетному месту, где сидели отец и дочь.— Беда!.. Пленники исчезли! Нукер, который их охранял, лежит в юрте с перерезанным горлом!Глаза Кутлун-Шаги расширились.— В погоню! Догнать беглецов! Живые или мертвые они должны быть у моих ног.Через два дня отряды, посланные в степь, во все четыре стороны света, вернулись ни с чем.Кундуз и Акберген исчезли, словно маленькие камешки, брошенные в глубокий, черный колодец. * * * В год овцы (1271), когда умер Барак, города Мавераннахра переживали трудное время. Разоренные бесконечными войнами между ханами, измученные поборами и постоянным страхом быть убитыми, потерять семью, лишиться крова, жители больших и малых городов роптали.Когда до ремесленников Бухары и Самарканда дошла весть, что Барак умер и отныне все его земли перешли во владение Кайду, они, ожидая новой резни, начали укреплять свои города и готовиться к отпору.Но Кайду явил великую милость. Он не стал проливать кровь своих новых поданных, и это вселило в людей надежду. Вспыхнувшая было искра отчаяния, которая могла бы воспламенить человеческую ярость, вдруг потухла. На смену безысходности пришла пусть небольшая и робкая, но надежда.Именно в этот момент в Бухаре вновь появился Тамдам. Он и его последователи говорили людям, что надежды их напрасны, что не бывает добрых владык, что все останется по-прежнему: и грабежи, и поборы, и кровь.Шло время, и все оказалось так, как предсказывал улем Тамдам. Все больше появлялось его сторонников в Бухаре, Самарканде, Ходженте и в других городах. Снова забродил Мавераннахр, вновь поползли слухи по пыльным базарным площадям, будоража людей.С большим трудом добрались Кундуз и Акберген до Бухары. Долгим, полным опасностей был этот путь. И только здесь, среди друзей Тамдама, почувствовала наконец-то Кундуз себя счастливой. * * * Захватив долину реки Чу, принадлежащую Золотой Орде, Кайду ждал, чем ответит Менгу-Темир. Но хан молчал и не делал никаких попыток вернуть утраченные земли.Ободренный этим ильхан Абак сделал попытку выйти к Северному Кавказу и отобрать его у Золотой Орды. Здесь произошло несколько небольших сражений, не принесших успеха ни одной из сторон.Только внешним было спокойствие Менгу-Темира. Еще сильнее окреп за это время Ногай, и именно это тревожило хана Золотой Орды. Ни у кого не спрашивая позволения, Ногай все чаще вел самостоятельные переговоры с пограничными ему государствами и народами.Больше чем Кайду и Абака, боялся Менгу-Темир усиления влияния Ногая на другие улусы.Тревожно было и в орусутских землях. Приходилось часто посылать туда отряды для усмирения непокорных то в одном, то в другом месте.По-прежнему ссорились князья и, желая унизить друг друга, искали помощи у Золотой Орды, просили войска, чтобы свести счеты за давние и новые обиды.Менгу-Темир не отказывал просящим. И когда княживший в Новгороде Василий Ярославич задумал идти на Литву, дал ему два тумена войска под предводительством нойонов Турайтемира и Алтына.Тяжко пришлось не только Литве, но и орусутским землям, через которые шли монголы. Снова черные тучи дыма поднялись над городами и погостами, снова крик и плач стояли над вытоптанными полями.В год змеи (1281) у Менгу-Темир опухло горло. Поначалу он не придал этому значения. Но скоро всем стало ясно, что за ханом Золотой Орды пришла смерть. И случилось то, что должно было случиться. Осенью, когда над Дешт-и-Кипчак опустилось тяжелое, похожее на серую кошму небо и начались нескончаемые обложные дожди, его не стало.Стараниями Ногая новым ханом Золотой Орды был объявлен Тудай-Менгу. Никто не посмел перечить старому нойону, единственному оставшемуся в живых правнуку Джучи, за спиной которого было сильное войско.Начиная с Бату-хана и до смерти Менгу-Темира почти сорок лет стояла непоколебимо Золотая Орда, и ни разу не содрогнулась она от внутренней междоусобицы, никто в открытую не желал поднять руку на хана или выразить ему непокорность.Не знал, не ведал мудрый Ногай, повелев поднять на белой кошме Тудай-Менгу, что отныне иная судьба предопределена Золотой Орде. До последнего ее дня, сколько будет стоять она, не утихнет борьба между потомками великого Чингиз-хана за ее золотой трон. И главным их оружием станут безжалостная резня, тайные убийства и яд… * * * Тудай-Менгу сел на трон Золотой Орды в год лошади (1282). Семь дней длился праздничный той. Рекой лился кумыс, и каждый, кто присутствовал на тое, ел мяса столько, сколько мог съесть.Подобно птицам носились над степью родовые кличи монголов и кипчаков, бешеную дробь выбивали копыта скакунов, участвовавших в байге…На восьмой день чингизиды, эмиры и нойоны собрались в шатре, чтобы услышать первое слово нового хана.Коротким и невнятным было оно, и каждый мог истолковать его так, как хотел.Хмурясь, глядя исподлобья на собравшихся, Тудай-Менгу сказал:— Вы хорошо сделали, что подняли меня на белой кошме. Слишком много развелось кабанов, но теперь им не будет пощады.Больше ничего не открыл собравшимся великий хан, и все разъехались по своим улусам и аймакам, решив, что под «кабанами» Тудай-Менгу имеет в виду врагов Золотой Орды и что правление его будет твердым и тот, кто посягнет на ее интересы, будет растоптан.Через полгода хан принял мусульманство и разослал гонцов во все концы Орды с приказом, чтобы в ставку к нему собрались эмиры, нойоны и потомки рода Чингиз-хана.Не приехал только Ногай.— Станем ли ждать его? — спросил кто-то из нойонов.Тудай-Менгу был хмур, лицо его осунулось, глаза лихорадочно блестели.— А разве он еще жив? — губы хана растянулись в подобии улыбки, обнажив крупные желтые зубы.Едва ли простил бы ему подобные слова старый Ногай, если бы приехал по зову Тудай-Менгу.— Слушайте меня, — приказал он. — Я собрал вас для того, чтобы сказать о том, что приближается долгожданное время. Весной следующего года, ко времени, когда свиньи, живущие в камышах, принесут потомство, каждый из вас должен прибыть в мою ставку с пятитысячным войском.— Скажи, великий хан, что ты задумал? Против кого предстоит нам обнажить свои мечи?Тудай-Менгу с подозрением посмотрел на спрашивающего.— Об этом знаю только я, — лицо его окаменело, и никто не решился повторить вопроса.Гадали, спорили между собой те, кому предстояло весной исполнить ханский приказ. Что задумал Тудай-Менгу? Может быть, опять в поход в орусутские земли?Предполагать такое мог всякий, потому что в орусутских княжествах происходило удивительное.Накануне смерти Менгу-Темира переяславльский князь Дмитрий Александрович, выпросив у Золотой Орды войско, вместе со своею дружиной разорил городецкого князя Андрея Александровича.Князь Андрей, явившись к новому хану, пожаловался Тудай-Менгу на своего обидчика и, получив от него несколько тысяч монгольских воинов, в свою очередь пожег города и погосты князя Дмитрия.Весть о том, что хан оскорбил его, быстро дошла до Ногая. Простить подобное старый чингизид не мог и потому сразу же отправился в ставку Золотой Орды.Хитер был Ногай и не хотел, чтобы кто-то увидел, что в душе его бушует ярость. Потому, сохраняя бесстрастное выражение лица, он спросил Тудай-Менгу:— Зачем ты назначил на весну сбор войска?— Буду убивать кабанов, — растягивая лицо в улыбке и бессмысленно глядя перед собой, сказал хан. — Они нечистые твари. Пророк Мухаммед запретил есть их мясо. Чтобы убивать их, я стал мусульманином…Пораженный услышанным, Ногай молчал, а Тудай-Менгу продолжал объяснять:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38