Говорят, что они братья. Восставшие заковали Китака в цепи, Изосима, принявшего нашу веру, казнили. Горожане сказали: «Если вам нужен Китак, то возьмите его, но ни податей, ни налогов мы давать вам больше не станем».— Что говорили еще?— Требовали, чтобы мы никогда не присылали к ним бесерменов.— И что ты сказал им?— Я ответил, что этому не бывать. Велел освободить Китака, прекратить бунт… Если же они не сделают этого, то мы предадим их смерти.— Что ответили они тебе?— Чем так жить — лучше умереть. — Каблан-нойон помолчал. — Я думаю, что они не остановятся ни перед чем…— Врагов много?— Нет. Только горожане и те, кто пришел из ближних деревень. Вооружены чем попало…— Что ты предложишь? Как нам следует поступить?— Зачем откладывать то, что мы можем сделать сейчас? Надо начать штурм города. Иначе кто знает — не идет ли им помощь от других городов? Сегодняшние орусуты — не вчерашние. Я видел это. Тот, кто разделся, не испугается и обязательно войдет в воду. У орусутов нет страха, и потому не стоит тянуть время.— Пусть будет так, — важно согласился Саук. — Ты угадал мои мысли.Гортанные крики пронеслись над лагерем монголов. Забегали, засуетились люди. Тревожно и пронзительно ржали кони.— Вперед! — приказал Саук. — Да поможет нам дух — аруах великого Чингиз-хана!Штурм был яростным и недолгим. Когда огненно-красная луна поднялась над черными орусутскими лесами, город пылал, словно огромный костер. Но и в ночи, посветлевшей от багрового пламени, до самого рассвета звенело железо об железо, тонко взвизгивали стрелы, ржали кони и яростные голоса сражающихся уносились к далеким звездам.Жители города, видя, что им не устоять против монголов, убили Китака и других заложников. Она дрались до конца, без страха за свою жизнь, ибо знали, что смерть теперь для них единственная возможность перестать быть рабами.На рассвете всех, кого удалось схватить, монголы согнали на главную площадь города. Вокруг на месте изб дымились черные груды бревен и смрадный дым пожарища поднимался к белесому утреннему небу.Израненные, окровавленные люди стояли, тесно прижавшись друг к другу, и ничего, кроме дикой, нечеловеческой усталости, не увидел на их лицах Саук.Он сидел на коне и пытался разглядеть у орусутов хотя бы какое-то проявление страха, но его не было, и это бесило монгола.Взгляд Саука остановился на лицах двух высоких рыжебородых стариков. Непокрытые седые головы, кряжистые, сильные фигуры, позы, в которых они стояли, говорили, что это не рядовые горожане.Саук всмотрелся. Один из стариков показался ему знакомым, и, тронув повод коны, он подъехал к нему. Концом камчи приподнял подбородок пленника.Нет, ошибиться Саук не мог. Это был Святослав, о котором он вспомнил накануне битвы. Улыбка тронула его бледные старческие губы:— Видишь, орусут, мы снова встретились…Все в кровоподтеках, опухшее лицо старого воина не дрогнуло.— Вижу. Значит, судьба…Саук не выдержал ненавидящего, тяжелого взгляда Святослава и отвел глаза.— Сейчас ты будешь смотреть на дело рук своих. Ты возмутил орусутов. Они заплатят за это жизнью. Так будет всегда и со всеми, кто посмеет выступить против монголов.Святослав ничего не ответил. Саук резко повернул коня и отъехал на прежнее место, чтобы вершить месть.Дюжие воины выволакивали из толпы пленников — первого, кто попадал под руку. Казнь назначал сам Саук.— Зарубить, — бросал он.Сидящий на коне палач — уже немолодой, но могучего сложения монгол — выхватывал из ножен кривую саблю и, привстав на стременах, с оттяжкой рассекал пленника от плеча до пояса.Каблан-нойон после каждого ловкого удара щурил глаза и довольно цокал языком, выражая тем самым свое одобрение.Иногда, для разнообразия, Саук приказывал:— Убить по-монгольски.В этом случае роль палачей выполняли другие воины. Они хватали приговоренного, валили ничком на землю и загибали ему пятки к затылку. Короткий вскрик, хруст переломленного позвоночника — и безжизненное тело волокли в сторону.— Зарубить…— Убить по-монгольски…Короткие, спокойные приказы Саука падали на обреченных людей.Саук ликовал. Вот она, достойная месть за отца, за собственную неудавшуюся жизнь. Проклятые орусуты! Раньше он только видел, как вершили казнь монгольские ханы, сегодня он делал это сам. Пусть трепещут! Пусть те, кого он нарочно оставит в живых, расскажут другим о его мести и передадут потомкам имя «Саук». Орусуты должны смириться, должны навсегда запомнить, что само Небо готовило им судьбу быть рабами, что за любое непокорство будут расплачиваться они жизнью. Велика сила монголов, а сердца их из камня —они не знают ни сострадания, ни пощады.Росла гора трупов. Над площадью плыли смрадный запах пожарища и запах горячей человеческой крови.Когда очередь дошла до стариков братьев, Каблан-нойон, склонившись к Сауку, сказал:— Это зачинщики бунта. Ростислав и Святослав…— Знаю. — Саук помедлил. — Сколько погибло наших воинов при взятии города?— Две тысячи…Саук поморщился:— Кто из этих стариков младше?— Ростислав… Ему шестьдесят семь лет…— Поставьте их рядом.Воины исполнили приказ Саука. Тот долго всматривался в лица братьев.— Ты очень любишь своего младшего брата? — спросил он вдруг Святослава.— Да…— Хорошо…Саук задумался. Ему вспомнился случай, который произошел двенадцать лет назад в Бишбалыке.Уйгурский эмир Баурчин, христианин по своей вере, повинуясь приказу одной из жен Угедэя — Огул-Гаймыш, должен был устроить в землях, населенных уйгурами, большую резню мусульман. Главе последователей пророка Мухаммеда — Сейфутдину стало об этом известно. Но что он мог поделать? Только чудо могло спасти мусульман. И по воле аллаха оно свершилось.Баурчин решил съездить в Каракорум, чтобы еще раз услышать подтверждение приказа от самой Огул-Гаймыш, но в это время великим ханом был объявлен Менгу. Сейфутдин, зная веротерпимость нового монгольского владыки, опередил эмира и упросил хана заступиться за мусульман.Едва Баурчин прибыл в Каракорум, как был схвачен и брошен в зиндан. Эмир долго не сознавался в задуманном, пока во всем не призналась Огул-Гаймыш. Участь его была решена.Хан Менгу сам вынес смертный приговор Баурчину. Он велел казнить его в Бишбалыке, которым тот еще недавно управлял, на глазах у всего народа.О-о-о! Саук до сих пор не может забыть то, что он тогда видел. Только монгол, храбрый и беспощадный воин, может придумать такое.Баурчина, красивого, стройного, смуглолицего, привели на место казни закованным в цепи. Глашатай прокричал народу волю хана Менгу:— Уйгурского эмира Баурчина за преступный умысел вырезать в Бишбалыке преданных душой и телом великому хану Менгу мусульман — казнить. Сделать это, зарезав ножом, должен самый близкий ему человек. Свершивший казнь да займет его место.Два воина поставили Баурчина на возвышение, на котором должна была произойти казнь. И сейчас же из толпы вышел молодой черноусый воин, лицом очень похожий на эмира. Это был его родной младший брат Уркенжем. Глашатай, прокричавший слова хана, подал ему нож. Палачи свалили Баурчина на помост, связали ему руки и ноги.Уркенжем, словно собираясь резать барана, опустился на одно колено рядом с братом и выжидательно посмотрел на глашатая. Тот кивнул. Не спеша, спокойно наклонившись к лицу Баурчина, Уркенжем полоснул его по горлу большим ножом. Потом он поднялся на ноги, весь обрызганный кровью, и невидящими, остановившимися глазами снова посмотрел на глашатая. Тот, взяв из рук слуг красный чапан, символизирующий власть эмира, накинул его на плечи убийцы, а на голову надел борик, отороченный мехом куницы.Привыкшие к жестокости монголов, люди видели подобное впервые. Толпа потрясенно молчала, и только несколько неуверенных, робких голосов попытались выкрикнуть: «Пусть растет твоя слава, эмир!»Новый эмир сделал палачам знак, чтобы они убрали тело брата, и, сев на черного иноходца, вся сбруя которого была украшена серебром, поехал во главе своих нукеров в город.Да, подобное нельзя забыть. Саук словно бы заново пережил в эти мгновения когда-то виденное.— Мы знакомы с тобой, — сказал он Святославу. — Помнишь, как мы сидели за одним дастарханом, когда еще был жив хан Сартак? В память об этом я хочу подарить тебе жизнь. Но вина твоя тяжела, и не наказать тебя нельзя. — Саук помедлил, впился взглядом в лицо Святослава. — Ты должен задушить собственными руками младшего брата. Он все равно будет убит. Если сделаешь, как я тебе сказал, слово мое крепкое, ты останешься жить…Старый воин опустил голову и долго молчал. Мутная слеза скатилась по его обветренному, иссеченному годами лицу.— Пусть будет так, — тихо сказал он. — Прикажи своим воинам развязать мне руки.Душа Саука ликовала. Такого еще не видели и не знали орусуты. Пусть запомнят этот день навсегда. Да разве может быть в подлунном мире по-иному? Кто решится отдать свою жизнь ради другого, да еще обреченного? Страх за себя дороже родной крови. Этому закону следовали даже чингизиды, люди, отмеченные перстом самого бога.Страшную месть придумал Саук для Святослава. Никогда люди не простят ему убийства брата, и все отпущенные ему Небом годы будет бродить этот когда-то сильный воин изгоем среди своего народа.Страшнее смерти может быть только позор. Его не смоешь ничем: ни поступками, ни словами. Так пусть же, выполнив условие, Святослав живет, но отныне ясный день станет для него темной ночью и каждый шорох будет гнать его, точно дикого зверя, в лесные чащи, подальше от людей, дорог и троп. Живой мертвец начнет бродить по орусутской земле, вселяя ужас в каждого, кто осмелится хотя бы только подумать о непокорности.Глаза Саука горели мстительным огнем.— Развяжите его! — велел он нукерам.Те поспешно исполнили приказ.Все так же, не поднимая головы, старый воин стоял перед Сауком, медленно растирая посиневшие от волосяного аркана руки.— Ну, что же ты! — нетерпеливо сказал тот.Святослав резко вскинул голову. На миг глаза двух стариков — орусута и монгола — встретились. И вдруг Святослав метнулся вперед. Мелькнул в воздухе, словно крыло птицы, красный чапан падающего с коня Саука.Все произошло так быстро, что ни один воин не успел ни двинуться с места, ни выхватить саблю. Когда же они бросились и оторвали, наконец, орусута от Саука, все было кончено. Свершилось страшное. Монгол неподвижно лежал на сырой, истерзанной копытами коней земле с раздавленным, измятым кадыком.— С дороги! Прочь с дороги! — закричал Каблан-нойон, надвигаясь грудью своего огромного жеребца на Святослава.Заслоняя в страхе лица руками, отпрянули в сторону нукеры. Яростно взвизгнула, остро блеснула в лучах утреннего солнца кривая монгольская сабля… * * * Великий хан Золотой Орды Берке ликовал. Тумены Ногая, легко преодолевая сопротивление врага, все больше продвигались в глубь Азербайджана. За несколько недель расправился с орусутами Каблан-нойон — сжег непокорные города, залил их землю кровью. С верховьев реки Или в ставку приехала желанная Кутлун-Шага.Кому же радоваться, если не хану, когда храбрые воины прославляют его имя новыми победами?Хан не должен знать плохого настроения, потому что все радости волею неба принадлежат ему одному. Пусть льется кровь, пусть плачут на пепелищах рабы! Что из того? Сердце настоящего монгола должно ликовать при виде крови и слез!И совсем не важны потери. Пусть погибли многие из тех, кто добыл для него победу! К чему думать, что где-то есть на свете люди, оплакивающие павших? Вместо них придут другие — молодые и сильные, и они будут служить хану преданно и верно, и станут повиноваться любому его желанию и приказу.«Погибших забудут , зато победы останутся в веках» — так говорил великий Чингиз-хан, не знавший страха и сомнений. Будь иначе, монголы никогда не стали бы самым сильным народом.Берке жаждал новых побед, и поэтому приезд Кутлун-Шаги и радовал его, и огорчал. Вспыхнувшее с новой силой чувство к молодой женщине постоянно боролось в нем с желанием немедленно отправить ее в улус отца с новым войском, чтобы помочь тому в борьбе с Алгуем.Но осмотрительность на этот раз словно покинула Кутлун-Шагу. К тому времени, когда она прибыла в верховья Или с войском, которое дал ей хан Берке, было поздно. Многое изменилось здесь, пока она предавалась любовным утехам.Потерпевший в свое время поражение от Кайду, тщеславный и горячий Алгуй не мог с этим смириться. Он собрал новое войско и под предводительством эмира Бухары и Самарканда Мусабека двинул его на своего врага.И снова битва произошла на берегах желтой реки Или. На слабо всхолмленной, рыжей от яростного солнца равнине встретились соперники. Местность как будто благоприятствовала действию кипчакской конницы Кайду, но, поредевшая в последних сражениях, та уже не представляла прежней грозной силы, а Кутлун-Шага все не возвращалась с подмогой от хана Берке.Отступать было поздно. И, уповая на волю аллаха, Кайду двинул свои тумены навстречу войску Алгуя…Битва была недолгой, но жаркой. Кайду с остатками разгромленного войска пришлось спасаться бегством.И здесь в спор потомков Чингиз-хана вмешался случай. В один из жарких дней скоропостижно от разрыва сердца скончался Алгуй.Жестокая борьба за власть в Джагатаевом улусе вспыхнула с новой силой. Недавним победителям было теперь не до Кайду. Собрав войско и безжалостно расправившись с родственниками, объявил себя новым ханом сын покойной Эргене-хатун —Мубарекшах.А в это время, получив долгожданную помощь от Берке, Кайду укрепил войско и занялся окончательным покорением Семиречья.Караван жизни, не зная остановок, шел вперед. И новые тропы, новые направления выбирал себе непонятный и загадочный для людей караванбаши по имени Судьба.В год свиньи, в год распрей и вражды между потомками сыновей Чингиз-хана, был убит Есен-Тюбе, рожденный от Мутигена — сына Джагатая. Дети же его — Барак, Момун, Басар — воспитывались все это время в Китае, у Кубылай-хана. Самым умным и дерзким среди них был Барак.Великий хан Кубылай, недовольный тем, что Мубарекшах самовольно, без его согласия, завладел троном Алгуя, повелел Бараку отправиться в Джагатаев улус и управлять им совместно с самозваным ханом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38