— Нет, ты не уклоняйся! — Коломнин притворялся более пьяным, чем был на самом деле. — Вот знал бы кто! Тоже смолчал бы? Или — отомстил?! Да и больше скажу — если спустил, все равно тебя же и достанут.
— С чего бы это?!
— Да с того. А вдруг в другой раз не смолчишь. Спокойней тебя убить. Так-то.
— Что значит «убить»? Зачем убить? — пролепетал Рейнер, отворачиваясь к окну. Тельце его вроде само собой принялось подрагивать. И столько беспомощности проявилось вдруг в нем, что Коломнин не выдержал той игры, что сам же и затеял.
— Женя, я ведь на самом деле не охотник, — признался он. — Я с Салман Курбадовичем сейчас работаю.
Рейнер не обернулся. Просто затих. Даже трястись перестал.
— Понимаешь, чечены эти, что тебя пытали и Тимура убили, они после этого многих поубивали, — торопливо заговорил Коломнин. — И теперь процветают безнаказанные. Больше того — если мы их сейчас не победим, тогда и месторождение Фархадова разорится. А это, не тебе говорить, сколько людей. Мы договорились с милицией, но им нужны улики.
Он прервался, дожидаясь реакции. Ее не было.
— Твои показания нужны. Позарез, понимаешь? Я все продумал. Мы тебя не подставим. Привезем в Томильск. Допросят. И тут же увезем назад. Никто, кроме меня и Виктора, как не знал, так и не будет знать, где ты.
— А сейчас кто знает? — глухо произнес Рейнер.
— Говорю же: только я и Виктор. А вообще, как только дашь показания, их пересажают. Так что тебе и вовсе бояться нечего будет. В Томильск дорогим гостем приезжать станешь.
— Тебя когда-нибудь пытали?
— Нет. Но если бы со мной, как с тобой, я бы отсиживаться не стал, — Коломнин обошел его, требовательно тряхнул.
— Тогда давай спать.
— Что?!
— Ты ж охотиться приехал. Вот завтра с утрева и тронемся. Спать что-то жутко тянет. Ты на кровати ложись, а я на полу постелю. Ничо, я привык. Когда и один на полу ложусь, — тараторя, Рейнер сноровисто разобрал диван. Кинул скатку себе на пол. Стремительно разделся и, явно торопясь избегнуть новых вопросов, нырнул под одеяло.
— Так что по нашему разговору? — Коломнин слегка потеребил лежащего.
Ответа он не дождался.
Наутро Коломнин проснулся от звука ритмичных ударов. Сидя за столом, Рейнер кухонным ножом рубил свинец, — готовил заряды картечи. Тут же стояло привезенное ружье, — очевидно, подверглось проверке. Был Женя не то что хмур. Скорее — не по-утреннему задумчив. — Пора, — объявил он. Коломнин, хоть и хотелось еще с часик поспать, рывком соскочил на пол. И — поймал на себе внимательный, исподволь взгляд.
Наскоро перекусив, вышли из дома. Но даже на улицу доносился могучий храп изнутри, — водитель все еще отсыпался после автопробега.
У крыльца стоял снегоход «Буран», возле которого крутилась тронутая паршой лайка.
При виде хозяина собака принялась нетерпеливо повизгивать. Лизнула подставленную руку. Но Рейнер, к несказанному огорчению пса, ухватил ее за ошейник и затащил в дом, где и запер. Удивленный Коломнин быстро замотал рот шарфом, — стояло не менее двадцати пяти градусов. Сам Рейнер, несмотря на отчаянный мороз, вышел в тулупчике на распашку.
В сумрачном рассвете потихоньку проявлялись соседние, полуразваленные бараки. На ближайшем вообще оказалась снесена часть крыши. Но из-под нее струился дым. Удивительно, но там жили люди. Меж бараками возвышалась водонапорная башня, на крыше которой было что-то нахлобучено.
— Гнездо это под снегом. Аист сюда каждую весну прилетает. Красивый такой. Но — нахалюга! Целыми днями по поселку побирается, — Рейнер забрался на снегоход. Дождался, пока сзади устроится гость. Застегнул ворот байковой рубахи. — С Богом!
Они углубились в тайгу, свернули с ухоженной трассы на порошу. Коломнин оглянулся, — кругом тянулся лес, и ничто больше не указывало на близость человеческого жилья.
Минут через тридцать, попетляв, Рейнер заглушил снегоход.
— Здесь оставим, — объявил он. — Дальше на «Буране» не проедешь. Пешком погуляем. В самом деле тайга загустела. Сумрак в чаще неохотно отступал перед нарождающимся днем.
— А найдем? — опасливо засомневался Коломнин.
Рейнер недоуменно оглянулся, — он попросту не понял вопроса.
— Да нет, это я так.
Пожав плечом, Рейнер двинулся первым. Коломнин поплелся следом, старательно глядя под ноги.
— Тебе страшно здесь не бывает? — произнес Коломнин, пытаясь звуком собственного голоса заглушить собственный, нарождающийся страх, — тайга его откровенно пугала.
— Страшно? Это в тайге-то? — Рейнер по-особому хохотнул: то ли удивляясь предположению, то ли напоминая о вчерашнем разговоре. — Хотя всяко бывало. Тут по декабрю заплутал как-то. И так, и эдак. День истоптал. Вышел — не поверишь — к цыганскому табору. Они возле соседнего райцентра на краю тайги встали. Это аж за двадцать километров забрел. А ночь на подходе. Оставайся, смеются, все равно от нас никуда не уйдешь. У нас, мол, место заколдовано. Старуха там была такая. Ага, себе думаю: как же, — не уйду. Держи карман. Пошел. Только через три часа и впрямь опять на них вышел. Круг, понимаешь, оказывается, описал. Ну, что за напасть? А эти гогочут: ложись, мол, к костру. Ну нет вам, здрасте: чтоб я в своей тайге и не вышел? Опять пошел. Другие ориентиры взял.
— Это все по ночи?! И — дошел?
— Дошел-таки. Только сперва под лед провалился.
— Как под лед? — при одной этой мысли Коломнина охватил озноб.
— Да река попалась подзамерзшая. Не доглядел по темноте.
— И как?
— Да ничо. Костерок развел. Одежду поснимал живо. Подсушил кое-как. А там и — до дома. Главное — цыганский сглаз преодолел. Потом подсчитал — это я километров с пятьдесят, считай, накрутил. А то еще как-то волки достали. Такие приставучие попались… О, глянь-ка! — Рейнер вдруг остановился возле кустарника, взял в руку надломленную ветку. Лизнул. Достал скотч, собираясь обмотать.
— Весна вот-вот, — сообщил он растроганно.
Коломнин с восхищением разглядывал худенького, субтильного с виду человека. А на самом деле удивительно выносливого и бесстрашного. Представил себя вот так одного в ночной тайге и — непроизвольно придвинулся поближе.
— Женя! Надо что-то решать насчет чечен. Посмотри, какой ты в тайге великан. А в жизни…
Рейнер не вздрогнул. Не обернулся. Разом закаменел.
— Разный это страх, — пробормотал он.
— Любой страх — это всегда страх. Его преодолевать надо. Как хочешь. Но я без тебя не уеду, — стараясь выглядеть решительно, объявил Коломнин. — Не могу уехать. Слишком много от этого зависит.
— Значит, без меня не можешь? И полагаешь, нельзя в страхе? — Рейнер оглянулся, и Коломнину сделалось зябко: на него смотрели совершенно пустые глаза на застывшем лице.
— Нельзя. Он изнутри разъедает.
— Тогда давай охотиться.
— Что?!
— С разных сторон пойдем. Ты иди направо, охватом, а я с другой стороны пройду. — Но — куда идти?
— Да хоть вот туда, к кустам. Все время туда— туда. В-он вешка!
Коломнин пригляделся в указанном направлении. А когда обернулся, рядом никого не было, — как будто не было вовсе. Только веточка, искромсанная в человеческой руке, обреченно провисла.
Коломнин прислушался, пытаясь определить направление, в котором скрылся Рейнер. Но все было тихо. И не просто тихо. Неподвижно. Коломнин огляделся. Затем голова его невольно задралась вверх. Огромные мачтовые деревья нависли над ним, с холодным интересом разглядывая шевелящуюся внизу козявку. Теперь он ощутил могучую, абсолютную снежную тишину. И тишина эта все более проникала в него, нарастая гулом в ушах, заставляя тело встряхиваться от непрерывного озноба.
Он попытался крикнуть. Но слово: «Женя!» — оборвалось, еще не вырвавшись из груди. Собственный голос посреди полного, глубокого молчания перепугал еще сильнее. Если бы сейчас из чащи вышла стая волков, он, должно быть, облегченно перевел дух. Если бы появились убийцы с направленными на него автоматами, он бы, радостный, шагнул навстречу. Но никого и ничего не было. Лишь на десятки километров безмолвная, равнодушная к нему тайга. И исхода из нее он не знал. Коломнин еще пытался преодолеть внезапно народившуюся панику. Он пытался насмешливо сказать самому себе, что бывал в ситуациях куда худших и надо просто успокоиться. И вообще ничего страшного не происходит. Ведь где-то совсем недалеко стоит «Буран». В десятке километров — селение. Достаточно — сориентироваться. А еще лучше — просто ждать, пока не вернется Рейнер. Но ужас, безысходный, неконтролируемый, уже проник в него, ломая сознание. Такой же — теперь он понял, — что овладел несчастным Рейнером, сломав ему жизнь. И тогда Коломнин побежал. В том направлении, в каком, по его понятиям, должен был скрыться Рейнер. Не размышляя, не разбирая дороги, думая единственно о том, как побыстрее нагнать его, вцепиться и больше не выпускать. И пусть потом думает о нем все, что угодно. Плевать! Только бы он появился. Он зарывался лицом в иссиня-белые сугробы, вспарывая о слежанный снег кожу, вскакивал, вновь падал. И — бежал. Торопясь поскорее встретиться с оставившим его товарищем. О том, что его бросили, он не позволял себе даже подумать.
Потом — хруст под ногами. И еще прежде, чем понял, что произошло, очутился в воде, — под легкой ледяной коркой пульсировал незамерзший «ключ». С усилием подтянулся, оперся на край полыньи, по счастью крепкий, и медленно, извиваясь, принялся выкарабкиваться, ощущая на себе непомерную, тянущую под лед тяжесть, — унты и полушубок моментально набухли. Кое-как выбравшись на крепкий участок, Коломнин попробовал отдышаться, чтобы набраться сил. Теперь надо было подняться. Он привстал на колено. Дотронулся до одежды и — едва не свалился назад, в полынью. Одежды больше не было, — были доспехи. Стащить которые казалось невозможным. В следующую секунду он почувствовал, как жгучий холод передается от них внутрь. И тело, только что послушное, горячее, стремительно дубеет. Он вспомнил недавний рассказ Рейнера и усмехнулся, как-то само собой поняв: помощи ему ждать не от кого. Его не оставили. Его бросили. Собственно, все логично. Он пришел за Рейнером. И тот сделал свой выбор. Странно, но теперь, когда оказался он в безыходном положении, постыдный ужас сам собой исчез и стало даже чуть смешно при воспоминании, как с вытаращенными глазами ломился он через кустарник. Очевидно, ужас, паника — это всегда порождение выбора. Должно быть, буриданов осел, прежде чем умереть с голоду, сошел с ума от невозможности сделать выбор. У него же теперь не осталось выбора. А стало быть, и оснований для паники. Не было с собой ни топора, ни спичек. Только выпущенное из рук совершенно бессмысленное ружье.
Подтянув его к себе, Коломнин засунул пальцы в рот. Покусал, отогревая. Спустил предохранитель и нажал сразу на оба курка.
Коломнин открыл глаза, ощущащая размеренный, долбящий стук в голове. Осторожно повел головой и обнаружил себя лежащим на больничной койке, но не в стационарной палате, а в какой-то избе, — от бревенчатых стен исходил густой запах мха. Подле кровати, на колченогом столике, лежали разбросанные в беспорядке таблетки, градусник, надколотая чашка с остатками питья, — все, чему полагалось быть у постели больного. Тут же Коломнин, казалось, обнаружил и причину головной боли, — над окошком тикали ходики, — металлический кот, конвульсивно дрыгающий облупленными лапами. Но звук, издаваемый им, был едва слышен и начисто забивался другим, гулким, требовательным. Тугие, увесистые капли ухали в подставленный снизу металлический таз, — в комнате протекала крыша.
— Капель, — пробормотал Коломнин, ощущая в себе сладостную слабость выздоравливающего.
— С возвращением на грешную землю, — ласково прошептали в ухо, и над Коломниным склонилось улыбающееся Ларисино лицо. Осунувшееся, с пыльными разводами под глазами. Заметив, что он разглядывает происшедшие в ней изменения, Лариса вновь спряталась.
— Мог бы и поделикатней быть, — пробормотала она. И тут же послышался шорох сгружаемой на простынь женской косметики. — Не вздумай обернуться.
Вопреки грозному предостережению Коломнин аккуратно, стараясь не трясти, перевернул гудящую голову в противоположную сторону.
— Ты мне так еще больше нравишься, — успокоил он смущенную Ларису. Всмотрелся. — Сколько ж ты надо мной просидела? И где мы?
— Недели две, — прикинула она. — Да, точно. Хоть ты этого и не стоишь. В тайгу он, видишь ли, рванул. Ничего не сказав.
— Но и Резуненко, и Богаченков потом…
— Да причем тут!.. — вскинулась Лариса. — Впрочем, мне-то что? А находишься ты в поселковом медпункте. Больницы на сотню верст в округе, извини, не оказалось. Не построили. Не знали, что ты заболеть соизволишь!
Полный умиления, Коломнин осторожно погладил ее пальцы.
— Охотник фигов, — презрительно отреагировала Лариса. — Твое счастье, что рядом настоящий таежник оказался. Рейнер тебя спиртом отогрел, укутал в свою одежду. А сам твое, непросохшее натянул. И — на себе до снегохода.
— Стало быть, не решился. — Ты про что это?
— Да так. Как же он сумел-то… — Коломнин живо представил тщедушную Женину фигурку.
— Чахлое дитя цивилизации — вот ты кто, — Лариса наморщила припудренный носик. — Женя сам нам позвонил, когда температура за сорок зашкалила. Пришлось взять бригаду из Томильской больницы и — сюда. Неделю просидели. Двустороннее воспаление легких кое-как сбили. Но все боялись, чтоб менингит не начался. Головку-то застудили. И зря, между прочим, боялись. Я им сразу сказала: «В этой голове студиться нечему. И без того сквозняк».
— Спасибо на добром слове.
— На здоровье. Вертолет еще из-за этой сволочи гоняли! Совсем с людьми не считается. То едва под пули не попадает. То еще хуже. Сегодня опять врача привезут. Решать будут, можно ли тебя транспортировать. Сволочь такую!
И сердитыми движениями принялась загонять рассыпавшийся по простынке макияж в сумочку.
— Лоричка моя, — Коломнин дотянулся щекой до ее ладони и принялся тереться. — Как же ты сюда? Что Фархадов?
Почувствовал, как она непроизвольно задрожала.
— Неужто без разрешения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53