– Милая моя, – сказала я синьоре Донис, скрепив наш договор поцелуем, – я все сделаю так, как ты хочешь: не пройдет и года, как твоя любимая Фонтанж будет пользоваться твоим благородством и моими преданными заботами. Но, пока, дорогая, прошу тебя сосредоточиться на исполнении твоих жутких замыслов. А то меня начинает тошнить от добродетели, особенно когда душа моя открыта злодейству…
– Скажи, Жюльетта, – и синьора Донис вцепилась в мой рукав, – может быть, ты не одобряешь мой благородный поступок?
– Да что ты, разумеется, нет, – торопливо ответила я, имея свои причины рассеять сомнения графини, – я нисколько не осуждаю его, но думаю, что каждый из противоположных проступков хорош в свое время и в своем месте.
– Я рада слышать это, а теперь давай хорошенько обдумаем план, который не дает мне покоя. У меня есть кое-какие соображения по этому поводу, но прежде я хочу услышать твои и посмотреть, совпадают ли наши мысли.
– Прежде всего, – заметила я, – это должно происходить не в городе, а где-нибудь в загородном поместье: жестокие удовольствия хорошо вкушать в тиши и покое, а такую обстановку можно найти только в деревне, подальше от людей. Кстати, извини мой вопрос: Аглая – девственница?
– Разумеется.
– Тогда мы принесли ее девственность в жертву на алтаре убийства, обе матери должны отдать ее в руки жреца, и он…
– Ее страдания должны быть нечеловеческими! – прервала меня графиня.
– Непременно, но не стоит заранее обсуждать конкретные детали – посмотрим, как будут складываться обстоятельства: когда события происходят спонтанно, без подготовки, они в тысячу раз сладострастнее.
Остаток ночи мы провели в самых бурных лесбийских утехах. Несколько часов подряд мы целовали, сосали, пожирали друг друга, а в довершение всего, вооружившись фаллосами, устроили фехтовальный турнир и безжалостно прочистили друг другу задний проход. Под утро было решено отправиться на несколько дней в Прато, где у графини было великолепное поместье, и привести чудесный план в исполнение на следующей же неделе.
Синьора Донис без обиняков объявила своей матери и дочери, что они, все трое, уезжают в длительное путешествие на полгода, и тем самым подготовила почву для будущего печального сообщения о трагической гибели, которая должна была настигнуть в дороге дорогих ей и незабвенных людей, ставших объектом ее извращенной похоти. Со своей стороны, я должна была привезти к месту действия Сбригани и двоих верных наперсниц. В назначенный день в Прато собрались восемь человек: не считая меня и графини, там были мой супруг, обе мои служанки, мать синьоры Донис, ее дочь и пожилая– нянька графини, много лет участвовавшая в ее развлечениях.
До того дня я видела Аглаю мельком, раза два или три, а теперь могла, наконец, хорошенько рассмотреть ее. Она оказалась удивительно прелестным нежным созданием, красивым как картинка, прекрасного сложения, с невероятно гладкой шелковистой кожей, с большими синими глазами, которые, казалось, только и ждали, чтобы в них вдохнули огонь, с безупречными зубами и тяжелыми золотистыми волосами. Однако всему этому совершенству недоставало, я бы сказала, упорядоченности: грации успели только коснуться Аглаи ласковой снисходительной рукой, но девочке еще не встретился скульптор, которому предстояло придать ей окончательную форму. Вообще я не в состоянии описать впечатление, которое произвел на меня этот ангел и какого я 'не испытывала, кажется, целую вечность.
И вот, пока я ею любовалась, в голову мне пришла совершенно неожиданная мысль. «Почему бы не поменять жертву? – спросила я себя. – В конце концов, графиня уже выдала и уплатила мне ордер на убийство. И если я искренне желаю украсть эти деньги – а желание это, как вы понимаете, было неодолимым, – разве не разумнее отправить в мир иной человека, который доверил их мне? Я приехала сюда с единственной целью – совершать преступления; убийство дочери удовлетворит только мою похоть, между тем как расправа с ее матерью еще сильнее разожжет мои страсти и, кроме того, насытит мою алчность: пятьсот тысяч франков останутся у меня, мне не придется отчитываться за них, моими так же станут две юные прелестницы, которыми я смогу наслаждаться, как того пожелаю, и, наконец, от моей руки погибнет их мать, которая в свое время сладко ласкала мой клитор, но которая порядком мне надоела. Что же до их бабушки, можно убить и ее – хлопот это мне не доставит; а это очаровательное, еще не ведомое мне создание, которое я вижу перед собой, просто жаль отправлять на тот свет, не насладившись им сполна».
Я поделилась своими мыслями с мужем, он принял их с восторгом и посоветовал немедленно позвать служанок, велеть им упаковать вещи и отправить их в Рим, потому что именно этот вечный город мы избрали местом своей очередной остановки, когда истечет срок нашего пребывания во Флоренции. На Элизу и Раймонду я могла положиться, как на самое себя, и они в точности выполнили мои указания. В тот же день я убедила синьору Донис в том, что для полного успеха нашего предприятия и в целях осторожности необходимо очистить дом от слуг и что ей лучше перевезти в деревню все свое золото и все драгоценности, чтобы не остаться без средств на тот случай, если наш план сорвется. Синьора Донис сочла мои советы мудрыми и своевременными и, даже не подозревая о том, что зрело в моей голове, предупредила всех своих знакомых, что уезжает на Сицилию и не вернется до поздней осени; после чего, оставив при себе старую няньку, о которой я уже упоминала, эта беззаботная и недалекая женщина оказалась в моей власти: пожелай она нарочно попасть в расставленную нами ловушку, она не смогла бы сделать это с большим успехом, чем теперь. На следующий день все было готово, наша графиня – я действительно уже считала ее нашей добычей – получила из банка шестьсот тысяч франков в виде драгоценностей, два миллиона в банковских билетах и три тысячи цехинов наличными; единственной ее защитой служила престарелая женщина, а в моем распоряжении, кроме Сбригани, находились двое здоровенных лакеев.
Завершив все приготовления и предвкушая огромное удовольствие от перспективы заставить дочь совершить то самое преступление, жертвой которого собиралась ее сделать мать, я уговорила графиню отложить спектакль до следующей пятницы, под тем предлогом, что за эти три-четыре дня мы должны успокоиться и внутренне подготовиться к столь грандиозному событию.
– А до тех пор, – добавила я, – будем употреблять только хитрость – насилие лишь в крайнем случае. И второе: раз уж мы в самом скором времени расстанемся с восхитительной Аглаей, которую ты только сегодня представила мне и которую я больше никогда не увижу, позволь мне провести с девочкой хотя бы эти несколько оставшихся ночей.
Все, что я говорила, что предлагала и о чем просила, было законом для графини – так велика и безрассудна была ее страсть ко мне, что она оставалась глуха к голосу осторожности. Теперь вы видите, какие непоправимые ошибки порой совершают люди, опьяненные злодейскими замыслами: ослепленные своими страстями, они ничего не видят вокруг себя; они совершенно убеждены, что их сообщники собираются извлечь из замышленного предприятия те же самые выгоды или удовольствия, которые предвкушают они сами, и забывают о том, что у подручных могут быть и свои планы. Одним словом, синьора Донис согласилась на все; Аглае было ведено оказать мне горячий прием в своей постели, и в ту же ночь я совершила восхитительное путешествие в царство сладострастия. Да, друзья мои, это был настоящий бездонный кладезь очарования! Не думайте, что я ударилась в поэтические вольности или свихнулась от восхищения, но я нисколько не преувеличиваю, когда заявляю вам, что одной Аглаи достаточно было бы для того неведомого мастера, который обшарил всю Грецию и ни в одной из сотен прекраснейших женщин этой страны не нашел красоты, необходимой ему.для создания величественной Венеры – той самой, что восхитила меня в галерее великого герцога. Никогда за свою жизнь не встречала я таких божественно округлых форм, такого средоточия сладострастия, таких обольстительных линий; а с чем сравнить ее сладкую, крохотную куночку, ее пухленькие трепетные полушария, ее дерзкие, свежие и благоухающие груди? Нет, я отдаю отчет своим словам и теперь, по прошествии времени, могу утверждать беспристрастно, что Аглая была самым восхитительным созданием, с каким до тех пор мне приходилось заниматься плотскими утехами. Едва увидев это роскошное тело во всей его красе, я бросилась ласкать его; я лихорадочно металась от одной прелести к другой, и всякий раз мне казалось, что я так и не успею насладиться всеми. Эта маленькая бестия обладала таким безудержным темпераментом, о каком можно только мечтать, и скоро совсем обезумела. Способная ученица своей матери, она ласкала меня как легендарная Сафо, но моя продуманная томность и страдальческая похоть, мой мучительный экстаз, мои нервные судороги, спазмы и стоны, мои грязные ругательства – непременные атрибуты безграничного распутства, эти симптомы смятения, в которое Природа ввергает и тело и душу, – мои гримасы, мои умильные выстраданные ухмылки и поцелуи, змеиные движения и провоцирующие замечания, мой грубовато-похотливый шепоток, – все это привело поначалу Аглаю в замешательство, потом встревожило не на шутку, и она мне призналась, что страсть ее матери не столь утонченная и уж во всяком случае не такая бурная, как моя. Наконец, после нескольких часов беспримерных безумств, после того как мы испытали пять или шесть оргазмов самыми невероятными способами, после того, как расцеловали и обсосали самые потаенные уголки на теле друг друга, сопровождая эти упражнения щипками, укусами, ударами – короче, после самой мерзкой, гнусной и необузданной похоти, которая буквально потрясла бедную девочку, я обратилась к ней примерно с такими словами:
– Милое дитя, я не знаю, каковы твои принципы, не знаю, заботилась ли графиня о воспитании твоей души, когда начала приобщать тебя к тайнам наслаждения, но как бы то ни было, вещи, которые я собираюсь сказать тебе, слишком серьезны, поэтому прошу тебя отнестись к ним соответствующим образом. Твоя мать, самая коварная, недостойная и самая преступная из женщин, замыслила покушение на твою жизнь – погоди, не прерывай меня, – так вот завтра, Аглая, ты станешь ее жертвой, если только не сумеешь отразить удар; я говорю это только затем, чтоб ты поняла, что у тебя нет выбора, кроме как опередить убийцу и ударить первой.
– Великий Боже, какие ужасы вы рассказываете? – И Аглая задрожала в моих объятиях.
– Это и вправду страшная истина, голубка моя, но я не могу больше скрывать ее.
– То-то я удивилась, почему она в последнее время относится ко мне по-другому… Ее холодность, ее грубость…
– Какую грубость ты имеешь в виду?
Тогда Аглая рассказала, что ее мать сделалась жестокой в своих наслаждениях, стала мучить и истязать ее, говорить непристойные грубости. Мне было любопытно узнать, до какой стадии дошла страсть синьоры Донис к своей дочери, и девочка, краснея и опустив глаза, призналась, что мать требовала от нее самых унизительных поступков в удовлетворении своей грязной похоти, которые неизменно порождают отвращение. Исчерпав до конца запас своих распутных фантазий, эта блудница довела себя до такой степени, что уже не могла получить удовольствие иным путем, кроме как заставляя дочь испражняться себе в рот и глотая экскременты.
– Милая моя, – заметила я, – тебе надо было быть сдержаннее в ласках, которые ты дарила своей матери; твоя пылкость и безоговорочная покорность привели ее к пресыщению. Но прошлое изменить нельзя, и теперь ты должна готовиться к предстоящим испытаниям, ибо роковой час близок.
– Но что же теперь делать? Может быть, убежать?
– О бегстве не может быть и речи. Кроме того, ты не можешь ждать, пока она нанесет удар, и надеяться, что отразишь его. Мой тебе совет – переходи в наступление.
И здесь я с огромным наслаждением начала плести свою паутину. Я приехала в Прато с намерением помочь своей подруге удовлетворить одну из ее злодейских страстей, а вот теперь занималась подстрекательством в общем-то смирной и добросердечной девушки, подталкивая ее к убийству родной матери, и как бы ни был оправдан мой поступок, в конечном счете разве не было это чистейшим преступлением? Что же до злой шутки, которую я собиралась сыграть со своей подругой, она наполняла меня ликованием и восторгом.
Аглая, впечатлительная, деликатная и чувствительная, была ошарашена моими словами и сразу ударилась в слезы, ужаснувшись поступку, который я предлагала ей совершить.
– Послушай, милое дитя, – сказала я, поглаживая по голове прильнувшую ко мне девочку, – сейчас не время плакать, тебе нужны мужество и решительность. Своими подлыми замыслами мадам Донис потеряла всякое право на уважение, которое подобает оказывать матери, и стала обыкновенной злодейкой, поэтому с ней следует расправиться быстро и без всяких сожалений, ведь лишить жизни человека, угрожающего вашей собственности, – это верх человеческой добродетели. Неужели ты полагаешь, что обязана испытать благодарность к этой ужасной женщине, которая-то и жизнь тебе дала только для того, чтобы сделать ее кошмаром? Так что не заблуждайся, милая Аглая; единственный твой долг по отношению к этому чудовищу заключается в отмщении, а так получается, что тебя ударили по одной щеке, ты собираешься подставить другую и надеешься при этом сохранить к себе уважение. Допустим, на сей раз ты избежишь гибели, но что будет дальше? Ты сделаешься жертвой своей матери завтра же, если ей не удастся погубить тебя сегодня. Поэтому открой свои прекрасные глаза, неразумное дитя, и подумай сама: что постыдного в том, чтобы пролить злодейскую кровь? Перестань тешить себя иллюзией, будто между тобой и этой злодейкой существует какая-то иная связь, кроме той, что связывает охотника со своей добычей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87