Однако детские предрассудки сбивают нас с толку и будут вводить в заблуждение до тех пор, пока мы не перестанем слушать их. Но увы, видимо, так уж мы устроены, что тогда только зажигаем лампу философии, когда уже не в состоянии наслаждаться и пользоваться ее светом, когда в конце пути, нагромоздив горы глупостей, обнаруживаем источник своего невежества. Почти всегда в качестве компаса при определении правого и неправого дела, справедливости и несправедливости мы используем законы своего правительства. Мы говорим: если закон запрещает то или иное действие, стало быть, это действие несправедливо, но такой способ суждения очень обманчив, ибо любой закон защищает всеобщий, то есть абстрактный интерес, но нет ничего, более чуждого индивидуальному интересу, нежели интерес всеобщий. Это два взаимоисключающих понятия, следовательно, нет ничего более несправедливого, чем закон, который приносит собственные интересы людей в жертву всеобщим. Мне могут возразить, что человек сам желает жить в обществе и именно поэтому должен жертвовать частью своих благ ради общественного блага. Допустим, но как отдать эту часть, не будучи уверенным, что ты получишь по крайней мере столько же, сколько отдашь? Более того, человек ничего не выигрывает от договора, который он заключает и согласно которому он подчиняется закону, так как закон в любом случае требует от него много больше, чем предлагает, и на один случай, когда закон защищает его, приходятся тысячи других, когда он его жестоко ущемляет; выходит, нет смысла подчиняться закону или можно подчиняться ему при условии, что он будет гораздо либеральнее. Закон существует только для того, чтобы сохранить предрассудки как можно дольше, чтобы продлить нашу позорную зависимость; закон – это ярмо, которое человек надевает на человека, как только видит, что его шея свободна от других оков. А в наказании, которому подвергается нарушитель закона, я вижу все признаки жестокости, а вовсе не средство улучшить человека, что должно быть, на мой взгляд, целью законодателей. Кроме того, нет ничего проще, чем избежать наказания, и этот факт лишний раз вдохновляет свободную и предприимчивую личность. Пора уяснить раз и навсегда, что законы – это неэффективные и опасные установления, их единственная задача – умножать преступления или делать их более изощренными и хитроумными. Не благодаря законам и религии человечество достигло своего нынешнего величия и своей славы, трудно себе представить, насколько замедлили прогресс эти презренные путы. Священники осмеливаются проклинать страсти, законники стремятся заковать страсти в цепи. Но попробуйте сравнить страсти и законы, и вы увидите, что принесло человечеству больше благ. Кто может сомневаться в словах Гельвеция, утверждавшего, что страсти для морали то же самое, что для физики движение? Только страстям обязаны мы всевозможным изобретениям и шедеврам искусства; страсти, полагает тот же автор, надо считать удовлетворением для ума и мощным двигателем для великих дел. Люди, не вдохновляющиеся сильными страстями – это презренные черви. Только великие страсти могут порождать великих людей. Когда страсть угасает, в человеческое сердце и тело проникает старость, когда старость исчезает совсем, на ее место приходит глупость. И вот теперь я хочу спросить вас, чем можно считать законы, запрещающие страсти, как не опасными во всех отношениях? В истории любой страны есть периоды анархии и периоды, когда порядок поддерживается самыми строгими и суровыми законами, и всем известно, что выдающиеся события случаются в моменты, когда люди плюют на законы. Как только закон начинает проявлять свою деспотическую власть, дух человеческий впадает в фатальную летаргию; хотя при этом порок перестает быть заметным, еще более становится заметным исчезновение всех добродетелей, и в такие времена ржавеют внутренние пружины в людях и зреют революции.
– Стало быть, – вставила Олимпия, – вы хотите вообще отменить все законы?
– Нет. Я утверждаю, что возвратившись к Природе, человек станет счастливее, чем под игом закона. Я против того, чтобы человек отказался хоть от одной из своих способностей. Человеку не нужны законы для самозащиты – для этого Природа вложила в него достаточно инстинктов и энергии; взяв закон в свои собственные руки, человек всегда добьется более быстрой и чистой, более надежной, основанной на силе, справедливости, чем в суде, ибо его акт личной справедливости будет определяться его личным интересом и личной его обидой, между тем как человеческие законы отражают интересы всех законодателей, которые участвуют в создании этих установлений.
– Однако без законов и вы будете терпеть угнетение.
– Для меня это не важно, если я получу право отплатить угнетателю, я предпочитаю терпеть угнетение от соседа, которого могу угнетать в свою очередь, нежели от закона, перед которым я бессилен. Страсти моего соседа страшат меня гораздо меньше, чем несправедливость закона, ибо я всегда смогу укротить их, но ничто не в силах противостоять несправедливому закону, против закона средств нет, и помощи ждать неоткуда. Все недостатки людей происходят от Природы, соответственно человек не может придумать законы, которые были бы лучше ее законов, и ни один человек не имеет права подавлять в себе то, что в него вложила Природа. Природа не установила никаких кодексов, единственный ее закон навечно запечатлен в человеческом сердце: он гласит, что надо любой ценой удовлетворять свои страсти и ни в чем им не отказывать. Нельзя гасить в себе порывы этого универсального закона независимо от того, какими могут быть их последствия, пусть это будет заботой тех, кого эти порывы могут задеть или оскорбить, и сильная личность всегда найдет способ противостоять им. Люди, которые считали, что из необходимости жить вместе вытекает необходимость придумать для себя какие-то установления, глубоко заблуждались: законы для общества нужны не больше, чем для живущего в лесу человека. Не нужен всеобщий меч правосудия – у каждого есть свой собственный.
– Но не все поймут это правильно, и может воцариться всеобщая несправедливость…
– Это невозможно. Никогда Джованни не будет несправедлив по отношению к Джузеппе, зная, что тот может дать ему отпор, но этот Джованни скоро станет в высшей степени несправедливым, обнаружив, что ему нечего бояться, кроме законов, которых легко избежать. Скажу больше: без законов количество преступлений возрастет, без законов мир превратится в один огромный вулкан, изрыгающий из себя непрерывный поток самых отвратительных злодеяний, но я утверждаю, что такая ситуация предпочтительнее, много предпочтительнее, нежели то, что мы имеем сейчас. Я предвижу нескончаемые конфликты, войны и столкновения, но это ерунда по сравнению с тем, что происходит под недремлющим оком закона, ведь закон часто карает невинного, и к общему числу жертв преступников добавляется масса жертв судейских ошибок и злоупотреблений: дайте нам анархию, и жертв станет меньше. Конечно, и у нас будут жертвоприношения, но свирепая слепая воля законов останется в прошлом. Облеченный правом отмщения, угнетенный человек найдет быстрый, надежный и экономичный способ наказать своего обидчика, не трогая никого другого.
– Однако, открывая двери произволу и монархии, вы неизбежно порождаете жестокий деспотизм…
– Еще одно заблуждение: как раз злоупотребление законов приводит к деспотизму; деспот – тот, кто создает законы, кто по своему усмотрению изменяет их и заставляет служить собственным интересам. Лишите деспота возможности злоупотребления, и это будет конец тирании. Никогда не существовало тирана, который бы не использовал законы для удовлетворения своей жестокости; если повсюду человеческие права будут распределены равномерно, чтобы дать каждому возможность отплатить за причиненные ему обиды, никакой деспот появиться не может, ибо он будет сброшен, как только он поднимет руку на первую, жертву. Никогда тираны не появлялись во времена анархии, они процветают лишь под прикрытием закона и достигают власти при его помощи, приспосабливая затем закон к своим потребностям. Таким образом под крылом закона царит произвол, таким образом законодательный акт хуже, чем анархия, красноречивым свидетельством этого служит тот факт, что правительство всегда стремится погрузить государство в пучину анархии, когда намеревается ввести новую конституцию. Чтобы отменить прежние законы, оно устанавливает революционный режим, в котором вообще нет никаких законов, и из этого режима в конце концов рождаются новые законы. Но новое государство бывает хуже предыдущего, ибо оно вырастает из него, ибо прежде чем достичь своей цели – ввести конституцию, ему приходится вначале установить монархию. Люди чисты и хороши только в естественном состоянии, как только они от него удаляются, начинается их деградация. Так что выбросьте из головы мысль улучшить людей через посредство закона, выбросьте как можно скорее. Повторяю: при помощи законов вы породите еще больших негодяев, более хитрых и порочных, но не создадите добродетельных людей.
– Но ведь преступления – это чума нашего времени, монсиньор. Чем больше законов, тем меньше преступлений.
– Хорошенькая насмешка над здравым смыслом и больше ничего. Но если серьезно, надо признать, что именно множество законов порождает множество преступлений. Перестаньте считать, что преступен тот или иной поступок, не создавайте законов, и преступления исчезнут.
– Я хочу вернуться к первой части вашего постулата: преступления, говорите вы – это чума нашего времени. Какой софизм! Чумой нашего времени уместнее назвать любой разрушительный механизм, угрожающий существованию всех жителей земли, так давайте посмотрим, отвечают ли преступления этому определению.
– Совершаемое преступление представляет собой отношения между двумя людьми. Один совершает этот акт, второй служит его жертвой. Итак, мы имеем двоих, один из которых счастлив, другой – несчастен, следовательно, преступление не есть чума нашего времени, так как делая половину населения земли несчастной, оно делает счастливой другую половину. Преступление – не что иное, как средство, которое употребляет Природа для достижения своих целей по отношению к нам, смертным, и для сохранения равновесия, необходимого в мире. Одного этого объяснения вполне достаточно, чтобы стало ясно, что не человеку дано карать преступление, ибо оно – дело рук Природы, только она обладает над нами всеми правами, которых мы начисто лишены. Если посмотреть под другим углом зрения, преступление – следствие страсти, и если страсти, как я уже говорил, следует считать единственными пружинами великих дел, необходимо поощрять преступление, дающее энергию обществу, и избегать добродетели, которая подтачивает силы. Стало быть, не надо наказывать преступление, напротив, надо способствовать ему, а добродетель вытеснить на второй план, где в конечном счете похоронить ее под толщей презрения, какого она и заслуживает. Конечно, мы не должны путать великие деяния с добродетелями, очень часто добродетель отстоит неизмеримо далеко от великого дела, а еще чаще великое дело представляет собой самое настоящее преступление. Кроме того, великие дела необходимы, а добродетели – никогда. Брут, добрейший глава своего семейства, был всего лишь туповатым и меланхоличным малым, а тот же Брут, ставший убийцей Цезаря, осуществил одновременно и преступление и великое дело: первый остался бы неизвестным для истории, а второй сделался одним из ее героев.
– Выходит, по вашему мнению, можно прекрасно чувствовать себя посреди самых черных преступлений?
– Как раз в добродетельной среде невозможен внутренний комфорт, поскольку всем ясно, что это – неестественная ситуация, это – состояние, противное Природе, которая может существовать, обновляться, сохранять свою энергию и жизнестойкость только благодаря бесчисленным человеческим злодеяниям, то есть самое лучшее для нас – постараться сделать добродетели из всех человеческих пороков и пороки из всех человеческих добродетелей.
– Именно этим я и занимаюсь с пятнадцатилетнего возраста, – заметил Браччиани, – и честно скажу вам, что наслаждался каждой минутой своей жизни.
– Друг мой, – сказала Олимпия, обращаясь к Киджи, – с вашими этическими воззрениями, которые вы нам изложили, вы должны обладать очень сильными страстями. Вам сорок лет – возраст, когда они проявляют себя с особой силой. Да, наверняка вы совершили немало ужасов!
– При его положении, – сказал Браччиани, – будучи главным инспектором римской полиции, он имеет достаточно возможностей творить зло.
– Не буду отрицать, – согласился Киджи, – что у меня исключительно благоприятные возможности для злодейства; не стану также убеждать вас, что не использовал их в полной мере.
– Выходит, вы поступаете несправедливо, подстрекаете к лжесвидетельству, фальсифицируете факты, – словом, используете доверенные вам орудия Фемиды, чтобы наказывать невиновных? – спросила синьора Боргезе.
– И делая все, что вы упомянули, я поступаю в согласии со своими принципами, поэтому считаю, что поступаю правильно. Если я полагаю, что добродетель опасна в этом мире, почему я не должен уничтожать тех, кто ее проповедует? С другой стороны, если я признаю порок полезной вещью, почему не должен я помогать ускользнуть от закона тем, кто молится пороку? Я знаю, что меня называют несправедливым, но пусть меня назовут еще худшим словом – мне наплевать на общественное мнение: мое поведение совпадает с моими принципами, и совесть моя спокойна. Прежде чем действовать таким образом, я внимательно проанализировал свои взгляды, затем выстроил на их основе линию жизни; пусть весь мир клеймит меня, мне наплевать на это. Я действую согласно своим убеждениям и за свои поступки отчитываюсь только перед самим собой.
– Вот истинная философия, – с одобрением произнес Браччиани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87