Мне давно надо было открыть вам глаза, но вы понимаете, как трудно решиться сообщить честному человеку неприятные вести, тем более, что ваша слепота служила вам прочной защитой, и было бы жестоко вторгаться в мир ваших иллюзий. Хотя я давно слышала о романе герцогини с неким Дольни.
– Вы говорите, у них роман?
– Это еще мягко сказано, сударь. Но я вижу, вы все еще сомневаетесь, хотя сомнения эти могут быть еще болезненнее, чем голая правда. По утрам или днем, когда вас нет дома, этот Дольни приходит бесчестить вашу постель, вы можете завтра же застать их врасплох и отомстить за столь наглое оскорбление.
– Вы мне поможете, мадам?
– Насколько это будет в моих силах. Но позвольте дать вам совет: не рассказывайте об этом княгине – всем известно, что она в близких отношениях с вашей супругой и знает о ее страсти, во всяком случае догадывается о том, что происходит в вашем доме.
– Я вас понял. Завтра же утром я спрячусь в соседней комнате.
Чтобы нас не застали за беседой, мы быстро расстались, и я посоветовала герцогу не искать со мною встречи в тот день. Потом пришла к герцогине и убедила ее отбросить все колебания и в полной мере насладиться юношей, который уже успел свести ее с ума, и как бы невзначай заметила, что герцог собирается на охоту, таким образом она может все утро развлекаться с Дольни.
– Постарайтесь проснуться пораньше, а позже я присоединюсь к вам, и мы организуем замечательное трио.
Герцогиня радостно засмеялась и согласилась на. все. Даже на то, что я буду участвовать в их утехах. Наутро все произошло так, как я задумала, и когда любовники слились в объятиях, я выпустила на арену герцога.
– Итак, сударь, – указала я на барахтавшуюся в постели парочку, – вам этого недостаточно?
Разъяренный Грийо с кинжалом в руке бросился в спальню. Я была рядом и проследила, чтобы удар пришелся на бесчестную супругу, лезвие глубоко вошло ей в бок, герцог выдернул его, чтобы вонзить в любовника, но проворный Дольни скатился с кровати, вскочил на ноги и опрометью вылетел из комнаты; Грийо кинулся за ним. Они бежали по длинному коридору, в дальнем конце которого разом распахнулись два люка; один, ведущий в подземный переход, поглотил Дольни, где тот оказался в безопасности, а в другой упал Грийо и угодил в лапы ужасной хитроумной машины, снабженной сотнями режущих лезвий, кромсавших на куски все, что попадало туда.
– Боже мой, что я наделал, – закричал герцог. – Ах, подлые твари! Гнусные злодеи! Вы заманили меня в ловушку! Прости меня, милая Онорина, они меня обманули, они соблазнили тебя, невинную жертву…
Не успели стихнуть последние слова герцога, как княгиня подтащила к люку обнаженное, окровавленное тело его супруги и столкнула его в колодец к мужу.
А мы трое – Дольни, Олимпия и я – легли на пол, склонившись над раскрытым люком, глядя на своих пленников.
– Принимайте вашу жену, сударь, она и вправду ни в чем не виновата. Утешьте же ее, если сможете, но будьте осторожны, – злорадствовала я.
Грийо инстинктивно потянулся к жене, но от его движения сработала пружина, машина с визгом начала вращаться, и через десять минут от супругов остались лишь бесформенные, изрубленные куски мяса и костей, которые плавали в крови. Нет необходимости описывать наш экстаз, когда мы наблюдали это зрелище; Дольни ласкал нас обеих, и мы содрогались от следовавших друг за другом оргазмов, которых я насчитала не меньше двадцати, и наши вагины пребывали, наверное, в таком же жутком состоянии, в каком были наши жертвы.
– Приходи завтра ко мне, и мы весь день проведем вместе, – предложила Олимпия, когда мы вернулись в город. – Я хочу представить тебя тому человеку, который предлагает мне сто тысяч цехинов за то, что я подпалю все больницы и приюты в Риме.
– Стало быть, ты еще не оставила эту чудовищную идею, княгиня?
– Конечно нет, Жюльетта. Ты ограничиваешь свои злодеяния домашней обстановкой, я же хочу распространить их по меньшей мере на половину города. Поджигатель Нерон – вот кто мой кумир. Я также хотела бы стоять на балконе с Лирой в руке и, напевая, любоваться тем, как мой родной город превращается в погребальный костер для моих соотечественников.
– Ты настоящее чудовище, Олимпия.
– Но не такая, как ты, милая моя; коварная проделка с уничтожением обоих Грийо абсолютно в твоем духе, я бы никогда не додумалась до такого.
На следующий день во дворце Боргезе Олимпия представила мне своих гостей.
– Это монсиньор Киджи из древнего княжеского рода, некоторые представители которого занимали в свое время Святой Престол; сегодня он возглавляет римскую полицию; пожар, о котором я тебе рассказывала, принесет ему большую выгоду, а сто тысяч, которые он мне заплатит, будут его вкладом в одно очень интересное предприятие. А это граф Браччиани, самый известный врач в Европе, и он будет руководить всей операцией, – потом Олимпия добавила, понизив голос. – Оба они – мои друзья, и я умоляю тебя предельно внимательно отнестись к их просьбам.
– Можешь за меня не волноваться, – уверила я подругу. Княгиня сделала необходимые распоряжения, чтобы нас никто не беспокоил, и потекла неторопливая беседа.
– Я пригласила вас отобедать, – кивнула в мою сторону Олимпия, – в компании с одной из самых известных во Франции либертиной; она ежедневно преподает нам, римлянам, уроки, как наслаждаться преступлением и извлекать из него пользу, к ее присутствие не помешает нам, друзья мои, вести свои разговоры.
– В самом деле, мадам, – заговорил глава полиции, – вы считаете преступлением незамысловатый и вобщем вполне банальный поступок? А я полагаю, что самое губительное, что имеется во всяком большом городе – это благотворительные учреждения: они выкачивают энергию, расслабляют волю, взращивают лень, они вредны во всех отношениях; нищий – такая же обуза для государства, как бесполезная ветка для персикового дерева: она вытягивает из него соки и не дает плодов. Что делает садовник с такой веткой? Срезает ее без всяких сожалений. Точно так же должен поступить государственный муж; кстати, один из основных законов природы заключается в том, что в мире не существует ничего лишнего. А попрошайка – бесполезный паразит, он не только потребляет часть того, что производит способный человек, что само по себе приносит вред, но и становится опасен, как только вы лишаете его подаяний. Мой план состоит в следующем: вместо того, чтобы раздавать гроши этим несчастным, надо сконцентрировать все усилия и истребить их – именно истребить полностью и нечего тут миндальничать, перебить, как вредных животных. Именно по этой причине я предложил княгине сто тысяч золотых цехинов за уничтожение всех этих заведений, которые являются язвами на теле нашего города. Это во-первых, а во-вторых, на их месте я намерен построить приюты для путешественников, пилигримов и прочей порядочной публики – просто снести с лица земли некоторые ветхие здания и возвести новые. Часть средств, которые сейчас идут на содержание больниц для бездельников, будут выплачиваться мне, кроме того, я буду иметь ежегодную ренту в сто тысяч; таким образом я потеряю только доход за первый год в пользу синьоры Боргезе, которая, в лице графа Браччиани нашла человека, способного избавить Рим от этих заведений и подготовить фундамент. Найти деньги для будущего строительства не составит труда – достаточно тех, которые сейчас расходуются на больницы. В настоящее время в городе двадцать восемь таких приютов, – продолжал Киджи, – а также девять пансионов, где живет около восьмисот бедных девиц, которых я, разумеется, включаю в свой список. Короче говоря, поджечь надо все сразу, в гигантском пожаре погибнут тридцать или сорок тысяч ничтожных и бесполезных людишек, они будут принесены в жертву, во-первых, ради благосостояния государства, во-вторых, ради удовольствия Олимпии, которая к тому же получит неплохие деньги, в-третьих, для увеличения моего состояния, в результате чего я сделаюсь одним из самых богатых священнослужителей, если план наш удастся.
– Сдается мне, – заметил Браччиани, – что главный исполнитель получит меньше всего, вернее, вообще ничего, и вам не приходит в голову предложить мне хотя бы один цехин из громадных прибылей, которые вы предвкушаете.
– Киджи имел в виду, что я поделюсь с вами, – поспешила вступить в разговор Олимпия, – но, видимо, вы правы: сто тысяч – это действительно очень скромная сумма, тем более, если разделить ее на двоих, и я думаю, вы должны также потребовать сотню тысяч в качестве своей доли, так как монсиньор понимает, что более удачного исполнителя для этого плана найти невозможно.
– Тихо, тихо, господа, – сказал служитель церкви, – давайте не будем ссориться из-за таких пустяков в самом начале нашего предприятия, иначе ни к чему путному оно не приведет. Я обещаю графу такую же сумму, что и синьоре Боргезе, а также премию сто тысяч франков вот этой очаровательной даме, – и Киджи улыбнулся мне. – Подруга Олимпии должна иметь такой же характер и за одно это заслуживает, чтобы считать ее нашей сообщницей.
– Она обладает необыкновенными талантами, – – подхватила княгиня, – и я обещаю, что она вас не разочарует. Вопрос о вознаграждении можно считать решенным, и от имени своих друзей я принимаю ваше предложение, теперь остается привести ваш план в исполнение.
– Я сделаю это, – заявил Браччиани с важным видом, – и обещаю, что не ускользнет ни одна из жертв государственной мудрости Киджи или, скорее, его порочного сластолюбия.
– Но на ком же теперь будут ставить свои эксперименты римские доктора? – спросила я.
– Жюльетта права в том. что почти все они имеют привычку испытывать свои лекарства на тех бедных пациентах, чья жизнь ничего не стоит. Я вспомнила, – продолжала Олимпия, – слова юного Иберти, моего личного врача, сказанные им не далее, как вчера, когда он пришел ко мне в спальню сразу после одного из своих опытов. «Какую пользу извлекает государство из существования этих ничтожеств, которыми кишат наши приюты? – сказал он в ответ на мой неодобрительный взгляд, когда я узнала, чем он только что занимался. – Вы окажете обществу плохую услугу, если запретите нам, истинным художникам от медицины, оттачивать наше мастерство на отбросах общества. В этом их единственное предназначение; Природа, сотворив их слабыми и беззащитными, сама указала на него, и воздерживаться от этого – значит пренебрегать советами Природы». «Однако, – заметила я, отвлекаясь от этой темы, – что будет, если какой-то презренный интерес заставит богатого или влиятельного человека воспользоваться болезнью какого-нибудь несчастного и совершить преступление против его личности, скажем, если ему вздумается пригласить врача, чтобы ускорить смерть больного? Как по-твоему, может ли доктор принять такое предложение?»
«Разумеется, – отвечал мой юный эскулап, – при условии, что ему хорошо заплатят, тогда у него не будет другого выбора. Ведь ему не надо опасаться своего сообщника, как и тому нечего опасаться его, потому что оба заинтересованы хранить тайну. Отказ же от выгодного предложения ничего не даст врачу, и ему нечем похвастать, если он сделает подобную глупость, пусть даже такое предложение – не из тех, что делают честному человеку; отклонив его, он ничего не получит, кроме сомнительного морального удовольствия, гораздо меньшего, чем то, которое доставит ему предложенная сумма. И даже свой отказ ему нечем мотивировать, если не считать того, что он может сослаться на свой долг, зато вместо вознаграждения он сорвет лишь ничего не значащие аплодисменты своей совести. Давайте предположим, что врач захочет ради собственного удовольствия выдать правосудию человека, предложившего ему покончить с пациентом. Ну и что он из этого выиграет? Получит скудное и презренное удовлетворение от исполненного долга – только и всего. Сравните – мимолетное удовольствие или кругленькая сумма за сокращение чьей-то ничтожной жизни – и скажите, какой здравомыслящий человек будет колебаться между этими двумя решениями? Так что умный доктор непременно согласится ускорить кончину пациента и будет держать язык за зубами».
– Вот что сказал мне Иберти, самый очаровательный, самый любезный и мудрый врач в Риме, и вы, конечно, понимаете, что он без труда убедил меня. Однако давайте вернемся к нашему делу, – спохватилась Олимпия, – вы уверены в успехе, дорогой Браччиани? Нет ли здесь опасности, что неуместные усилия спасателей разрушат наши планы? Ведь человеческие порывы, которые иногда бывают просто отвратительны, могут помешать нам и спасти многих из наших жертв.
– Я уже думал об этом, – ответил граф. – Я устроюсь на высоком холме посреди города, откуда буду швырять зажигательные бомбы – тридцать семь штук, по одной на каждый приют. Это будет заградительный огонь. Затем, через определенное время, будут выпущены другие снаряды, и как только пожарные укротят пламя в одном месте и перейдут к другому, огонь там вспыхнет снова.
– Да, в таком случае, граф, вы спалите весь город.
– Вот именно, – сказал доктор, – и наше предприятие, как бы ни было оно ограничено по размаху, унесет жизни половины населения Рима.
– Некоторые больницы находятся в самых бедных трущобах, – заметил Киджи, – и ни один из этих районов не уцелеет.
– Вас это смущает? – поинтересовалась Олимпия.
– Ничуть, синьора, – в один голос ответили Киджи и граф.
– Мне кажется, эти господа тверды в своем решении, – сказала я княгине, – и я не сомневаюсь, что преступление, которое они намерены совершить, окажется для них весьма полезным.
– В этом плане нет ничего преступного, – объяснил Киджи. – Все наши ошибки в области этики происходят из абсурдности наших представлений о добре и зле.
– Если мы полностью осознаем индифферентность всех наших действий, нам будет ясно, что поступки, называемые нами справедливыми, не являются таковыми в глазах Природы, а те, которые мы квалифицируем как несправедливые, возможно, по ее мнению, представляют собой высшую степень разумности и справедливости, ибо надежно гарантируют нас от ошибок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87