Я совсем не доверяю этому монстру, поэтому наше дальнейшее пребывание под его крышей чревато большой опасностью. Я захватила с собой надежные средства, которые помогли бы нам избавиться от него, а после его смерти забрать его сокровища и спокойно выйти на свободу. Но дело в том, что наш хозяин представляет собой великую угрозу для человечества, а мои принципы, как тебе известно, слишком похожи на его доктрины, чтобы я могла поднять на него руку. Это означало бы исполнить человеческий закон и оказать услугу обществу, но я не столь привязана к добродетели, чтобы совершить подобную глупость. Поэтому я предлагаю оставить этого человека в живых, то есть не покушаться на самый дух злодейства: в самом деле, разве может член «Общества друзей преступления» лишить жизни такого выдающегося преступника? Да ни в коем случае! Следовательно, мы должны его ограбить, но не более того; к тому же он много богаче нас, а справедливость всегда была краеугольным камнем моей философии. Ограбим его и бежим~ отсюда как можно скорее, иначе он все равно убьет нас – либо ради своего удовольствия, либо для того, чтобы ограбить нас самих. Мы подсыпем ему дурмана, а когда он заснет, заберем его деньги, прихватим парочку самых прелестных рабынь из его гарема и вон отсюда.
Сбригани не сразу согласился с моим планом, возразив, что дурман может не подействовать на такого колосса, и посоветовал-таки употребить для верности сильную дозу яда. В его доводах был свой резон, ибо живой злодей был намного опаснее для нас, нежели злодей мертвый, но я твердо стояла на своем, потому что давно и бесповоротно решила никогда не делать зла человеку, если он так же порочен, как я сама. Наконец, мы пришли к тому, что за завтраком подсыпем монстру снотворного, потом объявим челядинцам об успешном заговоре против их тирана и таким образом предотвратим возможные возражения по поводу наших прав на богатство покойного, после чего опустошим его сундуки и немедленно покинем это зловещее место.
Все прошло замечательно. Проглотив шоколад, в который мы подсыпали дурмана, Минский, несколько минут спустя, погрузился в такое глухое оцепенение, что нам не составило никакого труда убедить домочадцев в том, что их господин мертв. Дворецкий первым начал просить нас взять на себя управление замком, мы сделали вид, будто согласны, открыли подвалы с сокровищами и погрузили самое ценное на десятерых крепких мужчин; после чего прошли в женский гарем, выбрали двоих юных француженок, Элизу и Раймонду, соответственно семнадцати и восемнадцати лет, и уверили мажордома, что скоро вернемся за всем остальным, в том числе и за ним, что не собираемся бросать их на произвол судьбы, но что лучше будет, если мы все найдем более удобное жилище на равнине, среди людей, вместо этого медвежьего уголка, больше похожего на тюрьму. Растроганный дворецкий помог нам уложить добычу и собраться в дорогу, и за свою помощь он, несомненно, получил достойное вознаграждение от хозяина, когда тот, проснувшись, обнаружил пропажу сокровищ и наше бегство.
Мы погрузили добычу в два экипажа и отпустили носильщиков, щедро заплатив им и посоветовав идти куда угодно, только не в тот ад, где их ожидает мучительная смерть. Они с благодарностью приняли наш мудрый совет и тепло простились с нами. В тот же вечер мы добрались до окраин Флоренции. Быстро нашли ночлег и разгрузили веши с помощью своих новых очаровательных спутниц.
Семнадцатилетняя Элиза сочетала в себе все прелести Венеры с соблазнительными чарами богини цветов. У Раймонды же было одно из тех поразительных лиц, на которые нельзя смотреть без волнения. Их обеих Минский приобрел совсем недавно и не успел до них добраться, это обстоятельство, кстати, послужило главным критерием моего выбора. Они помогли нам подсчитать добычу, которая составила шесть миллионов в золотых и серебряных монетах и еще четыре в драгоценностях, слитках и итальянских деньгах. Как блестели мои глаза, оглядывая эти сокровища, как сладко было считать это богатство, которым я была обязана преступлению! Завершив это утомительное, но в высшей степени приятное дело, мы легли спать, и в объятиях двух новых наложниц, завоеванных моей ловкостью, я провела незабываемую ночь.
Теперь, друзья мои, позвольте мне описать великолепный город, куда мы въехали на следующее утро. Некоторые подробности очистят ваше представление о Флоренции от глупостей, навеянных множеством скабрезных анекдотов, и мне думается, такое отступление прибавит живости моему правдивому рассказу.
Построенная воинами Суллы, украшенная триумвирами, разрушенная Аттилой, вновь отстроенная Карлом Великим, увеличившая свои границы за счет древнего города Физолы, бывшего когда-то ее соседом, от которого ныне остались лишь развалины, долгие десятилетия раздираемая междоусобицами, захваченная семейством Медичи, которые правили ею две сотни лет, и наконец перешедшая во владение царствующего Лотарингского дома, Флоренция в наши дни управляется, как, впрочем, и вся Тоскана, чьей столицей она является, Леопольдом, великим герцогом и братом королевы Франции – деспотичным, надменным и безжалостным принцем, таким же гнусным и распутным, как и вся его семья, в чем вы скоро убедитесь из моего рассказа.
Вскоре после прибытия в этот город я заключила, что флорентийцы до сих пор с тоской вспоминают своих земляков-принцев и под владычеством чужестранцев чувствуют себя весьма неуютно. Никого не трогает напускная простота Леопольда, а его костюм, сшитый в народном стиле, не может скрыть германскую спесивость, и тем, кто хоть немного знаком с духом и нравами австрийской династии, понятно, почему ее членам гораздо проще принимать добродетельный вид, нежели сделаться по-настоящему добродетельными.
Флоренция, лежащая, как утомленная женщина, у подножия Апеннинского хребта, разделяется на две части рекой Арно; центр тосканской столицы чем-то напоминает сердце Парижа, рассеченное надвое Сеной, но на этом сходство между двумя городами заканчивается, так как во Флоренции жителей намного меньше, соответственно не так велика ее территория. Красновато-бурый гранит, из которого выстроены самые крупные здания, придает городу неприятный унылый вид. Если бы я не относилась с таким предубеждением к церквям, я бы, наверное, описала их, хотя бы бегло, но мое отвращение ко всему, связанному с религией, настолько неодолимо, что я не смогла заставить себя войти ни в один из этих храмов. Зато на следующий же день я поспешила в великолепную галерею столь же великолепного герцогского дворца. Я не в силах передать вам свой восторг от увиденных шедевров. Я обожаю искусство, оно меня живо волнует, как и все остальное, в чем отражается великая Природа. Достойны наивысших похвал те, кто любит и копирует ее. Есть только один способ заставить Природу открыть свои тайны – непрестанно, упорно изучать ее; только проникнув в ее самые сокровенные тайники, можно понять и принять ее без всяких предубеждений. Я всегда восхищаюсь талантливой женщиной; меня прельщает красивое лицо, но обаяние таланта пленяет гораздо сильнее, и мне кажется, второе приятней для женского самолюбия, нежели первое.
Мой чичероне, как легко догадаться, не замедлил показать мне ту знаменитую комнату, в которой Козимо Медичи застали за непристойными, но довольно невинными шалостями. Великий Вазари расписывал потолок в этом зале, когда туда вошел Козимо вместе со своей дочерью, к которой питал безумную страсть, и даже не подумав о том, что на лесах, над его головой, в это время может работать художник. Коронованный поклонник инцеста начал обхаживать предмет своей похоти. Устроившись на кушетке, любовники бурно ласкали друг друга на глазах пораженного мастера, который при первой же возможности поспешил прочь из Флоренции, резонно полагая, что невольного свидетеля этой кровосмесительной связи сиятельного лица ожидает незавидная участь. Опасения Вазари были совсем небеспочвенны в ту пору и в том городе, где не было недостатка в преданных учениках Макиавелли, поэтому с его стороны было разумно скрыться от фатальных последствий этой мудрой доктрины.
Немного дальше мое внимание привлек алтарь из литого золота, украшенный драгоценными камнями, – один из тех предметов, которые неизменно возбуждают во мне священное чувство собственности. Как мне объяснили, эта сказочно богатая и мастерски исполненная безделушка представляла собой «ex-voto», который великий герцог Фердинанд II, умерший в 1630 году, обещал святому Карлу Борромео за свое исцеление. Подарок уже находился в дороге, когда Фердинанд скончался, тогда его наследники, будучи трезвомыслящими людьми, порешили, что коль скоро святой не услышал молитвы, они освобождены от оплаты, и затребовали сокровище назад. К каким только причудам не приводит суеверие, и можно с уверенностью сказать, что из всех бесчисленных человеческих безумств подобная, несомненно, оказывает наиболее разрушительное действие на разум и душу.
Затем мы перешли в соседний зал полюбоваться знаменитой «Венерой» Тициана, и я должна признать, что это величайшее произведение потрясло меня сильнее, нежели «ex-voto» Фердинанда – красота Природы возвышает душу, между тем как религиозный абсурд ввергает ее в уныние.
На большом полотне изображена очаровательная блондинка с прекрасными глазами, правда, игра света и тени подчеркнута чересчур резко для светловолосой женщины, чья прелесть, равно как и ее характер, обыкновенно заключается в мечтательной нежности. Прелестница возлежит на белом ложе, одной рукой она ласкает цветы, другой, изящно согнутой, пытается прикрыть свой восхитительный бутончик; вся ее поза дышит сладострастием, а детали этого прекраснейшего тела можно рассматривать бесконечно. Сбригани заметил, что, на его взгляд, эта Венера поразительно похожа на нашу Раймонду, и я согласилась с ним. Прелестная наша спутница залилась краской, когда мы поделились с ней своим открытием, и жаркий поцелуй, запечатленный мною на ее губах, показал ей, насколько я разделяю мнение своего супруга.
В следующей комнате, известной как «зал идолов^, мы увидели большое собрание полотен Тициана, Паоло Веронезе и Гвидо и здесь же обнаружили нечто совершенно удивительное: гробницу, наполненную трупами, изображающими все стадии разложения, начиная с момента смерти до полного материального распада человека. Эта мрачная композиция выполнена из воска, настолько мастерски раскрашенного, настолько искусно вылепленного, что вряд ли настоящий процесс умирания выглядит так реально и убедительно. Этот шедевр производит такое яркое впечатление, что вы не в силах оторвать от него взгляд; вас пробирает дрожь, в ушах, кажется, слышатся глухие стоны, и вы невольно отворачиваете нос, будто учуяв тошнотворный смрад мертвечины… Эти жуткие сцены воспламенили мое воображение, и я подумала о том, сколько людей претерпели подобные, леденящие душу метаморфозы благодаря моей порочности. Впрочем, я увлеклась, поэтому добавлю лишь, что это сама Природа побуждает меня к злодейству, если даже простое– воспоминание о нем приводит мою душу в сладостный трепет.
Рядом располагается еще одна общая могила, выполненная точно таким же образом и также кишащая жервами чумы; здесь наиболее яркой фигурой является обнаженный мужчина, который изображен в тот момент, когда он, выронив из рук чье-то мертвое тело, клонится вниз и умирает сам. Вся группа, также ужасающе реалистична, потрясает воображение не меньше, чем первая гробница.
После это мы перешли к предметам более веселым. «Комната Трибунала» – так называется следующий зал – известна тем, что в ней находится знаменитая «Венера Медичи»; при первом же взгляде на эту ошеломляющую скульптуру любого чувствительного зрителя охватывает непонятное волнение. Говорят, один грек изнемог от страсти к мраморной статуе… Теперь я верю этому: в тот момент я сама была готова последовать его примеру, и нет ничего удивительного в том, что, как гласит молва, скульптор перебрал более пятисот моделей, прежде чем закончил свою работу: пропорции величественного тела, плавные, волнующие линии груди и ягодиц, неземной красоты руки и ноги – все это подтверждает мощь человеческого гения, бросившего вызов самой Природе, и я сомневаюсь, можно ли создать сегодня что-нибудь подобное, даже если собрать в три раза больше самых прекрасных моделей со всех уголков света. Считается, что эта статуя изображает Венеру греческих мореплавателей, и нет нужды подробно описывать ее, так как с нее снято достаточно копий,' которые может приобрести каждый желающий, но не каждый сможет оценить ее совершенство… Однажды этот несравненный шедевр был разбит вандалами, которых подвигнуло на это безумие их отвратительное благочестие. О, глупцы! О, невежды! Они боготворят создателя Природы и при этом думают угодить ему, уничтожая самое благородное и чистое творение. До сих пор много спорят по поводу личности скульптора; согласно общепринятому мнению это – произведение Праксителя, другие приписывают это Клеомену, но кем бы ни был творец, творение его великолепно; им любуются, оно вдохновляет воображение, созерцать его – одно из самых изысканных удовольствий, которое может доставить дело рук человеческих.
Затем мой взгляд остановился на «Гермафродите». Как вам известно, римляне, которые питали особое пристрастие к этим существам, всегда приглашали их на свои сатурналии. Быть может, изображенный здесь человек был известен своим выдающимся сладострастием и заслужил честь остаться в веках, жаль только, что ноги его скрещены, потому жаль, что скульптор был просто обязан показать то главное, что характеризует его двойной пол, и все двусмысленные особенности его тела. Гермафродит лежит на постели, выставив напоказ самый обольстительный в мире зад исполненный сладострастия, зад, который тут же, не сходя с места, возжелал мой супруг и признался мне, что ему однажды довелось заниматься содомией с подобным созданием и что полученное наслаждение он не забудет до конца своих дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87