– Я еще не довел свои принципы до такой высоты, как это сделал синьор Киджи, хотя, уверяю вас, они абсолютно схожи, и я осуществляю их так же часто и с такой же искренностью.
– Монсиньор, – сказала Олимпия главе римской полиции, – вас обвиняют в том, что вы слишком часто используете дыбу, причем, как говорят, особенно подвергаете этой пытке невинных и лишаете их жизни таким зверским способом.
– Я постараюсь объяснить эту загадку, – сказал Браччиани. – Пытка, о которой вы говорите, составляет главное удовольствие нашего озорника: он возбуждается, наблюдая ее, и извергается, если пациент испускает дух.
– Послушайте, граф, – поморщился Киджи, – мне бы не хотелось, чтобы вы превозносили здесь мои вкусы, я также не уполномочивал вас раскрывать мои тайные слабости.
– Напротив, мы очень благодарны графу за такое пояснение, – с живостью заговорила я, – Олимпии было весьма приятно услышать об этом, ибо от такого необыкновенного человека многое можно ожидать; со своей стороны, готова признать, что и меня глубоко тронуло то, что я узнала.
– Мы были бы тронуты еще больше, – подхватила Олимпия, – если бы синьор продемонстрировал нам свою любимую забаву.
– Почему бы и нет, – ответил распутник, – у вас есть под рукой подходящий объект?
– Сколько угодно.
– Хорошо, но они, возможно, не обладают всеми необходимыми качествами.
– Что вы имеете в виду?
– Пациент должен быть истощен до крайности, безупречным в смысле поведения и безропотен, – объяснил Киджи.
– И вы можете найти все эти качества в одном человеке? – удивилась Олимпия.
– Разумеется, – уверил ее высший судейский чин, – мои тюрьмы полны такими людьми, и если хотите, менее, чем через час, я доставлю сюда пациента и все остальное, необходимое для того, чтобы вы получили это удовольствие.
– Вы можете для начала описать этот предмет?
– Молодая дама, лет восемнадцати, прекрасная, как Венера, на восьмом месяце беременности.
– Беременная! – восхищенно воскликнула я. – И вы подвергнете ее столь жестокому обращению?
– В худшем случае она погибнет, в сущности так оно всегда случается. Но мне так больше нравится. Вместо одного вы получаете два удовольствия: этот вид наказания называется «корова с теленком».
– Я уверена, что это несчастное создание ни в чем не виновато.
– Я два месяца гною ее в тюрьме. Ее мать обвинила ее в воровстве, которое на самом деле устроил я, чтобы заполучить девицу. Ловушка была хитро задумана и сработала безупречно. Корнелия жива и здорова, хотя и сидит за решеткой, стоит вам сказать только слово, и я заставлю ее выделывать такие танцы на канате, какие и не снились ни одному акробату. После чего я распущу слух, что похитил ее из сочувствия, чтобы спасти от наказания, и, запятнав себя тем, что глупцы называют преступлением, я заслужу репутацию справедливого человека.
– Прекрасно, – сказала я, – однако вы оставляете в живых ее мать, и я боюсь, как бы она не узнала правду и не причинила вам больших неприятностей. Надежнее будет, если убедить, что она – соучастница дочери, или что-нибудь в этом духе.
– А вдруг в семье есть и другие члены? – предположил граф.
– Будь их даже двадцать человек, – заявила Олимпия, – мне кажется, личное спокойствие синьора Киджи стоит того, чтобы уничтожить их всех.
– Как вы ненасытны, люди, – вздохнул блюститель закона, – но я прошу вас не беспокоиться о моем благополучии, которое проистекает, из вашей похоти и вашего коварства. Между прочим, кроме матери у Корнелии есть брат, и я обещаю вам, что все трое умрут на ваших глазах, под пыткой, которую граф соблаговолил назвать источником моего удовольствия.
– Это как раз то, чего мы хотели, – кивнула Олимпия, – если уж вы зашли так далеко в своих кровожадных проказах, надо довести их до конца, ведь нет ничего хуже, чем остановиться на полпути. О, черт меня возьми, – застонала вдруг блудница, растирая себе влагалище прямо через платье, – я уже истекаю от восторга.
Киджи немедленно поднялся и пошел сделать необходимые распоряжения. Местом казни был избран маленький сад, окруженный густыми кипарисами и примыкавший к будуару Олимпии, и мы начали ласкать и возбуждать друг друга в ожидании необычного зрелища. Киджи и Олимпия были хорошо и давно знакомы, а Браччиани до этого дня не имел никаких дел с моей подругой, мне же были незнакомы оба мужчины. Поэтому княгиня взяла на себя труд сделать первые шаги: она сама раздела меня и, обнаженную, начала так и эдак поворачивать перед восхищенными поклонниками, потом они набросились на меня, но чисто в итальянском духе, то есть единственным объектом их внимания стал мой зад; они целовали и облизывали его, нежно щекотали и обсасывали отверстие, это продолжалось довольно долго, но они все никак не могли насытиться и вели себя так, будто забыли, что перед ними женщина. Только четверть часа спустя установилось некое подобие порядка. Браччиани слился с Олимпией, которая к этому времени также разделась, а я сделалась добычей Киджи.
– Не торопитесь, прелестное создание, – сказал мне гнусный развратник, прильнув лицом к моим ягодицам, – дело в том, что мои чувства от долгой привычки несколько притупились, и мне придется потрудиться, чтобы почувствовать твердость в чреслах. Это потребует времени и, возможно, утомит вас, в конце концов у меня может ничего не получиться, но в любом случае вы доставите мне удовольствие, а это, по-моему, все, о чем может мечтать любая женщина.
Произнося эти слова, развратник изо всех сил теребил и тискал свой инструмент и продолжал лобзать мой зад.
– Мадам, – обратился он к Олимпии, к заднему проходу которой уже примеривался Браччиани, – мне не очень нравится заниматься этим делом в одиночестве, думаю, графу также не помешает посторонняя помощь. У вас наверняка наготове есть девчонки или мальчишки, которые смогут возбуждать, сосать и сократировать нас, и мы доберемся до алтарей Каллипигийской Венеры бодрыми и сильными.
Олимпия дернула за сонетку, и в комнату в тот же миг вошли две пятнадцатилетние девочки – блудница всегда держала помощниц под рукой.
– Ага, очень хорошо, – заметил вельможа, – пусть немедленно приступают к своим обязанностям.
Они повиновались с полуслова, и в их детские руки Киджи вложил бесславные остатки своей мужественности, не переставая покрывать поцелуями мои ягодицы; скоро язык его проник в норку, но никаких признаков успеха я не ощутила. Более удачливый Браччиани тем временем уже проник в анус княгини, а ее служанка, стоя на коленях, сосала ее отверстие. Киджи несколько мгновений смотрел на них, потом рассвирепел, раздвинул мои ягодицы, вложил между ними свой полуотвердевший член и велел девочке пороть себя, но, увы, негодяи только опозорил мои прелести: ему недоставало стойкости, и он отступил. А вину за свое поражение возложил на бедную девочку.
– Если бы ты постаралась, – взревел он, – этого бы не произошло. – И мощным пинком отшвырнул ребенка далеко в сторону.
– В чем дело, монсиньор, в чем дело! – воскликнула Олимпия. – Накажите эту тварь построже, выпорите ее, я никогда с ними не церемонюсь.
– Вы правы, мадам, – сказал Киджи, хватая хлыст.
И несмотря на трогательную грацию и нежность юного создания, несмотря на обольстительное тело, варвар с такой яростью накинулся на него, что шестым ударом вырвал большой кусок плоти. Я заметила, что его дикий взгляд блуждает по моим ягодицам, а рука крепко сжимает хлыст и подбодрила его:
– Бейте, не бойтесь и бейте сильнее. Я догадываюсь, чего вам хочется и готова принять ваши удары. Давайте же, дорогой, и не щадите меня.
Киджи не заставил просить себя дважды и выпорол меня так основательно, что его вялый орган обрел силу и достаточную стойкость, чтобы пронзить меня. Я поспешно приняла нужную позу, он овладел мною, и тела наши возликовали.
– Что вы думаете насчет оргазма? – поинтересовался Браччиани, пристраиваясь сзади к моему партнеру.
– Думаю, пока не стоит, – отвечал Киджи. – Впереди у нас серьезное дело, поэтому лучше сохранить силы: мы можем позволить себе пролить сперму только во время агонии Корнелии и ее семейства.
На том и порешили, и, не обращая никакого внимания на наши ощущения, оба распутника в тот же момент, сошли с боевых коней, и на смену удовольствиям похоти пришли застольные наслаждения. Посреди трапезы Киджи, почти совершенно пьяный, предложил положить на стол одну из – девочек, ту, которую он не порол, и полакомиться с ее ягодиц горячим душистым омлетом. Так и было сделано, и бедный ребенок зашелся в крике от невыносимой боли, что нисколько не помешало пирующим хладнокровно втыкать вилки в кусочки яичницы, лежавшей на подносе из ободранной и окровавленной плоти.
– Было бы забавно запить все это соком из ее грудей, – заметил Браччиани.
– Я согласен, – сказал Киджи, – только прежде я вставлю ей клистир из кипящей воды.
– Я тоже хочу сделать ей клистир: влить во влагалище-порцию уксуса, – подхватила Олимпия хриплым голосом, который обычно появлялся у нее в те моменты, когда ее голову посещала особенно гнусная идея.
– Раз уж и мне надо высказаться, – сказала я, оглядев собравшихся, – я предлагаю съесть еще по омлету с личика этого милого создания, чтобы ненароком выколоть ей глаза, а потом насадить ее на вертел и оставить в центре стола для украшения.
Все эти предложения были осуществлены под жуткий надсадный вой, и мы продолжали пить, есть и беседовать, любуясь восхитительным зрелищем жутких мучений медленно умиравшей жертвы.
– Как вы нашли мой обед? – спросила княгиня Боргезе, когда мы приступили к десерту.
– Это великолепно, – последовал наш дружный ответ. И на самом деле обед был не только вкусен, но и роскошен.
– Тогда прошу вас испробовать вот этот напиток.
Это был ликер, который немедленно осадил все, чем мы набили желудок, и три минуты спустя мы почувствовали аппетит не меньший, чем перед тем, как сели за стол. В это время подали новые яства, на которые мы набросились как стая голодных волков.
– А теперь глоточек другого ликера, – сказала Олимпия, – и посмотрите, что будет.
Не успели мы выпить этот волшебный напиток, как вновь почувствовали приятные приступы голода. На столе появились новые блюда, еще более сытные, чем предыдущие.
– На этот раз обойдемся без обычных вин, – продолжала удивлять нас Олимпия, – начнем с алеатского, закончим фалернским, а после сыра подадут горячительные напитки.
– А что будем делать с жертвой?
– Клянусь потрохами, она еще дышит, – возвестил Киджи с удивлением в голосе.
– Неважно, давайте уберем ее отсюда и закопаем, все равно – мертвую, или живую. А на ее место положим свеженькую.
Сказано – сделано: первую девочку сняли с кола и убрали со стола, тот же самый толстый вертел воткнули в задний проход второй жертвы, которая нам служила развлечением в продолжение третьей трапезы. Непривыкшая к таким застольным излишествам, я испугалась, что не выдержу более, однако же ошиблась, чем была приятно удивлена: чудодейственный эликсир прочистил и умиротворил желудок, и хотя мы проглотили несметное количество пищи, каждый из нас чувствовал себя превосходно. Вторая жертва еще дышала, когда подали третий десерт; наши блудодеи вооружились молотком и щипцами, и вся компания, кипя от похоти и обезумев от опьянения, с удвоенной силой принялась терзать забрызганное кровью тело, и должна признать, что я была вдохновительницей этого натиска. Браччиани проделал над девочкой несколько, физических экспериментов, причем последний заключался в получении искусственной молнии, которая спалила ее. Мы жадно наблюдали, как жизнь вытекает из сосуда, бывшего когда-то ее телом, когда привели Корнелию вместе с матерью и братом, и их появление пробудило в нас желание новых, еще более извращенных злодейств.
Если красота Корнелии была безупречна, то ее несчастная мать, тридцати пяти лет от роду, отличалась несравненным великолепием и изяществом форм и линий. Леонардо, пятнадцатилетний брат Корнелии, ни в чем не уступал сестре и матери.
– Ого, – обрадовался Браччиани, привлекая мальчика к себе, – давненько я не видел такого херувимчика.
Но злосчастное семейство настолько было подавлено пережитыми страданиями и горестями, что мы все невольно притихли, не спуская глаз с прибывших; вы же знаете, друзья, что злодею всегда доставляет неизъяснимое наслаждение видеть горе, которое его порочность принесла безвинному человеку.
– Ого, в твоих глазах загорелся огонек, – шепнула мне Олимпия.
– Вполне возможно, – так же тихо ответила я, – только каменное сердце может остаться равнодушным при виде такого спектакля.
– Я тоже не знаю ничего более восхитительного, – согласилась княгиня, – ничто на свете так не будоражит мне кровь и не бросает в жар мою куночку.
Между тем представитель закона заговорил торжественным и угрожающим голосом:
– Надеюсь, вы полностью признаете свои преступления?
– Мы не совершили ничего дурного, – с достоинством отвечала Корнелия.
– В какой-то момент я думала, что моя дочь виновна в воровстве, – добавила ее мать, – но ваше поведение объяснило мне все, и я поняла ваши черные замыслы.
– Скоро вы увидите их еще лучше, мадам.
Мы вывели пленников в небольшой сад, избранный местом казни, где Киджи подверг их строгому допросу, а я в это время возбуждала его дремлющие мужские атрибуты. Вы не представляете себе, с каким искусством он заманивал их в ловушки, какие хитрые уловки он употребил для этого, и несмотря на их честные и наивные ответы, Киджи признал их всех троих виновными и тут же вынес приговор. Олимпия связала мать, я схватила дочь, а граф и судья занялись мальчиком.
Согласно правилам, прежде чем перейти к главной пытке, которая должна завершать эту церемонию, приговоренных подвергли, так сказать, предварительным мучениям. Олимпия взяла хлыст и исхлестала в кровь живот Корнелии, Браччиани и Киджи розгами выпороли Леонардо, превратив в месиво прекрасные юношеские ягодицы, а я истерзала грудь матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87