Отлично - сайт Wodolei
Медея тесно прижалась к груди знаменитого хирурга, уткнувшись мордой ему в шею, а лапой обнимая его голое плечо.
Ирма так и застыла, уставившись на них Никогда прежде у нее не было возможности без помех рассмотреть абсолютно голого мужчину. Бывшего центрового скорее озадачивало, чем оскорбляло невнимание женщин к его изумительному телосложению настоящего атлета; внешне он был вполне привлекателен, хотя изрядная сдвинутость так же бросалась в глаза, как и чрезмерная худоба. (И то и другое было не так заметно, когда доктор Заяц спал.)
Одержимый идеями трансплантации, этот прекрасный хирург служил для своих коллег постоянным предметом как зависти, так и насмешек. Говорили, что каждый день и в любую погоду он бегает как заведенный; что он практически ничего не ест, что у него полон дом птиц; что в последнее время его интересует только проблема «диетической неразборчивости» у собак, ибо этим страдает его невротичная сука Медея. А теперь еще помешался на своем сыне, которого практически не видит. Но Ирма разом отринула это. Перед ней был пример всепоглощающей беззаветной любви, исполненной самоотречения и героизма, и эту любовь разделяла с доктором его собака. (Чувствуя, как смягчается ее душа, Ирма прониклась симпатией и к Медее.)
Ирма до сих пор никогда не встречалась с Руди, по выходным она не работала. Она представляла себе мальчика только по фотографиям, которых в доме после каждого посещения Руди становилось все больше. Она, правда, и раньше замечала, что доктор входит в комнату сына как в святилище, но все же к столь трогательному проявлению отцовских чувств готова не была. Ее до глубины души потрясло это зрелище — доктор и собака, спящие в детской кроватке, тесно прижавшись друг к другу. Ах, подумала Ирма, вот это любовь!
И тут же влюбилась сама! Влюбилась в тоску, в способность любить, пусть не ее, а кого-то другого. С этой минуты она превратилась в послушную рабыню Заяца — хотя сам доктор заметил это очень не скоро.
И вот в этот судьбоносный момент Медея вдруг приоткрыла слезящиеся глаза, подняла тяжелую голову, зевнула, и нитка слюны повисла на нижней губе. А Ирме, которая видела тайный смысл в любой случайности, эта нитка собачьей слюны показалась жемчужным ожерельем.
Она почувствовала, что доктор Заяц вот-вот проснется, отметив с удивлением, что «шланг» у тощего доктора здоровенный, по крайней мере, толщиной с его руку! Ирма мгновенно приняла решение — она будет худеть.
Это решение было столь же внезапным, как и нахлынувшая страсть. Толстая, неуклюжая, почти на двадцать лет моложе разведенного доктора, Ирма с трудом заставила себя оторвать от него взгляд и отступила в прихожую, заметив, что он просыпается. Но все же дала ему понять, что находится неподалеку: негромко окликнула собаку. Медея уныло побрела к ней и была буквально ошарашена, — она даже принялась вилять хвостом! — такой водопад любви обрушила на нее Ирма.
Все на свете имеет свое предназначение, думала простодушная экономка, вспоминая свои прежние обиды и понимая, что именно Медея и проложит ей путь к сердцу доктора. И действительно, доктор был просто потрясен, услыхав, как Ирма воркует:
— Иди сюда, моя сладкая! Иди к маме! Сегодня мы с тобой будем кушать только самое-самое вкусненькое, самое полезное!
Как уже говорилось, коллегам доктора Заяца в профессиональном отношении было до него ох как далеко, и если бы они не чувствовали своих преимуществ в иных областях жизни, то наверняка стали бы завидовать ему еще отчаяннее и поносили бы его еще более злобно. Приободрялись они лишь при мысли о том, что неустрашимый лидер бостонской команды сохнет от любви к своему несчастному сыну-доходяге и, стремясь добиться ответной любви Руди, готов держать у себя в доме собаку, пожирающую собственные экскременты. Смешно, не правда ли?
Поистине немилосердно и даже жестоко было радоваться тем бедам, что обрушились на шестилетнего мальчика и его отца. Да и недостойно врачей называть маленького Руди «доходягой». Мальчика постоянно пичкали витаминами, поили апельсиновым соком и фруктовыми коктейлями (больше всего он любил коктейль из замороженной клубники и бананов); каждый день он съедал яблоко или персик Ему нравилась яичница-болтунья и тосты; мог он и огурцом похрустеть, но только полив его кетчупом. Молока он, правда, совсем не пил, в рот не брал ни мяса, ни рыбы, ни сыра, но порой соглашался отведать йогурта без ягод и фруктов.
Руди на самом деле весил для своего возраста маловато, но если бы он побольше бегал и просто чаще бывал на воздухе, а также слегка расширил свое меню, то выглядел бы ничуть не хуже других детей. Он был очень славный парнишка — не пресловутый «милый малыш», а действительно славный ребенок на редкость чистый душой и доброжелательный. Но Хилдред так его задолбала и сбила с толку, что ей почти удалось настроить его против отца. Три недели подряд она давила на хрупкую психику шестилетнего ребенка, пока доктор Заяц не обретал наконец возможность как-то противостоять ее ядовитому воздействию. Мало того, прекрасно зная, что доктор Заяц — приверженец тех видов спорта, которые требуют значительных физических усилий, Хилдред запрещала Руди после школы играть в футбол или кататься на коньках, и вместо прогулок ребенок с ее подачи «подсел» на видеофильмы.
Хилдред, все годы жизни с Заяцем умерщвлявшая свою плоть, теперь с наслаждением толстела, чтобы, как она выражалась, «стать более женственной». При одной лишь мысли о «более женственной» Хилдред у доктора ком подкатывал к горлу.
Но самой большой жестокостью с ее стороны было убеждать Руди, что отец его не любит. Она испытывала несказанное наслаждение, сообщая Заяцу, что после уик-эндов, проведенных в его доме, мальчик возвращается грустным и подавленным. Ей и в голову не приходило, что Руди мрачен оттого, что она каждый раз учиняет ему допрос с пристрастием.
«А женщина какая-нибудь там была? Ты никого не заметил?» — начинала она. (Но из представительниц женского пола в квартире отца Руди видел только Медею да самочек певчих птиц.)
Когда ребенок приходит в гости раз в три недели, так хочется порадовать его и завалить подарками. Но Хилдред внушала мальчику, что отец просто к нему подлизывается. Или же говорила: «Что это он тебе купил? Ах, роликовые коньки! Что ж, вещь полезная — видимо, он хочет, чтоб ты поскорее голову себе раскроил! И, уж конечно, он не дал тебе посмотреть ни одного фильма, так ведь? Ну, еще бы! Устал, бедняга! Целых два дня собственного сына развлекал! А по-моему, мог бы развлекать и получше! Уж как-нибудь постарался бы!»
Напротив — Заяц старался не в меру. Энергия в нем била через край, и он в первый же день обрушивал ее на мальчика.
Медея не менее бурно выражала свой восторг, встречая Руди, но он взирал на нее почти безучастно — так, во всяком случае, казалось со стороны. Мальчик, разумеется, не мог не видеть, что отец каждый раз готовится к его приходу, всячески стараясь ему угодить, развлечь его, но тем не менее держался настороженно и враждебно. Мать до того накручивала Руди, что он сам начинал выискивать поводы для обид, и не обнаруживая их, окончательно терялся.
Правда, в одну игру Руди с удовольствием играл даже в самые мучительные для обоих пятничные вечера, когда доктор чувствовал, что ему никак не удается пробиться к душе своего единственного сына и даже обыкновенный разговор у них не клеится. Игру эту Заяц придумал сам и особенно ею гордился.
Все шестилетки любят играть в одно и то же. Для игры, которую изобрел доктор Заяц, вполне подошло бы название «Повторение-плюс», хотя ни Руди, ни его отец не стали ломать себе голову над каким-то особенным названием. Поначалу они вообще играли только в эту игру, суть которой заключалась в том, чтобы по очереди прятать таймер от кухонной плиты.
А условия были таковы: таймер ставился ровно на одну минуту, и прятать его разрешалось только в гостиной. Хотя слово «прятать» тут не подходит — по правилам игры, таймер всегда следовало оставлять на виду. То есть не класть его, скажем, под диванные подушки или в шкаф, не засыпать семечками, просунув в клетку с красноперыми зябликами, а поместить так, чтобы его можно было увидеть. Но поскольку таймер был маленький и темный, то разглядеть его среди прочих предметов удавалось не сразу, тем более в чудовищно захламленной гостиной доктора Заяца, которую, как и весь старый дом на Браттл-стрит, спешно обставили новой — «и совершенно безвкусной», как сказала бы Хилдред, — мебелью. (Уезжая, она всю приличную мебель забрала с собой.) Ощущение беспорядка еще усиливалось из-за не сочетавшихся друг с другом портьер и ковров. В общем, гостиная доктора выглядела так, словно в ней прожили три или четыре поколения Заяцев, никогда и ничего из этой комнаты не вынося и не выбрасывая.
Конечно, спрятать здесь крохотный таймер ничего не стоило; его можно было оставить даже на самом видном месте. Но Руди так наловчился, что порой успевал отыскать его в течение положенной минуты, то есть до того, как прозвучит сигнал. Ну, а Заяц, если даже углядывал таймер в первые десять секунд, никогда не успевал найти его вовремя — к превеликому удовольствию своего сынишки. Он, конечно же, делал вид, что страшно этим огорчен, и Руди весело смеялся.
Прорыв за пределы простенькой забавы с таймером произошел неожиданно. Новая игра называлась «Чтение вслух» и вскоре стала служить поистине неисчерпаемым источником удовольствия как для Руди, так и для его отца, ибо Заяц читал сыну те же самые книги Э.-Б.Уайта, которые и сам больше всего любил в детстве «Стюарта Литтла» и «Паутину Шарлотты».
Руди так понравился поросенок Уилбер из «Паутины Шарлотты», что он даже захотел переименовать Медею в Уилбера.
— Нельзя, это мальчиковое имя, — заметил доктор, — а Медея у нас — девочка. Но я думаю, делу можно помочь. Если хочешь, назови ее Шарлоттой. Шарлотта — имя вполне девчачье, сам знаешь.
— Но ведь Шарлотта умерла! — горестно протянул Руди. (Шарлотта, давшая название книге, была паучихой.) — Что, если и Медея умрет?
— Нет, Руди, наша Медея еще долго не умрет, — заверил сынишку Заяц.
—А мама говорит, ты можешь ее убить, потому что иногда совершенно собой не владеешь.
— Обещаю тебе, детка: я никогда не убью Медею! — торжественно произнес доктор Заяц. — И при ней я всегда буду владеть собой. (Вот, кстати, образчик представлений Хилдред о характере ее бывшего мужа. Доктора действительно выводили из себя кучки собачьего дерьма, но это отнюдь не означало, что он ненавидел самих собак!)
— Расскажи мне, почему ее назвали Медеей, — попросил Руди.
Нелегко пересказывать этот древнегреческий миф шестилетнему малышу — для начала попробуйте объяснить ему, что такое кудесница или колдунья! Можно, конечно, рассказать, как Медея помогает Ясону похитить золотое руно. А дальше? Как говорить о том, что она сделала со своими детьми? Интересно все-таки, думал доктор Заяц, какому идиоту пришло в голову назвать собаку Медеей.
В течение первых шести месяцев после развода Заяц прочел более дюжины книг о различных расстройствах, возникающих у детей разведенных родителей. Особое внимание психиатры уделяли чувству юмора, которым, с их точки зрения, непременно должны обладать родители такого ребенка и которое отнюдь не являлось сильной стороной характера доктора Заяца.
Он позволял себе посмеяться лишь в те минуты, когда удавалось особенно ловко метнуть в сторону реки очередную собачью какашку, поддетую клюшкой для лакросса. Между прочим, в студенческие годы доктор Заяц был не только центровым команды Дирфилда, но и пел в хоре одного из тамошних клубов. И теперь — хотя теперь он пел только в ванной — на него частенько находило веселье и желание покуролесить. Особенно когда он принимал душ вместе с Руди. Принимать душ вместе с отцом Руди очень любил, и это стало еще одним пунктом в небольшом, но постепенно растущем списке того, что ему нравилось в отцовском доме.
Однажды, используя мелодию известной песенки «Я река», которую Руди выучил в детском саду, доктор Никлас М. 3аяц громко пропел:
Я Медея-дворняжка,
Ем свои же какашки,
А в античности, ей-ей,
У-ко-ко-шила детей!
— Что-о? — завопил Руди. — Спой еще раз! (Он уже знал от отца, что такое «античность».)
Доктор запел снова, и Руди просто зашелся от смеха. Известно, что скатологический юмор лучше всего воспринимают именно шестилетки.
— Только смотри, не пой этого при маме! — предупредил его доктор Заяц. И у отца с сыном неожиданно появилась маленькая общая тайна, еще более укрепившая их дружбу.
К тому времени Руди отнес домой уже два экземпляра «Стюарта Литтла», но Хилдред не желала читать мальчику эту книгу; оба экземпляра она выбросила. Руди сказал об этом отцу, лишь застигнув мать на месте преступления — когда она пыталась выбросить еще и «Паутину Шарлотты». И дружба отца и сына стала еще прочнее.
Каждый вечер, который они проводили вместе, доктор читал Руди «Стюарта Литтла» или «Паутину Шарлотты». Мальчику эти книжки не надоедали никогда. И он каждый раз горько плакал, когда погибала Шарлотта; и каждый раз смеялся, когда Стюарт крушил автомобиль-невидимку зубного врача. Когда Руди хотелось пить, он, подражая Стюарту, говорил отцу, что «умирает от жажды». (Сперва, естественно, доктору пришлось объяснить, что означает выражение «умирать от жажды».)
Между тем коллеги Заяца — хотя доктор весьма преуспел в противодействии ядовитым внушениям Хилдред, а Руди все больше убеждался в том, что отец по-настоящему его любит, — продолжали, будучи людьми недалекими, тешить себя уверенностью, что в моральном плане они куда выше знаменитого хирурга, у которого, дескать, «не сын, а какой-то дохлячок».
Прежде у сотрудников клиники имелся и еще один повод, чтобы презирать доктора: Ирма. Все считали, что экономка у Заяца — хуже некуда. Но как только началось знаменитое превращение, коллеги Заяца прикусили язычки. Сам же доктор еще долго не замечал, что его «ассистентка» совершенно преобразилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Ирма так и застыла, уставившись на них Никогда прежде у нее не было возможности без помех рассмотреть абсолютно голого мужчину. Бывшего центрового скорее озадачивало, чем оскорбляло невнимание женщин к его изумительному телосложению настоящего атлета; внешне он был вполне привлекателен, хотя изрядная сдвинутость так же бросалась в глаза, как и чрезмерная худоба. (И то и другое было не так заметно, когда доктор Заяц спал.)
Одержимый идеями трансплантации, этот прекрасный хирург служил для своих коллег постоянным предметом как зависти, так и насмешек. Говорили, что каждый день и в любую погоду он бегает как заведенный; что он практически ничего не ест, что у него полон дом птиц; что в последнее время его интересует только проблема «диетической неразборчивости» у собак, ибо этим страдает его невротичная сука Медея. А теперь еще помешался на своем сыне, которого практически не видит. Но Ирма разом отринула это. Перед ней был пример всепоглощающей беззаветной любви, исполненной самоотречения и героизма, и эту любовь разделяла с доктором его собака. (Чувствуя, как смягчается ее душа, Ирма прониклась симпатией и к Медее.)
Ирма до сих пор никогда не встречалась с Руди, по выходным она не работала. Она представляла себе мальчика только по фотографиям, которых в доме после каждого посещения Руди становилось все больше. Она, правда, и раньше замечала, что доктор входит в комнату сына как в святилище, но все же к столь трогательному проявлению отцовских чувств готова не была. Ее до глубины души потрясло это зрелище — доктор и собака, спящие в детской кроватке, тесно прижавшись друг к другу. Ах, подумала Ирма, вот это любовь!
И тут же влюбилась сама! Влюбилась в тоску, в способность любить, пусть не ее, а кого-то другого. С этой минуты она превратилась в послушную рабыню Заяца — хотя сам доктор заметил это очень не скоро.
И вот в этот судьбоносный момент Медея вдруг приоткрыла слезящиеся глаза, подняла тяжелую голову, зевнула, и нитка слюны повисла на нижней губе. А Ирме, которая видела тайный смысл в любой случайности, эта нитка собачьей слюны показалась жемчужным ожерельем.
Она почувствовала, что доктор Заяц вот-вот проснется, отметив с удивлением, что «шланг» у тощего доктора здоровенный, по крайней мере, толщиной с его руку! Ирма мгновенно приняла решение — она будет худеть.
Это решение было столь же внезапным, как и нахлынувшая страсть. Толстая, неуклюжая, почти на двадцать лет моложе разведенного доктора, Ирма с трудом заставила себя оторвать от него взгляд и отступила в прихожую, заметив, что он просыпается. Но все же дала ему понять, что находится неподалеку: негромко окликнула собаку. Медея уныло побрела к ней и была буквально ошарашена, — она даже принялась вилять хвостом! — такой водопад любви обрушила на нее Ирма.
Все на свете имеет свое предназначение, думала простодушная экономка, вспоминая свои прежние обиды и понимая, что именно Медея и проложит ей путь к сердцу доктора. И действительно, доктор был просто потрясен, услыхав, как Ирма воркует:
— Иди сюда, моя сладкая! Иди к маме! Сегодня мы с тобой будем кушать только самое-самое вкусненькое, самое полезное!
Как уже говорилось, коллегам доктора Заяца в профессиональном отношении было до него ох как далеко, и если бы они не чувствовали своих преимуществ в иных областях жизни, то наверняка стали бы завидовать ему еще отчаяннее и поносили бы его еще более злобно. Приободрялись они лишь при мысли о том, что неустрашимый лидер бостонской команды сохнет от любви к своему несчастному сыну-доходяге и, стремясь добиться ответной любви Руди, готов держать у себя в доме собаку, пожирающую собственные экскременты. Смешно, не правда ли?
Поистине немилосердно и даже жестоко было радоваться тем бедам, что обрушились на шестилетнего мальчика и его отца. Да и недостойно врачей называть маленького Руди «доходягой». Мальчика постоянно пичкали витаминами, поили апельсиновым соком и фруктовыми коктейлями (больше всего он любил коктейль из замороженной клубники и бананов); каждый день он съедал яблоко или персик Ему нравилась яичница-болтунья и тосты; мог он и огурцом похрустеть, но только полив его кетчупом. Молока он, правда, совсем не пил, в рот не брал ни мяса, ни рыбы, ни сыра, но порой соглашался отведать йогурта без ягод и фруктов.
Руди на самом деле весил для своего возраста маловато, но если бы он побольше бегал и просто чаще бывал на воздухе, а также слегка расширил свое меню, то выглядел бы ничуть не хуже других детей. Он был очень славный парнишка — не пресловутый «милый малыш», а действительно славный ребенок на редкость чистый душой и доброжелательный. Но Хилдред так его задолбала и сбила с толку, что ей почти удалось настроить его против отца. Три недели подряд она давила на хрупкую психику шестилетнего ребенка, пока доктор Заяц не обретал наконец возможность как-то противостоять ее ядовитому воздействию. Мало того, прекрасно зная, что доктор Заяц — приверженец тех видов спорта, которые требуют значительных физических усилий, Хилдред запрещала Руди после школы играть в футбол или кататься на коньках, и вместо прогулок ребенок с ее подачи «подсел» на видеофильмы.
Хилдред, все годы жизни с Заяцем умерщвлявшая свою плоть, теперь с наслаждением толстела, чтобы, как она выражалась, «стать более женственной». При одной лишь мысли о «более женственной» Хилдред у доктора ком подкатывал к горлу.
Но самой большой жестокостью с ее стороны было убеждать Руди, что отец его не любит. Она испытывала несказанное наслаждение, сообщая Заяцу, что после уик-эндов, проведенных в его доме, мальчик возвращается грустным и подавленным. Ей и в голову не приходило, что Руди мрачен оттого, что она каждый раз учиняет ему допрос с пристрастием.
«А женщина какая-нибудь там была? Ты никого не заметил?» — начинала она. (Но из представительниц женского пола в квартире отца Руди видел только Медею да самочек певчих птиц.)
Когда ребенок приходит в гости раз в три недели, так хочется порадовать его и завалить подарками. Но Хилдред внушала мальчику, что отец просто к нему подлизывается. Или же говорила: «Что это он тебе купил? Ах, роликовые коньки! Что ж, вещь полезная — видимо, он хочет, чтоб ты поскорее голову себе раскроил! И, уж конечно, он не дал тебе посмотреть ни одного фильма, так ведь? Ну, еще бы! Устал, бедняга! Целых два дня собственного сына развлекал! А по-моему, мог бы развлекать и получше! Уж как-нибудь постарался бы!»
Напротив — Заяц старался не в меру. Энергия в нем била через край, и он в первый же день обрушивал ее на мальчика.
Медея не менее бурно выражала свой восторг, встречая Руди, но он взирал на нее почти безучастно — так, во всяком случае, казалось со стороны. Мальчик, разумеется, не мог не видеть, что отец каждый раз готовится к его приходу, всячески стараясь ему угодить, развлечь его, но тем не менее держался настороженно и враждебно. Мать до того накручивала Руди, что он сам начинал выискивать поводы для обид, и не обнаруживая их, окончательно терялся.
Правда, в одну игру Руди с удовольствием играл даже в самые мучительные для обоих пятничные вечера, когда доктор чувствовал, что ему никак не удается пробиться к душе своего единственного сына и даже обыкновенный разговор у них не клеится. Игру эту Заяц придумал сам и особенно ею гордился.
Все шестилетки любят играть в одно и то же. Для игры, которую изобрел доктор Заяц, вполне подошло бы название «Повторение-плюс», хотя ни Руди, ни его отец не стали ломать себе голову над каким-то особенным названием. Поначалу они вообще играли только в эту игру, суть которой заключалась в том, чтобы по очереди прятать таймер от кухонной плиты.
А условия были таковы: таймер ставился ровно на одну минуту, и прятать его разрешалось только в гостиной. Хотя слово «прятать» тут не подходит — по правилам игры, таймер всегда следовало оставлять на виду. То есть не класть его, скажем, под диванные подушки или в шкаф, не засыпать семечками, просунув в клетку с красноперыми зябликами, а поместить так, чтобы его можно было увидеть. Но поскольку таймер был маленький и темный, то разглядеть его среди прочих предметов удавалось не сразу, тем более в чудовищно захламленной гостиной доктора Заяца, которую, как и весь старый дом на Браттл-стрит, спешно обставили новой — «и совершенно безвкусной», как сказала бы Хилдред, — мебелью. (Уезжая, она всю приличную мебель забрала с собой.) Ощущение беспорядка еще усиливалось из-за не сочетавшихся друг с другом портьер и ковров. В общем, гостиная доктора выглядела так, словно в ней прожили три или четыре поколения Заяцев, никогда и ничего из этой комнаты не вынося и не выбрасывая.
Конечно, спрятать здесь крохотный таймер ничего не стоило; его можно было оставить даже на самом видном месте. Но Руди так наловчился, что порой успевал отыскать его в течение положенной минуты, то есть до того, как прозвучит сигнал. Ну, а Заяц, если даже углядывал таймер в первые десять секунд, никогда не успевал найти его вовремя — к превеликому удовольствию своего сынишки. Он, конечно же, делал вид, что страшно этим огорчен, и Руди весело смеялся.
Прорыв за пределы простенькой забавы с таймером произошел неожиданно. Новая игра называлась «Чтение вслух» и вскоре стала служить поистине неисчерпаемым источником удовольствия как для Руди, так и для его отца, ибо Заяц читал сыну те же самые книги Э.-Б.Уайта, которые и сам больше всего любил в детстве «Стюарта Литтла» и «Паутину Шарлотты».
Руди так понравился поросенок Уилбер из «Паутины Шарлотты», что он даже захотел переименовать Медею в Уилбера.
— Нельзя, это мальчиковое имя, — заметил доктор, — а Медея у нас — девочка. Но я думаю, делу можно помочь. Если хочешь, назови ее Шарлоттой. Шарлотта — имя вполне девчачье, сам знаешь.
— Но ведь Шарлотта умерла! — горестно протянул Руди. (Шарлотта, давшая название книге, была паучихой.) — Что, если и Медея умрет?
— Нет, Руди, наша Медея еще долго не умрет, — заверил сынишку Заяц.
—А мама говорит, ты можешь ее убить, потому что иногда совершенно собой не владеешь.
— Обещаю тебе, детка: я никогда не убью Медею! — торжественно произнес доктор Заяц. — И при ней я всегда буду владеть собой. (Вот, кстати, образчик представлений Хилдред о характере ее бывшего мужа. Доктора действительно выводили из себя кучки собачьего дерьма, но это отнюдь не означало, что он ненавидел самих собак!)
— Расскажи мне, почему ее назвали Медеей, — попросил Руди.
Нелегко пересказывать этот древнегреческий миф шестилетнему малышу — для начала попробуйте объяснить ему, что такое кудесница или колдунья! Можно, конечно, рассказать, как Медея помогает Ясону похитить золотое руно. А дальше? Как говорить о том, что она сделала со своими детьми? Интересно все-таки, думал доктор Заяц, какому идиоту пришло в голову назвать собаку Медеей.
В течение первых шести месяцев после развода Заяц прочел более дюжины книг о различных расстройствах, возникающих у детей разведенных родителей. Особое внимание психиатры уделяли чувству юмора, которым, с их точки зрения, непременно должны обладать родители такого ребенка и которое отнюдь не являлось сильной стороной характера доктора Заяца.
Он позволял себе посмеяться лишь в те минуты, когда удавалось особенно ловко метнуть в сторону реки очередную собачью какашку, поддетую клюшкой для лакросса. Между прочим, в студенческие годы доктор Заяц был не только центровым команды Дирфилда, но и пел в хоре одного из тамошних клубов. И теперь — хотя теперь он пел только в ванной — на него частенько находило веселье и желание покуролесить. Особенно когда он принимал душ вместе с Руди. Принимать душ вместе с отцом Руди очень любил, и это стало еще одним пунктом в небольшом, но постепенно растущем списке того, что ему нравилось в отцовском доме.
Однажды, используя мелодию известной песенки «Я река», которую Руди выучил в детском саду, доктор Никлас М. 3аяц громко пропел:
Я Медея-дворняжка,
Ем свои же какашки,
А в античности, ей-ей,
У-ко-ко-шила детей!
— Что-о? — завопил Руди. — Спой еще раз! (Он уже знал от отца, что такое «античность».)
Доктор запел снова, и Руди просто зашелся от смеха. Известно, что скатологический юмор лучше всего воспринимают именно шестилетки.
— Только смотри, не пой этого при маме! — предупредил его доктор Заяц. И у отца с сыном неожиданно появилась маленькая общая тайна, еще более укрепившая их дружбу.
К тому времени Руди отнес домой уже два экземпляра «Стюарта Литтла», но Хилдред не желала читать мальчику эту книгу; оба экземпляра она выбросила. Руди сказал об этом отцу, лишь застигнув мать на месте преступления — когда она пыталась выбросить еще и «Паутину Шарлотты». И дружба отца и сына стала еще прочнее.
Каждый вечер, который они проводили вместе, доктор читал Руди «Стюарта Литтла» или «Паутину Шарлотты». Мальчику эти книжки не надоедали никогда. И он каждый раз горько плакал, когда погибала Шарлотта; и каждый раз смеялся, когда Стюарт крушил автомобиль-невидимку зубного врача. Когда Руди хотелось пить, он, подражая Стюарту, говорил отцу, что «умирает от жажды». (Сперва, естественно, доктору пришлось объяснить, что означает выражение «умирать от жажды».)
Между тем коллеги Заяца — хотя доктор весьма преуспел в противодействии ядовитым внушениям Хилдред, а Руди все больше убеждался в том, что отец по-настоящему его любит, — продолжали, будучи людьми недалекими, тешить себя уверенностью, что в моральном плане они куда выше знаменитого хирурга, у которого, дескать, «не сын, а какой-то дохлячок».
Прежде у сотрудников клиники имелся и еще один повод, чтобы презирать доктора: Ирма. Все считали, что экономка у Заяца — хуже некуда. Но как только началось знаменитое превращение, коллеги Заяца прикусили язычки. Сам же доктор еще долго не замечал, что его «ассистентка» совершенно преобразилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46