По мнению Руди, полупереваренный моток изоляционной ленты больше всего походил на останки чайки. Если это действительно чайка, думал Заяц, то бедная птичка, по всей вероятности, сдохла давным-давно и превратилась чуть ли не в камень, когда проклятая обжора решила ею полакомиться. Несмотря на то, что оба Заяца явно обладали аналитическими способностями, им никогда бы не разгадать загадку проглоченного Медеей предмета, если бы в понедельник утром им не позвонил телефонный мастер. Извинившись, он сказал, что забыл у них моток изоленты.
— Я вас в пятницу последними обслуживал, — сообщил мастер тоном судебного дознавателя, — так что наверняка именно у вас ленту и оставил. Хотя вряд ли вы ее нашли.
—Да нет, мы ее все же… нашли, — мрачно пробормотал доктор Заяц.
И умолк, ибо не в состоянии был вымолвить более ни слова: он случайно увидел Ирму: она стояла нагишом у себя на кухне и сушила полотенцем волосы. Вернувшись после выходных, Ирма, как всегда, совершила трехкилометровую пробежку и приняла душ. Она была уверена, что в доме никого нет, хотя… Что скрывать, Ирма давно хотела, чтобы доктор случайно увидел ее обнаженной. .
Обычно в это время доктор Заяц отвозил Руди к матери, чтобы Хиддред успела отправить мальчика в школу. Но в этот понедельник отец с сыном дружно проспали, всю ночь провозившись с Медеей, и доктор лишь после звонка разъяренной Хилдред, тут же обвинившей его в похищении ребенка, сумел заставить себя встать с постели, пойти на кухню и сварить себе кофе. Заяц слышал, что Хилдред продолжала злобно визжать и после того, как он сунул телефонную трубку Руди.
Ирма доктора не заметила, зато он-то ее заметил! Он вдруг увидел ее всю — лишь голова была накрыта полотенцем. «Черт возьми, какой у нее пресс!» — думал доктор, растерянно отступая в коридор.
Чуть позже он обнаружил, что не может и двух слов произнести, не заикаясь. Ему, например, хотелось поблагодарить ее за прекрасную идею с арахисовым маслом, но понять его она так и не смогла. (И с Руди так и не успела познакомиться: доктор спешно повез мальчика к разгневанной матери.) Зато и отец, и сын почувствовали, что между ними возникло нечто вроде духа товарищества — после того, как Хилдред самым диким образом наорала на них обоих.
Так что Заяц был преисполнен энтузиазма, когда звонил Уоллингфорду в Мехико; его радостно возбуждала не только обещанная рука Отто Клаузена, но и — причем куда сильнее! — потрясающий уик-энд, проведенный с сыном. Обнаженная Ирма также произвела на него сильное впечатление, хотя пока что он обратил внимание только на ее живот. Впрочем, подобная избирательность взгляда была для доктора Заяца в высшей степени характерна. Но неужели знаменитый хирург стал заикаться, видев всего-навсего Ирмин живот? Да и Уоллингфорду он сумел достаточно внятно рассказать лишь об «удивительной сообразительности и мужестве» миссис Клаузен и прочих несущественных деталях.
Но ни слова не сказал о том, какое неслыханное рвение проявила вдова Отто Клаузена, стремясь сохранить донорскую руку. Она не только сопровождала руку Отто из Грин-Бея в Милуоки, где и левая рука, и большая часть других органов, отделенных от тела, были уложены в лед, но и отправилась вместе с рукой покойного мужа из Милуоки в Бостон.
А Уоллингфорд между тем и понятия не имел, что в Бостоне его ждет нечто большее, чем знакомство со своей новой рукой: ему предстояло познакомиться со вдовой своей новой руки!
Это обстоятельство, впрочем, не слишком беспокоило доктора Заяца и других членов бостонской команды. Их смущало другое — чрезвычайно экстравагантное и совершенно неожиданное требование миссис Клаузен. Да, она выдвинула некие обязательные условия, связанные с рукой ее покойного мужа, и доктор Заяц, видимо, поступил в высшей степени мудро, не посвятив Патрика Уоллингфорда в эти подробности.
Со временем — надеялись в компании «Шацман, Джинджелески, Менгеринк и партнеры» — Уоллинг-форд, вероятно, проникнется сочувствием к спонтанным идеям вдовы. Так, например, буквально в последнюю минуту, она испросила права на свидания с рукой покойного мужа после завершения трансплантации.
Разве мог однорукий Патрик отказать ей?
— Просто-напросто ей хочется иногда видеть эту руку, — предположил доктор Заяц, беседуя с Уоллин-гфордом в бостонской клинике.
— Просто видеть? — переспросил Патрик и растерянно умолк. — Надеюсь, не касаться? Надеюсь, она не захочет… ну, держаться за руки и тому подобное?
— Никто не сможет после операции касаться вашей новой руки! Во всяком случае, достаточно долго, — заверил его доктор Заяц.
— Но сколько свиданий с рукой она захочет? Одно или два? Или это будут свидания, скажем, в течение года?
Заяц пожал плечами.
— Она никак это не определила; просто выдвинула свое условие, и все.
— Она что, сумасшедшая? — изумился Патрик. — Психопатка? Или горе так на нее подействовало?
— Вы сами все увидите, — сказал доктор Заяц, — Она хочет с вами познакомиться.
— До операции?
— Да, прямо сейчас. И это тоже одно из ее условий. Она желает убедиться, что по-прежнему тверда в своем намерении передать руку именно вам.
— Но мне казалось, это ее муж хотел отдать мне свою руку! — воскликнул Уоллингфорд, — Ведь это же его рука!
— Знаете… я только одно могу вам сказать: сейчас всем рулит именно вдова Отто Клаузена, — пожал плечами доктор Заяц. — Вам когда-нибудь приходилось иметь дело со специалистами по медицинской этике? (Надо сказать, что миссис Клаузен и в этом отношении оказалась весьма сообразительной.)
— Но зачем ей со мной-то знакомиться? — недоумевал Патрик. — Тем более до того, как мне новую руку приделают?
Если честно, требования вдовы — и особенно требование свиданий с рукой покойного мужа! — потрясли даже доктора Заяца. До такого мог додуматься разве что специалист по медицинской этике, а этим господам Заяц не доверял; он считал, что юристам вообще не место в экспериментальной хирургии. А то они вечно суют нос не в свое дело — видите ли, хотят сделать хирургию «более человечной».
Они утверждали, например, что руки — органы отнюдь не жизненно важные; что препараты, которые вводят реципиенту, чтобы уменьшить риск отторжения, не только сами по себе чрезвычайно опасны, но обрекают человека на пожизненное их употребление. Первыми реципиентами, по их мнению, должны становиться те, кто потерял обе руки, потому что для них трансплантация важнее, чем для тех, кто потерял только одну руку, и так далее, и тому подобное.
Как ни странно, специалистам по медицинской этике требования миссис Клаузен понравились — и диковатое требование регулярных свиданий с рукой покойного мужа, и условие предварительного знакомства с Уоллингфордом, которое позволит миссис Клаузен установить, достаточно ли хорош реципиент и стоит ли давать разрешение на операцию. (Согласитесь, это уж верх человечности!)
— Да ладно вам, она просто хочет понять… хороший ли вы человек, — попытался уговорить Патрика доктор Заяц.
Это новое оскорбление прямо-таки потрясло Уоллингфорда. Нет, какое нахальство! Чувствуя, что ему брошен вызов, он попытался решить, хороший ли он человек Он очень надеялся, что да. Но кто из нас может сказать это о себе с уверенностью?
Например, доктор Заяц знал, что хорошим его вряд ли можно назвать. Он лишь питал скромную надежду, что Руди все же любит его, и, разумеется, был уверен в том, что сам очень любит своего сынишку. Однако же насчет своей доброты доктор Заяц никаких иллюзий не строил; да и душевностью особой никогда не отличался, если не считать всепоглощающей любви к Рули.
И вдруг сердце доктора екнуло: он вспомнил плоский Ирмин живот и вздохнул с завистью: должно быть, целыми днями накачивает пресс!
— Ну хорошо. Оставляю вас наедине с миссис Клаузен, — промолвил доктор Заяц и ласково, совершенно не свойственным ему жестом, положил Патрику руку на плечо.
— Я останусь с ней совсем один? — в ужасе спросил Уоллингфорд и подумал: жаль, что у меня так мало времени на подготовку — я бы примерил самые «милые» выражения лица, на какие только способен! Но через секунду он представил себе руку Отто Клаузена — возможно, свою новую руку — и покорился. Видимо, лед уже тронулся, и Патрик, сдаваясь, пробормотал: — О'кей, о'кей, о'кей…
Доктор Заяц и вошедшая в кабинет миссис Клаузен церемонно, точно в старинном танце, поменялись местами. На третьем «о'кей» Уоллингфорд осознал, что находится один на один с новоиспеченной вдовой. Он посмотрел на нее и внезапно почувствовал легкий озноб — впоследствии ему станет казаться, что это было похоже на прикосновение прохладной озерной воды.
Не забывайте, что у миссис Клаузен был грипп. И когда тем воскресным вечером она заставила себя встать с постели, ее все еще лихорадило. Белье она, разумеется, надела чистое, а поверх натянула любимые старые джинсы и выгоревшую зеленую футболку, которые висели возле кровати на стуле. Эту футболку команды «Грин-Бей Пэкерз» — золотые буквы на зеленом фоне — она носила еще утром, чувствуя, что заболевает. А поверх футболки накинула старую спортивную куртку.
Зеленая футболка появилась у нее, насколько она помнила, еще в ту пору, как они с Отто стали ездить в домик у озера. Футболка была того же цвета, что хвоя елей и белоствольных сосен на другом берегу, когда их освещали лучи заката. Порой, ночуя в комнатке над лодочным сараем, миссис Клаузен использовала эту футболку в качестве наволочки — стирать можно было только в озере.
Даже теперь, стоя в кабинете доктора Заяца и обхватив себя руками, словно ей было холодно или хотелось спрятать от нескромного взора Патрика Уоллингфорда свои груди, она ощущала еле слышный запах сосновой хвои и — почему-то очень сильно! — присутствие Отто, словно он тоже был рядом.
Повсюду висели портреты знаменитых пациентов доктора Заяца, однако ни Патрик Уоллингфорд, ни миссис Клаузен ни разу на эту коллекцию не взглянули, настолько были поглощены созерцанием друг друга, хотя поначалу избегали смотреть друг другу в глаза.
Кроссовки миссис Клаузен промокли в висконсинском снегу, и Уоллингфорд, не сводивший глаз с ее ног, видел, что обувь на ней и теперь мокра насквозь.
Наконец миссис Клаузен сняла куртку, села в кресло рядом с Патриком и заговорила, причем Уоллингфорду казалось, что она обращается к его здоровой руке.
— Отто ужасно переживал из-за вашей руки — той руки, конечно, — промолвила она, не сводя глаз с правой руки Патрика. Уоллингфорд слушал ее с недоверием опытного журналиста, который обычно сразу понимает, когда ему лгут, а миссис Клаузен несомненно лгала. — Честно говоря, я старалась не думать об этом. Я и телевизор-то не могла смотреть, когда там показывали, как лев отгрызает вам руку! Мне и сейчас не по себе становится, как только я об этом вспомню.
— Мне тоже, — сказал Уоллингфорд; теперь ему уже не хотелось думать, что она лжет.
Затруднительно описать фигуру женщины, одетой в бесформенную линялую футболку, но Патрику миссис Клаузен показалась довольно складной — ничего лишнего, и, хотя ее темно-каштановым волосам не помешали бы шампунь и расческа, она явно привыкла следить за собой.
Правда, свет флюоресцентных ламп ее совсем не красил. На лице не было ни капли косметики, даже губы она не подкрасила, а нижняя губа вся пересохла и потрескалась — возможно, она не один раз ее закусывала. Окруженные темными тенями, ее карие глаза казались необычайно большими и глубокими, а по «гусиным лапкам» в уголках глаз Патрик догадался, что она его ровесница. (Уоллингфорд был немного моложе Отго Клаузена, а тот лишь несколькими годами старше своей жены.)
— Вы, наверное, считаете меня сумасшедшей? — сказала миссис Клаузен.
— Нет, что вы! Мне даже представить трудно, какие чувства вы сейчас испытываете — я хочу сказать, помимо того горя, которое на вас обрушилось…
По правде говоря, она казалась ему похожей на тех внутренне опустошенных женщин, которых он столько раз интервьюировал — вот и совсем недавно, в Мехико, он задавал всякие дурацкие вопросы жене того несчастного шпагоглотателя… И Уоллингфорд вдруг почувствовал, что уже давно знаком с миссис Клаузен.
Вот тут-то она его и удивила: сперва мотнула головой в сторону… его паха, а потом и указала туда рукой!
— Могу я посмотреть? — спросила она. Последовало неловкое молчание, Уоллингфорд почти перестал дышать. — На вашу руку… Пожалуйста, покажите мне вашу здоровую руку.
Он протянул ей правую руку так осторожно, словно ее недавно трансплантировали. Миссис Клаузен едва коснулась ее и тут же отдернула пальцы, а рука нелепо повисла в воздухе, как неживая.
— Немного маловата, — промолвила миссис Клаузен. — У Отго крупнее.
Патрик спрятал руку, чувствуя себя жалким и никчемным.
— Отго даже заплакал, когда увидел, как вы лишились руки. Правда! — Мы-то знаем, что Отго при этом зрелище чуть не вырвало, а плакала как раз миссис Клаузен, однако ей удалось внушить Уоллингфорду, что «ее глубоко потрясли невольные слезы мужа». (И старый опытный журналист Патрик Уоллингфорд, сразу понимавший, кто из интервьюируемых ему лжет, на сей раз моментально попался на крючок; его просто заворожил рассказ, как плакал Отго Клаузен.)
— Я вижу, вы очень его любили! — воскликнул он. Вдова, прикусив нижнюю губу, коротко кивнула, в глазах ее закипали слезы.
— Мы всё пытались завести ребенка… Мы так этого хотели, но почему-то ничего не получалось!
Она низко склонила голову и, уткнувшись лицом в свою куртку, горько заплакала. Старая зеленая куртка хоть и не настолько выцвела, как футболка, но слегка поблекла; и на спине у нее тоже красовался логотип команды «Грин-Бей Пэкерз» (золотой шлем с белой буквой «Г»).
— Эта рука всегда будет для меня рукой Огайо! — промолвила вдруг миссис Клаузен, отбросив куртку и впервые посмотрев Патрику прямо в глаза. Казалось, ей пришла в голову новая идея. — Кстати, сколько вам лет? — спросила она деловито. Возможно, видя Уоллингфорда только на экране телевизора, она считала, что в реальной жизни он должен выглядеть иначе — несколько старше или, напротив, несколько моложе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46