Она все-таки была против, да только это уж потом выяснилось. Но мне все равно не надо было с ним встречаться. Да и не нравился он мне никогда. Ну, в этом смысле…
Уоллингфорд с трудом удержался, чтобы не заорать: «Вот и отлично!»
— В общем, я сказала ему, что больше с ним встречаться не стану. Он все правильно понял, и мы с ним остались друзьями. Зато его бывшая жена со мной больше не разговаривает! А ведь она у нас на свадьбе подружкой невесты была! Представляешь? — Уоллин-гфорду нетрудно было это представить — ему хватило той единственной фотографии. — Вот, собственно, и все. Я просто хотела тебе рассказать… — И Дорис умолкла.
— Хорошо, что рассказала, — сумел прошептать Патрик, хотя слово «хорошо» отнюдь не соответствовало тем чувствам, какие он испытывал — чудовищной ревности и огромному облегчению. Она всего лишь переспала с каким-то своим старым приятелем… Ну и что? Это ведь ни к чему не привело, и Уоллингфорд был рад, даже счастлив. Но чувствовал также, что несколько ошибся в своих расчетах: не будучи красавицей, миссис Клаузен, безусловно, была одной из самых сексапильных женщин, каких он встречал в жизни. Естественно, любой захотел бы пригласить такую женщину на свидание. Интересно, почему он раньше не подумал об этом?
И сейчас он просто не знал, с чего начать. Уверенности ему придало лишь то, что миссис Клаузен крепче обычного сжала его руку, благодаря за сочувствие. — Я люблю тебя, — выпалил он. И обрадовался: Дорис своей руки не отняла, хотя пальцы ее слегка дрогнули. — И хочу жить вместе с вами — с тобой и с маленьким Отто. Я хочу на тебе жениться! — Она молча слушала. И он понятия не имел, о чем она сейчас думает.
Они ни разу не посмотрели друг на друга, упорно глядя на спящего ребенка. Приоткрытый ротик Отго-младшего словно подсказывал Уоллингфорду, что ему надо бы и еще кое-что о себе рассказать, и он начал свою историю. Вряд ли стоило выбирать подобный сюжет в тот вечер, когда просишь любимую женщину выйти за тебя замуж. Но Уоллингфорд был журналистом и привык работать с голыми фактами, а не рассказывать сказки женщинам и детям.
И при этом он упустил из виду самое важное в журналистской работе: контекст. Ему следовало начать хотя бы с поездки в Бостон к доктору Заяцу по поводу своих загадочных болей в ампутированной руке. Ему следовало затем рассказать миссис Клаузен о встрече с той женщиной в гостинице «Чарльз», и о том, как они читали друг другу Э.-Б.Уайта, лежа голыми в постели, но отнюдь не занимаясь сексом. И о том, что все это время он думал только о миссис Клаузен. Ведь он действительно думал только о ней!
Все это было частью контекста, который позволил бы Дорис понять, почему он уступил желанию Мэри Шаннахан иметь от него ребенка. Но ему самому стало бы значительно легче, начни он свой рассказ даже не с поездки в Бостон, а с командировки в Японию — с того, как он предложил Мэри, молодой замужней женщине, которая ждала ребенка, лететь вместе с ним в Токио; как он чувствовал себя виноватым перед ней, как долго не поддавался на ее просьбы, как пытался быть ей «просто другом»…
И разве не было частью контекста, что в конце концов переспал с Мэри без каких-либо дополнительных условий; по-дружески дав ей то, чего она так хотела? Просто ребенка, ничего более. Потом Мэри захотела заполучить заодно и его квартиру или, может быть, даже съехаться с ним, а также вознамерилась занять его должность, зная, что вот-вот станет его начальницей… Вот это, черт побери, действительно стало для него настоящим сюрпризом! Но как он мог такое предвидеть?
Несомненно, если одна женщина способна понять другую женщину, желающую забеременеть от Патрика Уоллингфорда, то почему бы и Дорис не отнестись кжеланию Мэри с сочувствием? Сам он очень на это надеялся. Увы! Да и какое сочувствие она могла проявить, если Патрик так бездарно все это на нее вывалил?
Он заговорил — как в воду прыгнул, и повел свой рассказ с той безыскусностью, что граничит с неловкостью и даже грубостью. Начал он с доверительного признания:
— Не думаю, что эта история свидетельствует о моей неспособности к постоянству, но меня все же несколько беспокоит…
Ей-богу, не самый лучший способ делать предложение! Неудивительно, что Дорис высвободила руку, резко повернулась и во все глаза уставилась на него. Уоллингфорд почувствовал, что дело плохо, и говорил, не поднимая глаз и стараясь смотреть только на спящего ребенка, словно невинность маленького Отто могла уберечь миссис Клаузен от всего, что она не в силах была ни принять, ни изменить.
Миссис Клаузен явно пребывала в смятении. Она даже ни разу не взглянула на сына, зато просто глаз не могла оторвать от красивого профиля Уоллингфорда, который продолжал неуклюже докладывать ей подробности своего постыдного поведения. Он нервничал, сбивался и с ужасом чувствовал, что производит на Дорис совсем не то впечатление, какое рассчитывал.
И о чем он только думал? В какое жуткое положение он их всех поставит, если Мэри Шаннахан окажется беременной его ребенком?
Решив ничего не скрывать, он поднял полотенце и показал миссис Клаузен синяк на голени — результат столкновения со стеклянным кофейным столиком в квартире у Мэри. Затем он продемонстрировал Дорис ожог, полученный в душе у Мэри, ну, а царапины на спине она уже и сама заметила. Как и след укуса на плече.
— Ох, это уже не Мэри! — вырвалось у Патрика.
Лучше бы он этого не говорил!
— С кем же ты еще встречался? — спросила Дорис Все шло совсем не так, как он надеялся. Однако история с Энжи ничего не меняла, да и говорить об этом было значительно проще.
— А еще я провел ночь со своей гримершей, — признался Уоллингфорд. — Всего одну ночь. Я просто очень завелся.
Какой замечательный подбор слов! (Вот и говори после такого о пренебрежении к контексту!)
Патрик рассказал Дорис о многочисленных телефонных звонках родственников Энжи, страшно расстроенных ее поведением, и миссис Клаузен не совсем правильно его поняла, решив, что Энжи несовершеннолетняя. (Возможно, из-за того, что девчонка, по словам Патрика, все время жевала жвачку.)
— Энжи — очень добрая девушка, — пытался втолковать ей Патрик, и она, разумеется, предположила, что Энжи умственно отсталая.
— Да нет же! — запротестовал Уоллингфорд. — Энжи вполне совершеннолетняя и совсем не глупая и не отсталая! Просто она… ну…
— Слаба на передок? — предположила миссис Клаузен.
— Нет… не совсем…— смутился Патрик, стараясь сохранить лояльность к бедняжке Энжи.
— А может, ты просто решил, что эта девочка будет последней, с кем ты переспишь, если я приму твое предложение? — Дорис как будто размышляла вслух. — А поскольку ты не знал, приму я его или нет, у тебя не было причин не переспать с нею…
— Может быть, — пробормотал Патрик.
— Ну что ж, все не так плохо, — подытожила миссис Клаузен. — Все это я, в общем, могу понять. Могу понять и эту Энжи. — После этих слов Патрик впервые осмелился поднять на нее глаза, но она тут же отвернулась и стала смотреть на Отго-младшего, который по-прежнему спал сладким сном. — А вот твою Мэри я до конца понять не в силах, — сказала она. — Не понимаю, как ты мог мечтать о совместной жизни со мной и маленьким Отто, если решился сделать этой женщине ребенка? Если она беременна и это действительно твой ребенок, ситуация существенно осложняется, не правда ли? Причем для всех нас — для тебя, для меня и для Отто.
— Ты права, — согласился Патрик. И о чем он только думал? — теперь эта мысль не давала ему покоя. Это был тот самый контекст, который он совершенно упустил из виду.
— Я могу понять, чего добивалась эта Мэри, — продолжала миссис Клаузен, неожиданно вцепившись обеими руками в его здоровую руку и глядя на него так пристально, что он не мог отвести глаз. — Кому из женщин не захотелось бы родить от тебя ребенка? — Она прикусила нижнюю губу и покачала головой, явно сдерживаясь, чтобы не накричать на него при малыше. — Ты у нас прямо красна девица, которая еще не успела понять, как она хороша! Ты что, не понимаешь, какое впечатление способен произвести на женщину? И дело даже не в том, что ты опасен, потому что красив; ты опасен как раз потому, что не представляешь, насколько ты красив! Да ты ведь не думаешь ни о ком! — Ее слова прозвучали как пощечина. — Как ты мог думать обо мне и в то же время делать ребенка другой? Ты обо мне вовсе не думал! Во всяком случае, в тот момент!
— Но ты всегда представлялась мне такой далекой… недоступной… — Больше Уоллингфорд ничего не смог из себя выдавить. Уж он-то понимал, что она сказала истинную правду.
Нет, ну каким же все-таки он оказался идиотом! С чего он взял, что запросто может рассказывать ей о своих эскападах и надеяться, что она полностью поймет его и посочувствует ему? Только потому, что сам он самым искренним образом посочувствовал ей в ее невинном заблуждении? Господи, да ведь она всего лишь согласилась встретиться со старым приятелем, столь же свободным, как и она сама, и ничего из этой встречи не вышло — было бы в чем каяться!
По сравнению с той единственной ошибкой, которую, по мнению миссис Клаузен, она допустила, собственное поведение представлялось Уоллингфор-ду совершеннейшим беспределом. Краска бросилась ему в лицо.
Миссис Клаузен, несомненно, была разочарована, он видел ее огорчение так же ясно, как видел саму Дорис: влажные спутавшиеся волосы, темные круги под глазами, тело, обтянутое старым купальником… А ведь Патрик еще не забыл, как она выглядела без купальника, в лунном свете на берегу и потом, в озере… (Она стала, пожалуй, чуточку полнее, а может, еще не успела сбросить тот вес, который набрала во время беременности.)
Уоллингфорд только сейчас понял, что именно любит в ней больше всего, даже больше ее искренности и открытости, непритворности ее желаний и чувств. Все, что она говорила и делала, было серьезно и осмысленно. И насколько одна женщина может отличаться от другой, настолько она не походила на Мэри Шаннахан. Прямая и практичная, Дорис доверяла людям, и ей самой можно было доверять. И уж если она уделяла кому-то внимание, то от всей души.
В мире Патрика Уоллингфорда царила полная свобода нравов. А Дорис Клаузен в своем мире никогда не допустила бы подобной распущенности. И к его предложению она отнеслась очень серьезно; она просто не могла отнестись к нему иначе. По всей видимости, ее согласие не было таким уж невозможным. Просто он, дурак, сам все испортил!
Она отсела от него подальше — перебралась на другую постель и сложила руки на коленях. Ни на него, ни на маленького Отго она больше не смотрела; в ее взгляде, устремленном куда-то вдаль, отражалась бесконечная усталость, часто настигавшая ее в эти предутренние часы.
— Мне бы надо немного поспать, — тихо сказала Дорис.
Патрику показалось, что ее усталые глаза смотрят сквозь стену — на темный прямоугольник в соседней комнате рядом с дверью, где раньше что-то висело, то ли зеркало, то ли картина.
— Там что-то раньше висело на стене… в другой комнате, — сказал Патрик, пытаясь ее разговорить. — Что это было?
— Просто реклама пива, — ответила миссис Кляузен.
— А-а-а… — вырвалось у Патрика, словно ему дали под дых. Ну, конечно же! Конечно, это была реклама пива, и ей просто надоело на нее любоваться.
Патрик протянул к ней здоровую руку, но даже колен ее не коснулся, а лишь легонько провел пальцами по ее животу.
— У тебя тут раньше была какая-то металлическая штучка, вроде украшения, — попробовал он сменить тему. — Я, правда, только один раз ее видел. — Он не стал уточнять, что это было в кабинете доктора Заяца, когда она так решительно его оседлала. Дорис Клаузен была явно не из тех, кто украшает себя пирсингом, да еще на пупке.
Она взяла его руку и положила ее к себе на колени. Но это отнюдь не было жестом одобрения или поощрения; просто она не хотела, чтобы он касался ее живота.
— Вроде как талисман или амулет, — пояснила она, и в этом «вроде как», Уоллингфорд почувствовал годы разочарований. — Отто купил его в салоне, где всякие татуировки делают. Мы тогда уже все на свете испробовали, чтобы ребенка зачать. И я эту штуку носила, надеясь забеременеть. Да только и амулет не помог. Может, правда, он при тебе сработал, да только вряд ли: тебе, по-моему, никакой амулет не нужен.
— Значит, ты его больше не носишь?
—Так ведь я больше и забеременеть не стремлюсь.
— Да, да. — Патрика даже подташнивало от горькой уверенности, что он потерял ее навсегда.
— Мне бы надо немного поспать, — тихо повторила она.
— Я хотел почитать тебе одну книжку, — сказал он, — но это можно сделать и в другой раз.
— А какую?
— Ну, вообще-то я хотел почитать ее маленькому Отто, когда он немножко подрастет. А тебе — потому что потом собирался читать ему… — Уоллингфорд умолк. Он чувствовал себя полным идиотом. Вне контекста это имело не больше смысла, чем все остальное, что он сегодня наговорил.
— Так что за книжка-то? — опять спросила она.
— «Стюарт Литтл», — ответил он, жалея, что вообще привез эту книжку с собой.
— А-а, детская. Про мышонка, да? — Он стыдливо кивнул. — У него еще была такая особенная машинка, он повсюду на ней ездил и птичку искал. Как «На дороге» , только про мышонка, правда?
Уоллингфорду так не казалось, но он кивнул. Он слегка удивился тому, что миссис Клаузен читала роман «На дороге» или по крайней мере слышала о нем.
— Мне надо все-таки хоть немного поспать, — сказала Дорис. — А если не засну, так лучше свою книжку почитаю, я ее с собой захватила.
Патрик с трудом удержался от того, чтобы еще что-нибудь не ляпнуть. Столь многое казалось ему потерянным, и чувствовать это было тем больнее, что только теперь ему открылось: он мог ее не потерять.
Что ж по крайней мере у него хватило ума не рассказывать ей, как они читали «Стюарта Литтла» и «Паутину Шарлотты» вслух (и голыми) с Сарой Уильямс или как там ее зовут. Вне соответствующего контекста — да, пожалуй, и в любом контексте — подобная история могла лишь подчеркнуть странность поведения Уоллингфорда и его полную распущенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46