— Тридцать четыре, — ответил Уоллингфорд, точно оправдываясь.
— Мы с вами ровесники, — кивнула она, и он заметил на ее лице тень слабой улыбки. «Может, она и в самом деле… того? — подумал Патрик — Вполне могла сбрендить — либо под тяжестью свалившегося на нее горя, либо пытаясь ему противостоять».
— Я не стану вам надоедать — после операции, — продолжала миссис Клаузен. — Но видеть руку Отто… касаться ее… И ведь это не будет для вас чересчур обременительным, правда? А если вы отнесетесь к моим чувствам с должным уважением, то и я отвечу вам тем же.
— Естественно! — воскликнул Патрик, даже не подозревая, чем ему это грозит.
— Видите ли, я по-прежнему хочу ребенка от Отто, — призналась она, но Уоллингфорд так ни о чем и не догадывался.
— Вы думаете, что беременны? — вскричал он взволнованно. — Почему же вы сразу не сказали об этом? Это же чудесно! Когда вы будете знать наверняка?
И вновь по лицу ее скользнула та же слабая безумная улыбка. Патрик и заметить не успел, когда она сбросила с ног кроссовки. Затем, расстегнув молнию на джинсах, стащила их вместе с трусиками и, немного помедлив, сняла футболку…
Патрик совсем обалдел: он никогда еще не видел, чтобы женщины раздевались подобным образом — снизу вверх. Видимо, решил он, у этой миссис Клаузен сексуального опыта все-таки маловато. И тут Патрик услышал ее голос — в нем что-то неуловимо изменилось, не звучность, а что-то другое — и он с изумлением понял, что у него сильнейшая эрекция. Но не потому, что миссис Клаузен стояла перед ним полунагая, а из-за того, что произошло с ее голосом!
— Другого случая у меня не будет, — продолжала она, словно не слыша. — Если я хочу родить ребенка от Отто, я уже должна быть беременной. А после операции вы не сможете ничем таким заниматься. Вы будете лежать в больнице, глотать тонны лекарств, страдать от боли…
— Но, миссис Клаузен! — Патрик, быстро вскочил — и тут же снова сел, понимая, что выглядит совершенно неприлично. — Ведь это же будет мой ребенок, а не вашего мужа, разве не так? — вполне правомерно заметил он.
На миссис Клаузен кроме бюстгальтера уже ничего не осталось, и Патрик отлично видел, что грудь у нее прелестная — куда лучше, чем можно было предположить. В пупке у нее что-то поблескивало; Патрик слегка удивился, но рассматривать украшение не стал, опасаясь, что и оно будет связано с символикой «Грин-Бей Пэкерз».
— Близость к руке Отто — вот единственная близость с ним, которая мне теперь доступна, — решительно заявила миссис Клаузен. Столь свирепую решимость легко можно было принять за страсть. Но сильнее всего действовал на Патрика ее голос; он оказался совершенно не в состоянии ему сопротивляться.
Миссис Клаузен прижала его к прямой спинке стула, наклонилась, расстегнула ремень у него на брюках, рывком сдернула их, а когда опомнившийся Патрик попытался ее удержать или хотя бы сесть прямо, решительно стащила с него и трусы. Затем она оседлала его и быстро задвигалась вверх-вниз, шлепая ему по лицу грудями — она все делала так быстро, что он и не заметил, когда она все-таки сняла с себя бюстгальтер.
— Но ведь мне пока не пришили его руку, — возразил Патрик Господи, ну когда он мог сказать женщине «нет»?
— Пожалуйста, постарайтесь относиться ко мне с уважением, — шепотом попросила она. Ах, какой это был шепот!
Он ощущал ляжками ее маленькие крепкие ягодицы, теплые и гладкие, а колокольчик в пупке вызвал у него даже больший прилив страсти, чем ее соблазнительные груди, и чуть не довел до оргазма. Шея Патрика была мокра от ее слез, но он чувствовал ее уверенную руку: она активно ему помогала.
А его руку миссис Клаузен нежно прижимала к груди — нет, не здоровую правую руку, а левую культю! И при этом шептала:
— Что это ты делаешь, а?.. Ничего особенного, правда?.. — И вдруг спросила: — Разве ты не хочешь сделать ребенка?
— Я очень уважаю вас, миссис Клаузен… — заикаясь, пробормотал Патрик, оставив, впрочем, всякую надежду на сопротивление и ему, и ей было ясно, что он окончательно сдался.
— Пожалуйста, называй меня Дорис, — проговорила сквозь слезы миссис Клаузен.
— Дорис?
— Да. Уважай меня, уважай! Вот все, о чем я тебя прошу! — Она уже рыдала.
— Но я вас уважаю! Я очень уважаю… тебя, Дорис! — заверил ее Патрик и правой рукой невольно провел по ее пояснице.
Он сделал это так, словно они давно уже спали в одной постели и даже в темноте рука сама находила путь к любой части ее тела. Он мог бы поклясться, что волосы у нее мокрые — да, мокрые и холодные, словно она только что плавала в реке или в озере!
Она наверняка знала, что у нее овуляция, думал он позже, женщина, которая в течение долгого времени пытается забеременеть, не может не знать таких вещей. Дорис Клаузен, по всей вероятности, понимала: причина того, что столь желанная беременность никак не наступает, кроется в Отто.
— Ты ведь милый, правда? — страстно лепетала миссис Клаузен, покрывая здоровую руку Патрика поцелуями. — Ты же хороший?
Хоть Патрик и был предупрежден заранее, что ей захочется это выяснить, он никак не ожидал, что она именно так его об этом спросит. Впрочем, не ожидал он и того, что станет заниматься с нею сексом. И, по правде говоря, секс с Дорис Клаузен оказался куда более насыщенным истинной страстью, чем все прочие любовные истории в его жизни. Если не считать, разумеется, тех эротических сновидений, в которые он погружался в Джунагадхе благодаря темно-синим капсулам. Но теперь тот необычный анальгетик стал для него совершенно недоступен — его невозможно оказалось раздобыть даже в Индии, — да и те невероятные сны никак нельзя было поставить в один ряд с обычным сексом.
Кстати, к вопросу о заурядном сексе: единственный половой акт со вдовой Отто Клаузена, занявший, кстати, не так уж много времени, полностью затмил воспоминания Патрика о любовных играх, которым они с Эвелин Арбутнот предавались в Киото, и о бурном романе с высокой блондинкой-звукооператором, ставшей свидетельницей нападения льва.
Между прочим, несчастная девушка ныне вернулась в Гамбург и все еще продолжала лечиться после испытанного шока. Правда, Уоллингфорд подозревал, что она куда сильнее страдает из-за своего падения в тележку с сырым мясом, чем из-за того, что лев отгрыз «бедному Патрику» левую кисть.
— Ведь правда же, ты хороший и добрый? — все повторяла Дорис. Лицо Патрика было мокро от ее слез, а ее маленькое сильное тело заставляло его совершать такие мощные рывки, что он с трудом расслышал собственный ответ. Зато доктор Заяц и другие члены бостонской команды, ожидавшие в приемной, наверняка его расслышали — жалостный вопль, донесшийся вдруг из-за дверей кабинета:
— Да! Да! Я хороший! Я добрый!
— Это что же, обещание? — прошептала Дорис. Ах, этот ее шепот! Убийственный шепот!
И снова Уоллингфорд завопил в ответ так, что каждое его слово прекрасно слышали и доктор Заяц, и прочие медики:
— Да! Да! Обещаю! Клянусь!
Ведущий специалист по хирургии верхних конечностей осмелился постучать в дверь собственного кабинета лишь после того, как там надолго воцарилась полная тишина.
— Ну, как у нас дела? Все в порядке? — осторожно спросил глава бостонской команды, заглядывая в кабинет.
Сперва он не заметил ничего необычного. Патрик Уоллингфорд, полностью одетый, сидел на том же стуле с прямой спинкой. А миссис Клаузен, тоже полностью одетая, лежала на ковре посреди докторского кабинета, закинув руки за голову. Ноги же она приподняла, устроив их на сиденье стула, стоявшего рядом с Уоллингфордом. Заметив удивленный взгляд вошедшего доктора, она пояснила:
— Видите ли, у меня спина не в порядке. — Разумеется, спина у Дорис была совершенно здорова. Просто она вычитала в пособиях для супружеских пар, что весьма рекомендуется после полового акта принимать именно такую позу — на спине и с приподнятыми ногами. — Приходится давать отдых позвоночнику. — И она посмотрела на Уоллингфорда, лицо которого расплывалось в блаженнейшей улыбке.
«Да они оба спятили!» — решил доктор Заяц, отчетливо ощущая в своем кабинете запах секса. Ни один специалист по медицинской этике никогда не одобрил бы подобного развития событий, но доктор Заяц был специалистом совсем в другой области — в хирургии верхних конечностей, — и его команда рвалась в бой.
— Ну, если вы всем удовлетворены, — осторожно начал он и посмотрел на миссис Клаузен, которая действительно выглядела в высшей степени удовлетворенной, а затем — на Патрика Уоллингфорда, который показался ему то ли сбрендившим, то ли пьяным, — так, может быть, мы сразу и договор заключим? Ну что, миссис Клаузен, вы даете нам зеленый свет?
— Я не возражаю! — выкрикнула Дорис так громко, словно обращалась к кому-то на противоположном берегу пруда или озера.
— И я тоже! — откликнулся Патрик. — Мне кажется, доктор, зеленый свет для вас уже включен.
Высшая степень сексуального удовлетворения, обозначившаяся на лице Уоллингфорда, что-то напомнила доктору Заяцу. Где же он видел подобное выражение лица? Ах да, в Бомбее, где он демонстрировал некоторые приемы детской хирургии перед аудиторией, состоявшей из лучших индийских педиатров и хирургов. Одну из операций Заяц помнил особенно отчетливо: оперировали трехлетнюю девочку, ручонка которой превратилась в месиво, угодив в какую-то сельскохозяйственную машину.
Заяц сидел у постели маленькой пациентки вместе с индийским анестезиологом, когда девочка начала приходить в себя после наркоза. Малыши переносят это крайне тяжело, им холодно и страшно, они не понимают, где находятся; да к тому же после наркоза у многих часто бывают рвота и понос.
Доктор Заяц хорошо помнил, что ему все хотелось под каким-нибудь предлогом уйти, чтобы не смотреть на страдания несчастного ребенка. Конечно, он зайдет проверить руку, но позже, когда малышке станет лучше.
— Погодите… это вы должны увидеть! — сказал ему анестезиолог. — Вы только взгляните на этого ребенка!
На невинном личике трехлетней девочки было написано глубочайшее сексуальное удовлетворение — такое, казалось, могла бы испытывать только взрослая и опытная женщина! Доктор Заяц был шокирован. (Печальная истина, увы, заключалась в том, что ни одна женщина в его объятьях не выглядела удовлетворенной.)
— Боже мой, — пробормотал доктор Заяц и спросил у индийского анестезиолога: — Что вы ей такое дали?
— Обычный наркоз. Я всего лишь добавил в него капельку одного чудодейственного средства, — пожал плечами индиец.
— Какого средства? Как оно называется?
— А вот на этот вопрос я отвечать не обязан, — отрезал анестезиолог. — В вашей стране это средство так или иначе недоступно. Впрочем, и здесь его, по-видимому, скоро запретят. Во всяком случае, Министерство здравоохранения твердо на это нацелено.
— Что ж, очень надеюсь, что вашему министерству это удастся! — сердито бросил доктор Заяц и, круто повернувшись, вышел из палаты.
Однако он не мог не отметить, что девочка ни сразу после операции, ни потом совсем не страдала от боли; а когда ему удалось наконец осмотреть ее руку, то и там все обстояло на удивление благополучно. И сама малышка вела себя совершенно спокойно.
— Болит? — спросил у нее доктор Заяц. Сиделка перевела его вопрос на местный язык и вскоре сообщила:
— Она говорит, что у нее все хорошо и ничего не болит. — Девочка продолжала что-то рассказывать, и доктор Заяц снова спросил:
— О чем это она?
Сиделка вдруг страшно смутилась и пробормотала:
— Лучше бы все-таки они перестали пользоваться этим болеутоляющим!
Но малышка продолжала что-то лепетать, и Заяц, помолчав, опять поинтересовался у сиделки, о чем рассказывает девочка.
— Да просто свой сон! — уклончиво ответила сиделка. — Говорит, что видела свое будущее. Говорит, что будет очень счастливой и родит себе много-много детишек. Хотя, по-моему, их у нее получится слишком много!
А девочка, слушая их разговор, улыбалась доктору, посматривая на него вызывающим и вовсе не детским взглядом.
И вот теперь Патрик Уоллингфорд, сидя у него в кабинете, в бостонской клинике, смотрит на него с такой же ухмылкой!
«Какое безумное совпадение!» — подумал доктор Заяц, наблюдая за выражением лица своего пациента.
«Жертва тигра» — так про себя называл он ту девочку из Бомбея, потому что малышка рассказывала врачам и сестрам, что когда ее ручка попала в машину, та зарычала на нее, как тигр.
Безумное то было совпадение или нет, но что-то в облике Уоллингфорда заставило доктора Заяца на время умолкнуть и задуматься. Похоже, эта «жертва льва» — как давно уже называл он Патрика, — нуждается не только в новой руке.
Откуда доктор Заяц мог знать, что на всем белом свете не было человека, в котором Патрик Уоллингфорд нуждался так, как в Дорис Клаузен!
Глава 7
Болевой синдром
Как объявил доктор Заяц на своей первой пресс-конференции — сразу после пятнадцатичасовой операции, — состояние пациента можно назвать «тяжелым, но стабильным». Патрику Уоллингфорду после общего наркоза все время хотелось спать, и он постоянно задремывал. Естественно, сказал Заяц, пациента накачали «различными иммунодепрессантами», однако он не пожелал уточнить, какими именно и как долго их будут применять. (Не упомянул он также и о стероидах.)
Знаменитый хирург, к которому в эти минуты было приковано внимание всей страны, заметно нервничал и отвечал на вопросы кратко и раздраженно. Как выразился один из его коллег, — а именно рогоносец Менгеринк, редкостный кретин! — «глаза у Заяца блестели, как у пресловутого „сумасшедшего профессора“!»
Ранним утром перед той исторической операцией доктор Заяц, как всегда, бегал по окутанному предрассветными сумерками и покрытому раскисшим снегом берегу реки Чарльз. И вдруг застыл как вкопанный: из призрачного тумана вынырнула и промелькнула мимо него девушка, которая обогнала его так легко, будто он вовсе и не бежал, а стоял на месте. Упругие ягодицы бегуньи, туго обтянутые спортивными брючками, решительно удалялись от Заяца, напрягаясь и расслабляясь, точно пальцы, когда их сжимают в кулак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46