— Приехать в родной город с чужой командой, да еще со счетом четыре — два! (Это была всего лишь вариация на тему, которую он успешно развивал с помощью прочитанного в газете.)
— Ты говоришь так, словно начитался газет или насмотрелся телепередач, — сказала миссис Клау-зен. — Холмгрен знает «пэкеров» лучше, чем они сами себя знают. А в команде Сиэтла отличная защита. Мы потому в этом году так мало очков и набрали — потому что у противника хорошая защита была.
— Ах, вот как? — Уоллингфорд решил заткнуться — тема футбола ему явно не давалась. И он решил поговорить о другом. — Я очень скучал по вас — по тебе и по маленькому Отто.
Дорис лишь улыбнулась в ответ. Дорогу она знала отлично. На ветровом стекле машины у нее был приклеен специальный парковочный талон, и полицейский сразу махнул ей, направляя в тот ряд, где больше не было ни одной машины, а из этого ряда она свернула на отдельную парковочную площадку.
Она поставила машину совсем рядом со стадионом, и они поднялись на лифте в ложу для прессы, причем Дорис даже не потрудилась предъявить билеты какому-то пожилому мужчине весьма официального вида, который дружески похлопал ее по плечу и поцеловал. Она показала на Уоллингфорда.
— Он со мной, Билл. Познакомься, Патрик, это Билл.
Уоллингфорд и Билл пожали друг другу руки. Патрик ожидал, что Билл его узнает, но обманулся в своих ожиданиях. Это, видимо, из-за лыжной шапочки, думал Патрик. Миссис Клаузен дала ему эту лыжную шапочку, как только они вылезли из машины. Он попытался отговориться тем, что уши у него никогда не мерзнут.
— А здесь замерзнут, — сказала она. — И потом, это не просто чтобы уши у тебя были в тепле. Я хочу, чтоб ты ее надел.
Значит, дело не в том, чтобы его не узнали. (Впрочем, шапочка по крайней мере спасет его от операторов Эй-би-си — в кои-то веки он не попадет в объектив.) Для Дорис важно, чтобы он тоже приобщился к матчу. На Патрике было черное кашемировое пальто, твидовый пиджак, тонкий шерстяной свитер и серые фланелевые брюки. Здесь почти никто не носил таких пижонских вещей.
Лыжная шапочка была традиционных цветов «Грин-Бей Пэкерз» — зеленая с желтым отворотом, его можно было опустить и натянуть на уши. Естественно, ее украшал довольно крупный логотип «пэкеров». Шапка была старая, растянутая — видно, прежде ее надевали на голову значительно большего размера, чем у Патрика, но нечего было и спрашивать миссис Клаузен, кто носил эту шапку раньше — и так ясна конечно же, ее покойный муж.
Они прошли через ложу для прессы, где Дорис поздоровалась с несколькими не менее официально выглядевшими мужчинами, а потом направились к дешевым местам наверху. Большинство болельщиков попадали на стадион совсем другим путем, но миссис Клаузен здесь, видимо, знали все. В конце концов, она ведь работала в клубе «Грин-Бей Пэкерз».
Потом они пошли по проходу вниз, направляясь к ослепительно-зеленому полю. Восемьдесят семь тысяч квадратных футов настоящей травы: такой газон носит название «спортивный синий».
— Ух ты! — вырвалось у Патрика. Хотя они и прибыли слишком рано, стадион «Ламбо» был уже наполовину полон.
Стадион представлял собой идеальную чашу без каких-либо проемов и без навесных галерей. Галерея здесь была только одна, а все места под открытым небом относились к категории дешевых Пока на поле шла разминка, на трибунах исполняли нечто вроде пролога перед спектаклем. Болельщики расписали себе физиономии зеленым и золотым, повсюду торчали какие-то желтые пластиковые штуки, похожие на огромные гибкие пенисы, а некоторые фэны, совсем ушибленные, украшали себе головы здоровенными кусками сыра, напоминая всем, что они — «тупоголовые фэны» и «настоящие сырные головы». Да уж, это вам не Нью-Йорк, подумалось Уоллингфорду.
Они спустились еще ниже по длинному и крутому проходу. Их места были где-то в центральной части стадиона, вровень с 40-ярдовой отметкой на поле, и на той же стороне, что и ложа прессы. Патрик шел за Дорис мимо целой череды деликатно повернутых в сторону мощных колен — болельщики молча их пропускали. Он понемногу начинал понимать, что сидеть они будут среди людей, которые прекрасно их знают — причем не только миссис Клаузен, но и его самого. И знают вовсе не потому, что он, Патрик Уоллингфорд, так уж знаменит, и не потому, что он в шапочке Отто, а потому, что все это сплошные Клаузены! Патрик вдруг понял, что знаком более чем с половиной присутствующих! Он помнил многие из этих лиц — в том числе и по фотографиям, пришпиленным к стенам в домике у озера.
Мужчины хлопали Уоллингфорда по плечу, женщины ласково касались его левой руки. «Привет, ну как жизнь?» — крикнул ему кто-то, и Патрик узнал этого человека по фотографии, приколотой булавкой к бархатной подушечке в коробке из-под ювелирных украшений — на фотографии этот тип выглядел совершеннейшим дебилом и оказался тем самым Дон-ни, который застрелил орла. Одна сторона его лица была выкрашена желтым, цвета кукурузных зерен, а другая — ядовито-зеленым, настолько гадкого оттенка, словно несчастный Донни страдал каким-то совсем уж невообразимым недугом.
— Жаль, что не вы сегодня передачу вели, — дружеским тоном сказала Уоллингфорду одна из женщин. Он и ее тоже узнал — по фотографии, где она среди прочих юных матерей лежала на койке в роддоме со своим новорожденным.
— Я просто не хотел пропустить этот матч, — ответил Уоллингфорд.
И почувствовал, как Дорис сжала ему руку; а он и не заметил, что она его за руку держит! На виду у всех! Хотя все всё уже знали — задолго до того, как это узнал сам Уоллингфорд. Дорис его приняла! Он хотел заглянуть ей в лицо, но она спряталась под капюшоном. Было совсем не холодно, просто ей не хотелось встречаться с ним взглядом.
Патрик сел рядом с миссис Клаузен, не выпуская ее руки. И тут же какая-то пожилая женщина, сидевшая слева от него, взяла его за левую культю. Это была еще одна миссис Клаузен, но гораздо более крупная, чем Дорис, — ее бывшая свекровь, мать Отто-старшего и бабушка Отто-младшего. («Может быть, не стоило употреблять слово „бывшая“, — подумал Патрик) Он улыбнулся этой большой миссис Клаузен. Сидя, они были примерно одного роста. Старая миссис Клаузен притянула Патрика к себе и поцеловала в щеку.
— Мы все очень рады вас видеть, — улыбнулась она. — Нам Дорис сказала, что вы приедете.
«Дорис могла бы и мне кое-что сказать заранее!» — подумал Уоллингфорд и снова посмотрел на нее, но лицо ее по-прежнему скрывалось в тени капюшона. И лишь по тому, как крепко она стиснула его руку, он понял совершенно точно: да, она его приняла! Как ни странно, все Клаузены его приняли!
Перед началом игры на стадионе воцарилась тишина — Уоллингфорд решил, что это минута молчания в память двухсот семнадцати пассажиров египетского авиалайнера. На самом деле минута молчания была в память Уолтера Пэйтона, который умер в возрасте сорока пяти лет от болезни печени. Пэйтон считался одним из самых вьщающихся нападающих за всю историю Национальной футбольной лиги.
Мяч ввели в игру. Температура была около десяти градусов, на вечернем небе — ни облачка, но ветер довольно сильный. Он дул с запада со скоростью семнадцати миль в час, а при порывах — и тридцати. Может быть, ветер помешал Фавру. Он четырежды отдавал неточный пас.
— Я тебе говорила, он выложится до конца, — четыре раза повторила Дорис, пряча лицо под капюшоном.
Перед игрой, когда представляли участников матча, толпа шумно приветствовала бывшего тренера «пэкеров» Майка Холмгрена. Фавр и Холмгрен обнялись посреди поля. (Даже Патрик Уоллингфорд обратил внимание, что стадион «Ламбо» расположен на пересечении улицы Майка Холмгрена и Винс-Ломбарди-авеню.)
Холмгрен вернулся в родные края вполне подготовленным. Вдобавок к неточным пасам, Фавр дважды терял мяч. На трибунах даже засвистели — редкий случай для стадиона «Ламбо».
— Болельщики «Пэкерз» обычно никого не освистывают, — заметил Донни Клаузен, тем самым доказывая, что сам-то он не свистел. Донни наклонился поближе к Патрику; желто-зеленая краска лишь подчеркивала явные признаки дебильности. К убийце орла, впрочем, всегда относились как к слабоумному. — Мы все очень хотим, чтобы Дорис была счастлива! — угрожающе прошептал он Уоллингфорду.
— И я тоже этого хочу, — ответил Патрик.
«А что, если Отто застрелился потому, что не смог сделать миссис Клаузен счастливой? Что, если это она вынудила его совершить столь страшный шаг? Как-нибудь намекнула ему? Наверное, у меня предсвадебная горячка, раз в голову такие мысли приходят!» — думал Уоллингфорд. Впрочем, у него не было сомнений: уж его-то самого Дорис Клаузен запросто способна довести до самоубийства, если он когда-нибудь ее разочарует.
Патрик обнял Дорис правой рукой за узкие плечи, притянул к себе и чуть сдвинул назад ее капюшон. Он хотел всего лишь поцеловать ее в щечку, но она повернулась и поцеловала его прямо в губы. И он почувствовал, что ее холодное лицо мокро от слез, хотя она тут же снова спряталась под капюшоном.
Фавра вывели из игры, заменив его Мэттом Хасселбеком, когда до конца последней четверти матча оставалось меньше шести минут. Миссис Клаузен повернулась к Уоллингфорду и сказала:
— Поехали отсюда. Не стану я смотреть на этого новичка.
Кто-то из Клаузенов заворчал, что они уходят, но ворчанье было вполне добродушным; и даже на дебильно раскрашенном лице Донни расплылась улыбка.
Дорис вела Патрика, держа его за правую руку. Они поднялись обратно к ложе прессы, и знакомый Дорис, чересчур фамильярный молодой человек атлетического сложения, пропустил их внутрь. Этот парень был достаточно мощным, чтобы оказаться одним из запасных игроков или бывшим игроком. Дорис словно и не обратила на него внимания, но, когда они с Уоллингфордом подходили к лифту, ткнула пальцем в сторону этого парня, стоявшего возле бокового входа в ложу прессы, и спросила:
— Видел его?
— Видел. — Парень по-прежнему чересчур фамильярно им улыбался, хотя миссис Клаузен так ни разу и не повернулась в его сторону.
— Так вот, это и есть тот тип, с которым мне не следовало спать! — отчеканила Дорис. — Теперь ты все обо мне знаешь.
В кабину лифта набились спортивные комментаторы, в основном молодые ребята. Они всегда уходили, чуть-чуть не дождавшись конца игры, чтобы успеть занять лучшие места на пресс-конференции после матча. Почти все они, конечно, знали миссис Клаузен: хотя она занималась продажей билетов, но иногда выдавала и пропуска для прессы. Комментаторы тут же потеснились, освобождая для нее место, и Дорис наконец скинула свой капюшон, потому что в лифте было тесно и душно.
Говорили то же, что и всегда говорится после проигранных матчей:
— Дорого обошелся им этот промах… Холмгрен знает Фавра как облупленного!.. Дотсона заменили, а что толку! Надо же, всего второе поражение «Пэкерз» за тридцать шесть игр на «Ламбо»… самый похабный счет с тех пор, как «пэкеры» облажались в Далласе в девяносто шестом… тогда было двадцать один — шесть…
— Ну и что? Какое значение имел тот матч? — возмутилась миссис Клаузен. — Мы же в том году суперкубок выиграли!
— Ты на пресс-конференцию идешь, Дорис? — спросил кто-то.
— Нет, сегодня не пойду, — сказала она. — Сегодня у меня свидание.
Комментаторы заахали и заохали. А кто-то даже присвистнул. Спрятав свою ущербную руку в рукаве пальто и надвинув на глаза шапочку Отто Клаузена,
Патрик мог быть уверен, что его никто не опознает. Но старина Стабби Фэррел, с давних времен подрабатывавший поденщиной для их новостного канала, все же его углядел.
— Ребята, да это ведь наш бедолага! Привет, старик! — заорал Стабби. Уоллингфорд кивнул в ответ, сняв наконец шапочку Отто. — Тебя что, с работы поперли или как?
В кабине лифта вдруг стало совсем тихо; комментаторам страшно хотелось услышать ответ Уоллинг-форда. Миссис Клаузен опять стиснула его руку, и Патрик повторил то, что сказал Клаузенам:
— Я просто не хотел пропустить этот матч. Репортерам его ответ понравился. Особенно — Стабби Фэррелу. Хотя он тут же задал Уоллингфорду следующий вопрос:
— Это все мудак Уортон?
— Нет, это Мэри Шаннахан, — сказал Уоллингфорд, информируя таким образом и всех остальных. — Ей просто хотелось заполучить мою должность. — Миссис Клаузен улыбнулась ему, давая понять: уж она-то прекрасно знает, что именно хотела заполучить Мэри Шаннахан.
Уоллингфорд надеялся, что теперь кто-нибудь из них (может быть, Стабби) скажет: ничего, мол, все знают, какой ты хороший парень и отличный журналист. Но комментаторы тут же переключились на футбол, и снова посыпались воспоминания об исторических матчах и знакомые клички игроков и спортивных комментаторов, которые отныне будут преследовать его до могилы.
Наконец двери лифта раскрылись. Репортеры бросились рысью вокруг стадиона: чтобы попасть в раздевалку той или другой команды, надо было выйти на улицу, где уже стало по-ноябрьски холодно. Дорис с Патриком тоже вышли из-под окружавшей стадион колоннады и молча проследовали на автостоянку. Температура успела сильно упасть, но Уоллингфорду было даже приятно прикосновение холодного ветерка к разгоряченным щекам и ушам; шапку он снял и шел, держа миссис Клаузен за руку. Было, наверное, около нуля, пожалуй, немного подмораживало, но казалось еще холоднее — видимо, из-за ветра.
В машине Дорис сразу включила радио; после ее замечания на стадионе Патрик удивился, что она хочет послушать трансляцию матча. Семь раз «Пэкерз» теряли мяч — столько же, сколько в матче против «Атланта Фэлконс» одиннадцать лет назад.
— Даже Ливенс промазал? — недоуменно воскликнула миссис Клаузен. — А Фримен? Сколько мячей он принял? Может, два паса за всю игру… А мог бы и до десятиярдовой отметки дойти!
Мэтт Хасселбек, новый нападающий «пэкеров», успешно закончил свой первый матч в НФЛ — в двух из шести попыток он продвинул мяч на 32 ярда.
— Ух ты! — насмешливо воскликнула миссис Клаузен. — Ишь как разошелся!
Финальный счет был двадцать семь—семь в пользу Сиэтла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46