привычка, конечно, скверная, но ничего поделать с собой он не мог — как не мог не смеяться, когда кто-нибудь спотыкался или падал.) Чиновник прибавил: — Потерянный на этом рейсе багаж всегда отправряется на Фириппины.
— Всегда? — переспросил Уоллингфорд.
— И назавтра возвращается обратно, — с достоинством ответствовал чиновник.
Из аэропорта в гостиницу предстояло лететь на вертолете, заказанном японской стороной. Устроители конференции обо всем позаботились.
— Ах, Токио в сумерки!.. Разве может что-то сравниться с этим? — промолвила в вертолете соседка Патрика, особа весьма сурового вида. Он не заметил, что она летела с ним из Нью-Йорка — возможно, потому, что она носила очки в тяжелой черепаховой оправе, которые ей удивительным образом не шли, и в самолете Уоллингфорд в лучшем случае скользнул по ее лицу равнодушным взглядом. (Разумеется, она-то и оказалась американской писательницей и «радикальной феминисткой».)
— Вы, наверное, шутите? — неуверенно спросил Патрик.
— Я всегда шучу, мистер Уоллингфорд, — откликнулась она. И представилась, коротко и крепко пожав ему руку: — Эвелин Арбутнот. Я вас по руке узнала — по той руке.
— А что, ваш багаж тоже отправили на Филиппины? — поинтересовался Патрик.
— Посмотрите на меня внимательно, мистер Уоллингфорд, — наставительным тоном отвечала она. — Я очень собранный человек Мои вещи авиакомпании не теряют!
Возможно, он недооценил миссис Арбутнот, следовало бы найти и прочесть хоть одну из ее книг.
Но в ту минуту под ними расстилался Токио. Патрик заметил, что у многих гостиниц и офисов на крыше имеются посадочные площадки, и над ними кружат вертолеты, заходя на посадку или взлетая. Как будто началось вторжение с воздуха, и марево, висевшее над огромным городом, переливалось всеми оттенками быстро гаснувшего заката — от нежно-розовых до кроваво-красных. Уоллингфорд представил себе, что вертолетные площадки на крышах — это мишени, и все пытался определить, какую же выберет их вертолет.
— Япония… — безнадежным тоном произнесла Эвелин Арбутнот.
— Так Япония вам не нравится? — удивился Патрик.
— Нравится, не нравится — какая разница? Мне вообще нигде не нравится, — заявила она. — Но в Японии наиболее остро стоит проблема взаимоотношений мужчин и женщин.
— Ах, вот оно что! — только и вымолвил Патрик.
— Вы ведь никогда здесь не были, верно? — спросила она. Он только головой покачал, а она продолжала: — Бедолага! Вам и не следовало сюда приезжать!
— А сами-то вы зачем сюда прилетели? — спросил задетый за живое Уоллингфорд.
С каждым неприязненным словом она, пожалуй, нравилась ему все больше. Он уже находил весьма интересным и ее лицо, почти квадратное, с высоким лбом и широким подбородком, и короткие, аккуратно подстриженные седеющие волосы, плотно, точно шлем воина, облегавшие голову. Она была невысокой и с виду довольно крепкой; одежда скорее скрадывала, чем подчеркивала достоинства ее фигуры: на ней были черные джинсы и свободная джинсовая рубаха с мужской застежкой, немного мятая и, видимо, очень мягкая от многочисленных стирок Уоллингфорд сумел догадаться — хотя это и было непросто, — что грудь у нее небольшая и бюстгальтером она явно пренебрегает. На ногах у нее красовались удобные, хотя и довольно грязные, кроссовки, которые она поставила на спортивную сумку, лишь частично уместившуюся под сиденьем. Эту сумку на широком длинном ремне можно было носить через плечо, и выглядела она весьма увесистой.
Миссис Арбутнот было, по оценке Патрика, около пятидесяти, а может, и за пятьдесят; в поездки она явно брала с собой больше книг, чем нарядов. На лице ее он не заметил никаких следов косметики, на ногтях — никакого лака; колец или иных украшений она также не носила. Руки у нее были очень чистые и маленькие, с короткими пальчиками и обкусанными буквально «до мяса» ногтями.
— Зачем я прилетела сюда? — повторила она вопрос Патрика. — Я всегда приезжаю туда, куда меня приглашают. Во-первых, я получаю не так уж много приглашений, а во-вторых, мне всегда есть что сказать. Но вам-то сказать нечего, не так ли, мистер Уоллингфорд? Я даже представить себе не могу, зачем вам вообще понадобилось лететь в Токио, тем более — на конференцию о будущем женщин! С каких это пор подобная тема стала относиться к разряду новостей? Или, если уж на то пошло, таких событий, о которых способен поведать миру репортер, которого лев погрыз?
Вертолет снижался. Уоллингфорд, глядя на растущие круги мишеней, безмолвствовал.
— И зачем только я сюда прилетел? — наконец пробормотал он себе под нос, повторяя вопрос, заданный им миссис Арбутнот, и пытаясь таким образом выиграть время на обдумывание ответа.
— А я скажу вам зачем, мистер Уоллингфорд. — Эвелин Арбутнот положила ему на колено свою маленькую, но удивительно сильную руку и довольно сильно стиснула пальцы. — Вы прилетели в Токио, зная, что сможете здесь познакомиться с женщинами! Верно?
Итак, она из тех, кто терпеть не может журналистов или же меня, Патрика Уоллингфорда, думал он. Патрик весьма болезненно реагировал на обе эти фобии, кстати сказать, весьма распространенные. Ему очень хотелось сказать миссис Арбутнот, что прилетел он в этот чертов Токио в качестве обыкновенного репортера с самым обыкновенным заданием, но решил от подобных объяснений воздержаться, подавив очередную свою слабость — стараться во что бы то ни стало завоевать симпатию тех, кому он неприятен. Между прочим, именно благодаря этой слабости он и приобрел столько друзей и знакомых. Правда, никто из них не был ему по-настоящему близок. Да и представителей мужского пола среди них насчитывалось маловато. (У Патрика было слишком много любовниц, мужья которых ему в приятели явно не годились.)
Вертолет тряхнуло: они сели. Открылась дверца, и шустрый коридорный, поджидавший их на крыше, бросился вперед с тележкой для багажа. Но никакого багажа не оказалось, если не считать спортивной сумки миссис Арбутнот, которую она предпочла вести сама.
— Никаких чимоданов? Никакого багажа? — допытывался коридорный у Уоллингфорда, который все обдумывал, как бы ему получше ответить миссис Арбутнот.
— Мой чемодан по ошибке отправили на Филиппины, — сказал он коридорному, чересчур медленно и четко выговаривая слова.
— Ничего страшного! Завтра обратно приретит! — воскликнул коридорный.
— Миссис Арбутнот, — наконец изрек Уоллингфорд, — уверяю вас чтобы познакомиться с женщинами, мне совсем не нужно лететь на женскую конференцию, да еще в Токио! С женщинами я могу познакомиться где угодно.
— Ну, еще бы! — Похоже, у Эвелин Арбутнот мысль об этом восторга не вызвала. — Когда угодно и где угодно. Меняете женщин, как перчатки!
«Вот сука!» — выругался про себя Патрик. А ведь эта особа уже начинала ему нравиться! В последнее время настроение у него было на редкость паршивое, да и миссис Арбутнот, в общем-то, сумела положить его на лопатки. Впрочем, несмотря на ее инсинуации, Патрик Уоллингфорд все же считал себя хорошим парнем.
Опасаясь, что пропавший чемодан с одеждой не успеют вовремя прислать с Филиппин и ему не в чем будет выступать на открытии конференции «Будущее женщин», Уоллингфорд на всякий случай отправил одежду, в которой летел из Нью-Йорка, в прачечную, и ему пообещали к утру все вернуть. Во всяком случае, Патрик очень на это надеялся. Но теперь возникла другая проблема: ему совсем нечего было надеть, а японские журналисты, устроители конференции (сплошь мужчины!), поочередно звонили ему в номер, приглашая выпить или пообедать.
Он говорил всем, что очень устал и есть не хочет. Устроители реагировали вежливо, но было ясно, что они разочарованы. Им явно не терпелось увидеть его обрубок — ту руку, как сказала Эвелин Арбутнот.
Уоллингфорд опасливо изучал меню, собираясь заказать еду в номер, когда позвонка миссис Арбутнот.
— Вы где обедаете? — спросила она. — Или, может, в номер еду заказали?
— А что же это вас никто в ресторан не пригласил? — в свою очередь осведомился Патрик — Мне-то японцы все время звонят и приглашают, да я никуда выйти не могу — отдал в прачечную ту одежду, в которой прилетел. На всякий случай. Вдруг мой чемодан завтра с Филиппин не вернется?
— А меня вот никто никуда не приглашает, — сказала миссис Арбутнот. — Впрочем, я ведь не знаменитость, даже не журналистка. Мне свиданий не назначают.
Уоллингфорд вполне мог в это поверить, но вслух сказал:
— Что ж, я бы с удовольствием пригласил вас к себе, вот только надеть мне решительно нечего. Разве что махровым полотенцем обмотаться.
—А вы горничную вызовите, — посоветовала Эвелин, — и скажите, что вам нужен халат. Мужчины не умеют сидеть в полотенце. — Она продиктовала Патрику свой телефон, велела перезвонить, когда принесут халат, и пообещала между тем заглянуть в меню.
Когда Уоллингфорд позвонил горничной, женский голос ответил ему:
— Простите, сэр, но карат нет. — Во всяком случае, так послышалось Патрику. Он перезвонил миссис Арбутнот, сообщил ей то, что услышал от горничной, и почтенная дама еще раз удивила его, сказав:
— Карат нет — моя не придет. Патрик подумал, что она шутит.
— Не беспокойтесь, — пробормотал он, — я постараюсь не расставлять ноги. Или, если хотите, могу даже двумя полотенцами обмотаться!
— Да дело вовсе не в вас, а во мне самой! — возразила Эвелин Арбутнот. — Я сама виновата. Никак не ожидала от себя такой слабости. И очень себя за это корю. — Помолчав, она добавила: — Простите, сэр, но карат-то нет! — И повесила трубку. Зато пришла горничная и вместо халата принесла Уоллингфорду зубную щетку и маленький тюбик зубной пасты.
В Токио довольно сложно попасть в неприятное положение, даже если носишь набедренную повязку из махрового полотенца. И все же Уоллингфорд нашел, во что вляпаться. Поскольку есть ему не очень хотелось, он позвонил не официанту, а массажисту — в списке гостиничных услуг это называлось «Лечебный массаж». И совершил большую ошибку.
— Два женьшеня? — спросил на том конце провода мужской голос. Так по крайней мере послышалось Патрику, но все же он понял, о чем идет речь.
— Нет, нет… не «две женщины», а просто массажист, — попытался он разъяснить. — Один массажист. Я ведь мужчина, и я один…
— Два женьшеня? — вкрадчиво переспросил невидимый собеседник.
— Да все равно! — махнул рукой Уоллингфорд. — Это что, шицзу?
— Два женьшеня или ничего! — сказал японец угрожающим тоном.
— О'кей, о'кей, — покорился Патрик. Он открыл банку пива из мини-бара и стал ждать, завернувшись в махровое полотенце. Вскоре в его дверь постучались две женщины.
Одна из них внесла столик с отверстием, прорезанном на одном конце столешницы — видимо, для лица лежащего пациента. Столик напомнил Патрику о средневековой камере пыток; к тому же руки у женщины были как у боксера. У другой — она принесла несколько подушек и одеяло — ручищи тоже были о-го-го.
— Привет, — сказал Уоллингфорд. Женщины, подозрительно взглянув на него, уставились на обмотанное вокруг бедер полотенце.
— Шицзу? — спросил Патрик.
— Нас двое, — сообщила одна из женщин.
— Это точно, — подтвердил он, не понимая, зачем они явились вдвоем. Чтобы побыстрее сделать массаж? Или удвоить цену?
Патрика сунули носом в отверстие, и он уставился на босые ноги той массажистки, которая изо всех сил надавила локтем ему на шею; а вторая — то ли локтем, то ли коленкой, — уперлась ему в крестец. И тогда Патрик, собравшись с духом, спросил напрямик:
— А почему вас двое?
Он страшно удивился, когда мускулистые массажистки захихикали, точно малолетки.
— Чтоб не изнасировари, — пояснила первая.
— Два женьшеня — никакого насирия, — поддержала ее вторая.
Пальцы, локти и колени вдавливались все глубже процедура оказалась довольно болезненной. Но сильнее всего задело Патрика их предположение — неужели он способен так низко пасть, чтобы изнасиловать массажистку! (Опыт его общения с женщинами все же укладывался в определенные рамки: женщины сами стремились завлечь его в постель.)
Когда массажистки ушли, Уоллингфорд едва мог пошевелиться. Он с трудом добрел до туалета, помочился и почистил зубы, а потом рухнул в постель. Недопитая банка пива так и осталась на прикроватном столике. Надо бы убрать, подумал он, иначе вонь завтра будет страшная, но подняться снова уже не было сил. Он напоминал себе спущенный воздушный шарик. Мгновенно уснув, Уоллингфорд проснулся утром в том же положении — на животе, вытянув руки вдоль тела и прижавшись правой щекой к подушке, а носом уткнувшись в левое плечо.
Он встал, чтобы открыть дверь официанту, принесшему завтрак, и убедился, что не может повернуть головы. Шею будто заклинило; теперь он мог смотреть только влево. Хорош же я буду, когда придется речь толкать, сказал себе Патрик Впрочем, сперва еще требовалось умыться и позавтракать — испытание не из легких, когда взгляд упирается в левое плечо. Труднее всего ему далась чистка зубов — он мог делать это только своей единственной, правой рукой, а голова его при этом была сильно повернута влево, да и принесенная горничной зубная щетка оказалась чересчур маленькой и с очень короткой ручкой.
Хорошо хоть чемодан вовремя вернулся из путешествия на Филиппины, поскольку из прачечной, конечно же, позвонили и принялись извиняться: одежда не готова, потому что ее «порожири куда-то не туда».
— Ничего не потеряри, просто порожири не туда! — надрывался голос в трубке. — Простите, сэр!
Когда же Уоллингфорду наконец удалось открыть чемодан (не без труда, поскольку перед глазами неизменно маячило левое плечо), то оказалось, что и сам чемодан, и все его содержимое порядком отдавали мочой. Он тут же бросился звонить в авиакомпанию.
— Значит, вы торько что вернурись с Фириппин? — спросил очередной японский чиновник.
— Нет, но оттуда только что вернулся мой чемодан! — рассердился Уоллингфорд.
— Ну, тогда все понятно! — радостно воскликнул чиновник — У них там собаки, которые наркотики вынюхивают, часто ходят на сумки пассажиров!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46