Начлаб звучно сплевывал в раковину, после чего выдавал очередную уничижительную реплику, переходя к следующему образцу. В комнате плавали белое пыльное облако и сладкий туман мести.
Альберт Степанович стойко потел, краснел, но с места не двигался. Он старался вспомнить целиком хоть один куплет из песни. Однако на ум приходили только отдельные строчки. Например: «...Я сидел, как в окопе под Курской дугой-й...»
«Не посадят, — думал Алик, — но выгонят — это точно!» Внезапно грянувшая полная тишина поначалу осталась незамеченной. Но вскоре ему стало чего-то не хватать. Оказалось — голоса начлаба. Потрошилов поднял стыдливо опущенные в пол глаза. Над очередным вещественным доказательством стоял с открытым ртом Георгий Викентьевич и дрожащим пальцем соскребал с языка белый налет. Выражение лица его было одновременно жалобным и изумленным. На глазах потрясенных зрителей он подошел к раковине, включил воду и подставил язык по струю.
«Кислота?» — с затаенной надеждой подумал Тарас, с удовольствием представляя, как болтливый язык начальника лаборатории опухает, переставая ворочаться во рту. А может, даже и отваливается.
Молча и долго Георгий Викентьевич счищал остатки порошка подвернувшимся под руку ершом для мытья лабораторной посуды. Прополоскав на всякий случай и горло, начальник лаборатории обернулся.
Алик с практикантом медленно, бочком приближались к открытому мешку, зачем-то пытаясь заглянуть внутрь.
— Штоять! — суровым шепотом приказал пострадавший эксперт, вытирая язык полотенцем.
— Что там? — почему-то тоже шепотом спросил Тарас.
— Щейчаш ужнаем, — осторожно ответил Георгий Викентьевич, стараясь не смотреть на Потрошилова.
Через двадцать минут полностью завершился экспресс-анализ. В мешке был чистый героин.
Капитан Потрошилов пожал триумф с нивы оперативной работы, обильно политой собственным потом и густо удобренной гипсом. Как ни странно, большой радости он не почувствовал. Ему было неловко и мучительно стыдно за начальника лаборатории. Что делать? Таков настоящий интеллигент. Он способен испытывать муки совести. Даже за других. И даже в такие звездные минуты.
На Георгия Викентьевича было больно смотреть. Потупясь и бледнея, он робко подобрался к углу, где сидел Алик. Самоуверенный и говорливый начлаб стал жалок.
— Прошу... м-меня... извинить, — пробормотал он потерянно, обращаясь куда-то к старым ботинкам Потрошилова. И буквально выдавил, краснея от натуги, — господин капитан...
Пыльный воздух лаборатории загустел от взаимной неловкости и повальной интеллигентности. Даже новое поколение, которое, вообще-то, выбирает «пепси», уткнулось в фотокалориметр, немного порозовев. Несмотря на молодость, Тарас понимал: свидетелей такого позора избегают потом всю жизнь.
* * *
Гражданин Кнабаух содержался в одиночной камере. Без соседей-уголовников. Зато все остальное было воплощением самых жутких кошмаров Артура Александровича. События последнего дня на свободе, закончившиеся ударом головой о бампер, психологической устойчивости тоже не добавили. На допросы Кнабаух ходил как на каторгу, пребывая в состоянии хронического стресса. Вопреки ожиданиям никаких психологических приемов к нему не применяли, тупо спрашивая об одном и том же, отчего Мозг неимоверно уставал. С упорством идиота, ковыряющего гвоздем в ухе, следователь долбил:
— Где вы взяли наркотики?
В ответ Кнабаух честно рассказывал, повторяя леденящую кровь повесть из раза в раз. Подавленный, измученный бессонницей и постоянной головной болью, он вспоминал каждого из персонажей этой истории, вылавливая в памяти все новые мельчайшие детали, вплоть до одежды, и добросовестно излагая следователю. Тот кивал, крутилась магнитофонная лента, писались протоколы... Следователь фантастику не любил. История про блатного негра с белыми наколками, бабушку в портупее и ФСБшника в милицейской форме вызывала у него мутные подозрения.
Даже если предположить, что в баснях подследственного и была доля правды, то уж мотивы, заставившие гражданина Кнабауха взять у посторонних людей чужой героин и нести к себе в машину, оставались для работников прокуратуры полной ахинеей. Очевидно, вследствие менее тонкой душевной организации.
Всю свою команду Артур Александрович сдал с потрохами еще на второй день, подробно расписав структуру организации и личный вклад каждого. Информацию забрала ФСБ и попросила на эту тему «не беспокоиться». Поэтому следователь снова и снова повторял:
— Где вы взяли наркотики?
После восьмого воспроизведения мифа о странных недобрых людях, раздающих героин мешками, следователь начал потихоньку сходить с ума. Как человек ответственный он обратил внимание на свое пошатнувшееся здоровье и вызвал психиатра. Для экспертизы. Гражданина Кнабауха.
Общая стройность картины, полной бредовых персонажей, доктора приятно удивила. Прослушав магнитофонную запись допроса, он потер руки, будто добывая огонь, и радостно захихикал. От избытка чувств психиатр даже пытался ткнуть следователя пальцем в живот. Тот увернулся, чем немного расстроил доктора.
— Паранойя! Классическая! — Оглашение диагноза вызвало очередной приступ веселья. О нетактичном поведении юркого следователя было забыто. Для очистки совести лекарь человеческих душ все же поинтересовался:
— А этих — проверяли? — В голосе звучала затаенная надежда на новые интересные встречи.
Следователь молча положил на стол листок с данными на всех описанных Кнабаухом фигурантов. Психиатр разочарованно покачал головой. Никакой Ханы и негра с наколками в природе не существовало. Теньков Владимир Сергеевич по кличке Паук, согласно истории болезни, безвылазно умирал в больнице от опухоли прямой кишки. Майор Жернавков действительно служил в ФСБ. Правда, факт пребывания за одним столом с мифическими персонажами, как и ношение милицейской формы, особист почему-то упрямо отрицал. Профессор Файнберг, наоборот, ношение белого халата и колпака подтверждал полностью. При этом ссылаясь на то, что ему, как хирургу, иначе одеваться на работе не положено.
Психиатр еще раз потер руки, попытался на прощание попасть-таки пальцем в живот следователю, снова промазал и ушел хихикая. Грядущий приговор Кнабауху сменился на настоящий диагноз.
* * *
Санитар Семен был суров и огромен. Рядом с ним Артур Александрович казался себе неполноценным пигмеем. Всего пять минут пути по коридорам психиатрической больницы, сквозь череду закрытых на специальные замки дверей, развили в нем изрядный комплекс неполноценности. У кабинета с табличкой: «Врач-психиатр Грудаченко С. Г.» Семен остановился и постучал. Мягкий вкрадчивый голос тихо сказал из-за двери:
— Проходите ко мне...
Семен несильно пихнул нового пациента в шею:
— Давай, придурок. Слышишь — зовут!
Сам он вошел следом и остановился у двери. Светлана Геннадьевна порывистым движением поправила прическу и нараспев произнесла, томно и загадочно улыбаясь:
— Здравствуйте. Я буду вашим лечащим врачом. Если помните, меня зовут Светлана Геннадьевна.
Ее роскошный бюст колыхнулся в такт участившемуся дыханию, на шее проступили небольшие красные пятна.
— Здравствуйте, — равнодушно ответил Кнабаух, не ощущавший пока особой разницы между тюрьмой и дурдомом, следователем и психиатром.
— Хотите поговорить о ваших проблемах? — хрипловато спросила Грудаченко.
От привычных, хотя и давно не употреблявшихся слов в глубине души Артура Александровича проснулся профессиональный психолог.
— Давайте лучше о Ваших, — так же душевно ответил он, изображая улыбку.
— О моих — чуть позже. — Светлана Геннадьевна почувствовала, как медленно теплеют кончики пальцев под темно-бордовым маникюром. — Сначала устройтесь на новом месте, присмотритесь... Семен вас проводит.
На плечо Кнабауха легла тяжелая ладонь размером с совковую лопату:
— Топай, ущербный.
Доктор Грудаченко многообещающе окинула взглядом стройную подтянутую фигуру пациента. Пятна на шее сливались, вырастая в размерах, пылая огнем вслед уходящему мужчине ее мечты. На ближайшие пару лет, как минимум.
В палате Кнабауха уже ждали, Игорь Николаевич Рыжов любовно, с благодарной нежностью поглаживал оберег, через раз попадая на фаллос. Он вспомнил тот мощный энергетический посыл, который рикошетом вернул вальяжного господина обратно, причем уже в другом качестве. До сих пор при одной мысли о затраченных усилиях у чародея начинала болеть голова. Зато появление нового соседа грело сердце. Оберег в очередной раз не подвел.
Магия, безусловно, великая сила. Однако и о маленьких радостях местного значения Игорь Николаевич не забывал. Он тихонько изъял табурет мирно спящего соседа и пристроил его под пустующую пока третью кровать. Ребро сиденья пришлось как раз посредине провисшей металлической сетки. При спущенном одеяле со стороны ничего видно не было. Рыжов усмехнулся, начертав в воздухе простенький укрывающий знак из тридцати трех элементов.
Пока шло оформление новичка — с переодеванием и получением положенных каждому нормальному психу предметов обихода — проснулся Че Гевара. По всей видимости, во сне у него родился очередной шедевр. Отмахнувшись от Игоря Николаевича, как от назойливой мухи, он поспешно выхватил из тумбочки листок бумаги и уселся строчить пространную петицию главврачу с копией в Министерство здравоохранения. Лечение явно шло ему на пользу. Оправдывая свое прозвище, Че Гевара уверенно шел путем борьбы за права умалишенных.
Новый сосед возник на пороге внезапно. За его спиной монументально возвышался санитар.
— Иди, псих. Знакомься с коллективом, — Семен легонько толкнул Артура Александровича в спину, отчего тот пролетел метра три, оказавшись в центре палаты.
Навстречу ему поднялся дегенерат, уже знакомый по прошлому посещению больницы:
— Спасибо, что не отвергли наше приглашение, — слащаво улыбнулся он, беспорядочно размахивая в воздухе руками.
— Сгинь, идиот! — внятно ответил Кнабаух на радушное приветствие. Мысль о жизни бок о бок с таким психопатом повергла его в уныние.
— Ну, разбирайтесь, — хихикнул Семен, удаляясь с чувством глубокого морального удовлетворения.
— Обзовись, — вдруг сказал противный гнусавый голос, обращаясь к Артуру Александровичу. Его обладатель тоже оказался старым знакомым. Бывший личный водитель Паука сидел, поджав под себя ноги, и ковырял карандашом в ухе.
— Мудак! — рявкнул Кнабаух, ошалев от наглости рядовой шестерки. — Здесь тебе не зона!
— Хуже, — зловеще сказал Че Гевара, поднимаясь с койки. -Тем более, если ты — мудак! Сам обозвался, никто тебя за язык не тянул.
Непримиримого борца топтали во всех зонах, где бы он ни сидел. Поэтому методы унижения человека образованного он знал в совершенстве.
— Сейчас мы тебя научим, как к людям входить! — Че Гевара надул впалые щеки, сжимая тощие кулачки.
— Заткнись, ублюдок, — безо всякого налета интеллигентности зарычал Кнабаух.
Он прошел к своей койке и решительно, со всего маху плюхнулся прямо посередине. Копчик пришелся точно на край табурета. Мир взорвался разноцветным фейерверком. Оглушительный вопль ударился о стены, отразился от зарешеченных окон и гулким эхом унесся в коридор. Семен остановился, опытным ухом определяя, где появился буйный. Немного подумав и потоптавшись на месте, он все же решил вернуться назад к бешено вопящему новичку. Первым подзатыльником санитар снял с вяло орущего Кнабауха Че Гевару. Отлетев в угол, борец восторженно визжал и продолжал сучить кулачками. Второй оплеухой Семен заткнул хохочущего Рыжова и дружелюбно сказал Артуру Александровичу:
— Добро пожаловать в «дурку».
* * *
Группировки Паука не стало. На жизнедеятельности простых горожан это, собственно, не отразилось. Разве что в двух-трех ресторанах стало посвободней, да в Дворянском собрании перестали совещаться подозрительно хорошо одетые люди. За вклад в такое большое дело майору Жернавкову вышло огромное человеческое спасибо и красивая грамота с неразборчивой подписью.
Самого авторитета, правда, найти не удалось, несмотря на активный всероссийский розыск. Владимир Федорович искал активней всех, но безуспешно. Когда наконец ажиотаж утих, он вышел в отставку и открыл собственное детективное агентство «Тарантул» — очевидно, найдя богатого спонсора. В шикарном офисе была водружена на видном месте табличка: «Неграм и хирургам скидка. Бывшими сотрудниками СМЕРШа не занимаемся!» Заместитель генерального директора — Герман Семенович Пименов — по утрам тихонько плевал на нее, целясь через левое плечо. Не попал — удачи не будет.
* * *
Вручение талисмана гражданину Нигерии Мананге Оливейре Пересу происходило в торжественной обстановке. Праздничная жилетка Виктории Борисовны была залита жгучими африканскими слезами. Даже суровый профессор Файнберг прослезился за компанию. Кожаный мешочек с круглым серым булыжником повис на цепочке, чуть-чуть не доставая до свежей марлевой повязки на животе.
Неузнаваемый в бороде и очках Владимир Сергеевич — отныне, по паспорту, Светков — сказал непонятно, но с душой:
— Законно, век воли не видать!
Накануне в банке «Строй-инвест» они с Манангой получили деньги, трижды назвав непонятный пароль: «Тампук». Поэтому пахан был навеселе и слегка сентиментален.
Спустя три дня чернокожий молодой человек вышел из шикарного современного здания, блестящего стеклом и никелированными решетками под жаркое африканское солнце. Идти на костылях с большим чемоданом было трудно, но в машине его ждали. Навстречу негру вылез белый человек в летнем бежевом костюме и в пробковом шлеме на голове.
Еще через день нищее чернокожее племя высыпало встречать вертолет. Тянущиеся на десятки километров апельсиновые плантации зажимали остатки аборигенов в тиски. Для посадки оставалось место лишь на Большой Поляне Совета у подножия горы. Из чрева железной птицы, разметавшей в стороны пыль и листья, вышел пожилой европеец в пробковом шлеме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44