Паук слизнул ее и потянулся к стакану с соком. Рука тряслась, как отбойный молоток стахановца. Сделав попытку поднести стакан хотя бы к кровати, пахан щедро оросил простыню и кое-как поставил его обратно. Сжав зубы до скрежета, он обессиленно откинулся на подушку и закрыл глаза. Злость на собственную беспомощность и апатия исторгли из глубины души тоскливый полустон-полувой. В палате воцарилась тишина. Потом раздался скрип соседней койки.
«Этот-то хавает в три горла», — подумал Паук, пытаясь почерпнуть силы из живительного источника ненависти. Он представил себе, как белоснежные зубы перекусывают пополам хрустящую трубочку блина и давят солоноватые красные икринки с пряным прозрачным содержимым. Рот его наполнился слюной, а сердце — желчью... В полной тишине послышался приближающийся стук вперемежку с мягкими шлепками. О происхождении звуков Паук задуматься не успел.
— Уи нуждайт у обилном питиэ! — Мананга выдал фразу из разговорника суровым голосом и тут же улыбнулся, гордясь памятью.
Пахан почувствовал, как его бережно приподняли на подушках. Возле губ замаячил прохладный край стакана, пронзительно пахнущий апельсином. «Африка!» — подумал он язвительно, открывая глаза. Ароматный кисловатый напиток сначала небольшими ручейками, а затем и полновесными глотками полился в пересохшее горло. Неожиданно для самого себя Паук улыбнулся в ответ негру и сказал, прищурившись:
— В кайф!
— У кайф! — эхом повторил Мананга. В переводе слово не нуждалось.
Студенту-медику кормление пациента труда не составило. А вот пахан принимал помощь трудно. По понятиям, это было почти «западло». Кусок не лез в горло, пока он не сказал себе, что негр — его кровный брат, то есть частица его самого.
После блинчиков с икрой пришел черед мяса по-французски под грибным соусом. Свинина источала аромат лука и специй. Тихо похрустывала румяная сырная корочка. Паук жевал медленно, со вкусом. По подбородку тек мясной сок. Мананга аккуратно промокал его салфеткой. С непривычки пахан жевал, не разбираясь во вкусовых ощущениях, но потом вдруг «пробило». Круассаны со взбитыми сливками и ломтиками ананаса он уже смаковал. На кофе веки пахана смежились, и Владимир Сергеевич Теньков уснул как белый человек. С торчащей изо рта долькой лимона. Мананга улыбнулся чему-то своему, отер испарину с морщинистого лба странного разрисованного соседа и положил лимон обратно в кофе.
* * *
В отсутствие профессора Файнберга присматривать за его пациентами выпало дежурному хирургу Леониду Михайловичу Бахуру. Обоим требовалась всего-навсего перевязка, никаких сложностей. В какой-нибудь истребительной больнице имени святого Фомы и блаженно-присного Еремы процедура заняла бы минут пять. Однако Леонид Михайлович подобной профанации искусства не признавал. А потому решил начать с изучения историй болезни. Но тут вышла неувязка — их просто не было.
Вторая странность обнаружилась среди сложенных стопкой анализов. Леонид Михайлович долго перебирал бумажные бланки, впадая в недоумение. От перекладывания бумажек с места на место суть не менялась. Все сводилось к однозначному и диковатому выводу:
— Убийство?.. — неопределенно пожав плечами, он сложил бланки в папку и отправился в палату, разумно рассудив не доверять бумажкам.
В тринадцатом люксе царил покой. После завтрака, протекавшего примерно по сценарию вчерашнего ужина, Паук дремал, удивляясь самому факту продолжения жизни. Его кормилец с нескрываемым наслаждением чесал длинной линейкой ногу, невыносимо зудящую под гипсом. Дверь палаты открылась, и вальяжно вошедший доктор произнес хорошо поставленным голосом:
— Доброе утро, господа.
С одной койки ему ответил улыбающийся приветливый чернокожий:
— Дратуйта.
С другой — пожилой мужчина с пронзительным цепким взглядом маленьких колючих глаз:
— И чё?
На узловатых пальцах синели многочисленные наколки в виде перстней. Дальше, на предплечьях, вокруг кинжалов переплетались змеи, скалили пасть диковинные чудовища, и ручьями текла кровь.
На холеном, гладко выбритом лице человека в халате не дрогнул ни один мускул. Если некоторая необычность пациентов и удивила его, то очень глубоко в душе.
— Меня зовут Леонид Михайлович Бахур. В отсутствие профессора Файнберга я буду, так сказать, вас холить и лелеять, — сказал он, улыбаясь так, будто мечтал об этой встрече с самого рождения.
— Чуток, — мрачно прокомментировал мужчина.
Доктор немного подумал, пытаясь сообразить, что означает странное слово. Это пусть не сразу, но удалось.
— Возможно, наше знакомство действительно долго не продлится. Я не знаю...
— Я чую, — белая рука с татуировками соскользнула с кровати безвольной тряпкой. — Откинусь я скоро.
Никакой информации о сроках ухода из жизни одного из пациентов у Леонида Михайловича не было. Он осторожно начал успокаивать больного:
— Вас необходимо перевязать, чтобы детализировать проявления заболевания...
— Гуляй, лепила. Рак у меня в очке. Начнет скрестись — позову, — мужчина отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен.
Бахур огорчился, но вида не подал. Негр с соседней койки решил разрядить обстановку, всеми порами открытой души ощущая напряжение, повисшее в воздухе после короткого и непонятного разговора:
— Как уаше доровье?
— Мое неплохо, а ваше проверим при осмотре, — стараясь говорить медленно и вежливо, ответил Леонид Михайлович и вышел из люкса.
После ухода врача Владимир Сергеевич Теньков в очередной раз безнадежно прислушался к себе. Все было довольно странно. В положении на боку не ощущалось привычного головокружения, боли почему-то не чувствовалось. И вообще создавалось впечатление, будто болезнь отступила. Однако радости он не испытал. Подорванная психика быстро выдала что-то вроде: «Всем известно, что свеча ярко вспыхивает, прежде чем погаснуть...».
От этой мысли в прооперированном месте появилось жжение, каким-то причудливым образом соединившееся с воспоминанием о Мозге и Бае. «Голый вассер им, а не общак!» — зло подумал Паук. Даже перед смертью он не был склонен к христианскому смирению. Жжение прекратилось так же быстро, как и началось. Паук посчитал это знамением.
«Точно, не отдам!» — решился пахан на последнее в своей жизни нарушение воровских законов. Он повернулся лицом к соседней кровати. Негр тут же озабоченно причмокнул губами, показав на графин с водой:
— Уи нуждайт питиэ!
Глядя на добродушную черную физиономию, Паук снова испытал прилив благодарности. Нечто подобное с ним было только раз в жизни, лет тридцать назад. Когда Мишка-Шплинт прикрыл его от вертухая, схлопотав пулю в живот. Пахан поднялся на подушке. Указательный палец нацелился в грудь спасителя.
— Ты кто? — требовательно сказал Паук, глядя в глаза парня.
Догадавшись по жесту, что от него требуется, тот проговорил:
— Мананга, — и в свою очередь ткнул пальцем, возвращая жест и вопрос:
— Ти кто?
— Я — Паук. Слыхал? — пахан вопросительно дернул подбородком.
В ответ Мананга интернационально пожал плечами.
— Темнота, — сочувственно протянул авторитет, — буду тебя Мишкой кликать. Усек?
— Усьек, Паук! — и Мананга протянул руку для пожатия, искренне и открыто улыбаясь.
На его лице читалось выражение дружелюбия и радости. Пахан немного подумал, и две разноцветные руки соединились между койками, скрепляя начало необычной дружбы.
— На перевязку! — в палату просунула голову медсестра. — Владимир Сергеевич, вы первый.
— Что левак крутить? — спокойно сказал Паук. — Я жопой чую, распахали и заштопали. Дай коньки двинуть в покое. Рак и есть рак.
Но отвертеться от перевязки не удалось.
— Но-но-но! — сказала сестра строго, как капризному ребенку. — Сейчас доктор взглянет, может, не так все и плохо.
— Уи поправитес, — уверенно подтвердил Мананга.
— Эх, Мишка... — вздохнул Паук.
Ему опять вспомнился Шплинт, давно забытый за чередой лет и событий. Видно, пора было на свиданку к старому корешу. Сил возражать не было, и он прикрыл глаза.
В перевязочной безвольное, как-то сразу обмякшее тело поместили на гинекологический «вертолет». Леонид Михайлович начал работать. Шипела перекись, звякали инструменты, хирург, словно фокусник, ловко менял зажимы. Периодически сестра тихим шепотом читала богатую лагерную летопись, щедро украшавшую тело пациента... Потом все закончилось.
Бахур немного постоял, стирая кровь с перчаток спиртовым шариком. Вид его был задумчив и даже где-то недоверчив.
— Скажите, друг мой, Владимир Сергеевич, где вам диагностировали, как вы выражаетесь, рак?
«Таких друзей — за елду и в музей», — неприязненно подумал Паук, испытывая неловкость от собственной позы и постороннего пристального внимания.
— В больнице, — буркнул он.
— Странно, протянул хирург, небрежно сбрасывая бинты и инструменты в лоток, — и долго вас там пользовали?
— Это кого пользовали? Ты чё базаришь, потрох?..
— Ах, да! Простите великодушно мой неприличный сленг. Я не хотел вас обидеть. Сколько вы там варились? — последнее слово он произнес, с большим трудом вытянув откуда-то из уголков киношно-детективного подсознания.
— Месяца два, — сразу успокоился Паук. — Ты чё прикопался, лепила? Там такие бабки вбуханы — тебе и не снилось. Каждый день по вене что-нибудь ширяли. Корму уколами в дуршлаг превратили. Одних клизм навтыкали, как в ежика! — Паук начал заводиться.
Даже за большие деньги Леонид Михайлович не разрешал на себя кричать.
— Извольте быть вежливы, Владимир Сергеевич! Судя по анализам, друг мой, или как вас там... так вылечить нельзя. Только залечить. Анализ гемограмм показывает...
— Короче, не баклань. Колись, в чем заморочка! — рявкнул Паук.
— У вас, голубчик, обычный геморрой! — решив не обращать внимания на хамские выкрики, ответил Леонид Михайлович. — Причем мастерски излеченный профессором Файнбергом. — Он снова стал спокоен и вальяжен, втолковывая прописные истины матерому авторитету, как нашкодившему мальчишке. — Вам специально вводили препараты, вызывающие кровотечение. Зачем — покажет обследование. Возможно, причина найдется. Не исключаю возможности, что диагноз опухоли вы себе придумали сами...
Бахур еще что-то говорил, важно надувая щеки, но Паук его не слышал. Все неувязки и странности вдруг обрели объяснение. Перед глазами появилось породистое лицо Мозга с постной миной. Вкрадчивый голос елейно сказал: «Все мы не вечны, папа. Такой рак, к сожалению, неизлечим». Он даже не обратил внимания на неосмотрительно брошенное «голубчик».
— Найдется причина, найдется! — тихо и страшно сказал авторитет, осознав со всей ясностью, что откопает ее из-под земли. — А, скорее всего, и искать не надо — сама придет. Точно, рака нет? Отвечаешь за базар?
Он посмотрел в глаза доктору. Уклониться от этого тяжелого пронзительного взгляда было невозможно. За те деньги, которые Леонид Михайлович получал в «Панацее», он не только отвечал за любое свое слово, но и мог это сделать на языке, доступном пониманию клиента:
— В натуре! — донеслось из-под маски.
Вокруг пупка необычного больного была выколота паутина, и сейчас крупные капли пота блестели на ней обильной утренней росой. От нервной дрожи живот колыхался. Казалось, будто паутина шевелится, предвещая появление хозяина, вышедшего на охоту. Медсестра торопливо прикрыла Владимира Сергеевича простыней. Ей почему-то стало не по себе.
Оказавшись в палате, Теньков недоверчиво полез пальцем под огромный «памперс», прилепленный к ягодицам. Когда Паук добрался до больного места, глаза его округлились. Виноградные гроздья исчезли! Не было ни боли, ни жжения. Он выдернул руку и уставился на нее, как на восьмое чудо света — никаких следов крови! Паук застыл на кровати с идиотской улыбкой. Ему подарили жизнь, казалось, уже безвозвратно потерянную. По большому счету, прожитую напрасно, без друзей и подруг.
Вернувшийся с перевязки Мананга застал его в состоянии отрешенного блаженства.
— Как уаше доровье? — в очередной раз прозвучавший вопрос впервые получил искренний и жизнерадостный ответ.
— Ништяк! — Паук повернул голову набок и залихватски подмигнул. — Сечешь, Мишка?!
Нигериец сек не сильно, поэтому понадобилось минут двадцать оживленной пантомимы и жестикуляции. В конце концов, кровник пахана, бесповоротно ставший честным фраером, сказал без акцента:
— Секу, Паук!
Глава 18
ВСЕХ ОТСЛЕДИМ — И В РАПОРТ!
Профессору не спалось. Пожалуй, за всю свою непростую жизнь Файнберг не испытал столько необычных ощущений, сколько выпало на его долю за последние два дня. Не в силах решить, как ко всему этому относиться, Файнберг попытался прибегнуть к испытанному русскому способу и сам себе сказал: «Пьяный был, что с пьяного возьмешь?» Не успокоило.
Во-первых, фраза никак не оправдывала трупов на квартире соседки. Во-вторых, судя по виду охранников у палаты Мананги, за напарницей еще минимум две черепно-мозговых травмы. В-третьих, похищение человека, пусть даже с оздоровительной целью, не самое лучшее деяние, в смысле уголовной процессуальности.
Профессор засунул голову под подушку. Неизвестно откуда появившееся тягостное чувство вины, свойственное всем интеллигентным людям, на этот раз имело под собой более чем реальную почву. Файнберг сел и зло откинул в сторону одеяло, казавшееся сегодня недостаточно теплым, слишком тяжелым и коротким. Ноги не сразу попали в тапочки, отчего жизнь стала вконец невыносимой. По пути в кухню он споткнулся о мешок с окровавленными вещами соседки. В мозгу сразу мерзко всплыли далеко не самые ободряющие слова — «вещественные доказательства».
Спасительный валокордин медленно, капля за каплей, покидал свой коричневый флакончик, продолжая пытку, словно садист-психотерапевт. Телефонный звонок остановил процесс на пятьдесят четвертой «слезинке».
— Так и знала, что ты не спишь, — бодрый голос словно радовался этому обстоятельству.
— А я, как «на дело» схожу, всегда плохо сплю, — буркнул Файнберг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44