— Все. Пошли! — жестко и сурово сказал комбат. — Рук не опускать!
— ...Мать! ...Мать! — привычно отозвалось военное эхо, заметавшись между низкими серыми облаками и черными деревьями.
* * *
Профессор Файнберг поднялся с земли последним. Грустно оглядев очередное безнадежно испачканное пальто, он брезгливо стряхнул прилипшие комки грязи. Затем послушно развернулся, поднимая руки. Однако пристроиться в хвост колонны ему не удалось. Прямо перед ним в «уазике» сидела Хана, придерживая ногой открытую дверцу. В руках ее парила ароматом сухофруктов жестяная кружка с компотом.
— Профессор, руки опусти. Русские не сдаются, — сказала она спокойно и улыбнулась.
— Рук не опускать! — Громогласно возразил на весь лес кто-то неведомый и страшный.
Виктор Робертович растерянно моргнул, пытаясь понять, кого слушать.
— Не бойся, это не нам. Компот будешь?
Он кивнул, опуская руки, и с благодарностью взял протянутую Викторией Борисовной кружку:
— А кому?
Хана кивнула в сторону складов, откуда доносились звуки стрельбы и голоса:
— Там свои дела, нас не касаются. А вот Рыжов дезертировал, негодяй. Пойдем, посмотрим.
По следам беглого чародея они прошлись до болота. Извилистый путь Игоря Николаевича отмечали глубокие впадины в желтоватой снежной корке, постепенно заполнявшиеся бурой зловонной жижей.
Файнберг сделал решительный шажок вперед.
— Не, Витя. Это нам не по годам. Пойдем отсюда. Все рано никуда не денется.
Однако Рыжов делся. Причем так радикально, что следы его затерялись безвозвратно. Вопреки ожиданиям, он не вернулся в часть, навсегда покончив с военной службой. Не появился доктор и дома. Тем более на работе. Потеряв надежду, Виктория Борисовна через два дня поисков развела руками:
— Ничего не поделаешь, этого ненормального нам не вычислить. Разве что дождаться, когда его в какой-нибудь дурдом определят!
* * *
Последнее событие этого беспокойного дня в Сертолово-2 для большинства прошло незамеченным. Владимир Федорович Жернавков деловито направлялся к служебной «Волге», когда на дорожке, ведущей к КПП, показалась пожилая парочка. Мужчина, шедший впереди, показался ему знакомым. Жернавков притормозил, приглядываясь к старику. Покидая расположение мотострелкового батальона, по плацу собственной персоной шествовал Витя-Хана! Грозный профессионал на ходу отряхивал грязь со своего добротного пальто и поминутно крутил головой, обращаясь к спутнице. Та согласно кивала, что-то отвечая, потом отстала, заговорив с тремя солдатиками.
Продолжая наблюдение, Жернавков спрятался за пожарный щит. Не заметив отсутствия собеседницы, старый смершевец продолжал что-то говорить, активно жестикулируя.
— Играет лоха? — удивленно спросил Владимир Федорович у пожарной лопаты. Та промолчала.
На подходе к КПП «профессор» столкнулся с выбегающим оттуда солдатом. Не успев затормозить, он спихнул деда в сугроб и, громко матюгнувшись, помчался дальше. Страшный Витя-Хана нелепо взмахнул руками и рухнул в снег.
— Классно играет! — сказал Жернавков с возрастающим изумлением. Лопата опять не отреагировала.
До подхода подмоги суперпрофессионал, сидя в снегу, выковыривал из рукавов и карманов снег и отплевывался. Подоспевшая спутница вытащила его из сугроба и отряхнула. В это время все тот же солдат снова пронесся к КПП, не разбирая дороги. Заметив бегущего обидчика, Витя-Хана поспешно сместился за спину женщине. Не дожидаясь приближения суматошного бойца, он сам торопливо шагнул в сугроб, завязнув по колено.
— Переигрывает, — разочарованно констатировал Владимир Федорович.
В душе активно зашевелилась традиционно профессиональная подозрительность...
Глава 32
ПОЛКОВНИКА НИКТО НЕ СЛЫШИТ
Уже на второй день госпитализации Петр Трофимович Иванов чувствовал себя отлично. Но, как опытный гипертоник, он знал, что выпишется не раньше чем через неделю, и поэтому с интересом присматривался, с кем придется коротать время. Его пристальный взгляд не остался незамеченным. Грузный мужчина, сидящий по-турецки на койке у окна, прервал свой рассказ на самом интересном месте. После слов: «Подхожу я к ней сзади...» — он замолчал и с вызовом уставился на старика.
— Дед, ты на мне скоро дырку протрешь, — мясистые щеки задрожали, и толстяк раскатисто захохотал. Остальные заискивающе заулыбались.
Петр Трофимович приподнялся на одной руке и оценивающе посмотрел на шутника.
— Надо будет — и дырок понаделаем.
В палате стало тихо. Простые слова, сказанные как-то уж очень уверенно и спокойно, произвели впечатление. «Подходить к ней сзади» всем сразу расхотелось. Странный старик хмыкнул и отвернулся к стене. Через несколько минут палата опустела.
Иванов вернулся к своим мыслям и впал в тоскливую задумчивость. Он отлично знал, что угрозы Жернавкова не остановят. Значит, рано или поздно придется встречаться с Ханой. Давление медленно поползло вверх. В голове зашумело, и Петр Трофимович проглотил очередную горькую таблетку.
* * *
Утро было пасмурным. Холодные капли дождя со всего маху разбивались о треснутое стекло палаты и стекали вниз. Затем они просачивались внутрь и собирались в лужицу на подоконнике. Лужа постепенно росла и к утру благополучно подступила вплотную к занавеске. Тонкая материя быстро намокла, и дождик целевым назначением пошел в кровать толстяка. К утру воды собралось столько, что даже крупное тело было не в состоянии ее согреть. Толстяк сначала перестал храпеть, отчего в палате все сразу проснулись. Он вскочил с постели, откинул одеяло и непонимающе уставился на мокрую простыню. После этого толстяк перевел заспанные глаза на свои мокрые штаны и тихо произнес:
— Чё такое?
Петр Трофимович, которому вот уже третий день мешал спать доносившийся от окна храп, широко улыбнулся и сказал:
— Не переживай. Ты просто обоссался. Может, тебе я приснился?
— Да кто тебя боится, дед? — Шлепая тапками по мокрому полу, толстяк начал приближаться к Иванову.
И в это время дверь в палату открылась. На пороге стоял улыбающийся Жернавков:
— Опять шалишь, Трофимыч? С твоим здоровьем четвертой ходки за убийство не потянуть. А вы, мужчина, — Владимир Федорович посмотрел на открывшего рот толстяка, — пошли бы и переоделись. И не переживайте так. Он у нас совсем не страшный. Если его не трогать, конечно. А теперь, господа, — Жернавков достал из кармана удостоверение, — у меня к вам большая просьба. Не могли бы вы оставить нас на несколько минут?
Одеяла взлетели к потолку, ноги нырнули в тапочки, и через несколько секунд палата опустела.
— Знаешь, Вова, я чувствовал, что ты придешь. Думаю, ты не успокоишься, пока меня не закопают, — Петр Трофимович говорил из-под одеяла, отвернувшись к стене.
Владимир Федорович посмотрел на маленькую согнутую крючком под одеялом фигурку, вздохнул и подошел к окну: все тот же снег с дождем, все та же грязь из-под колес проезжающих машин.
— Обманул ты меня, Петр Трофимович. Человек, которым ты нас на днях пугал, полный лох. Это я тебе говорю. Так что, Петр Трофимович, суй в рот таблетку — снова будем фотографию смотреть.
Медленно, щадя слабые нервы старика, Жернавков полез в карман за снимком. Тот еще раз с мольбой посмотрел на особиста и понял, что пощады не будет. Он суетливо зашарил обеими руками по тумбочке в поисках очков и лекарства. Владимир Федорович приблизил фото к лицу старого кадровика, ткнул пальцем в лицо Файнберга и медленно сказал:
— Этот человек — лох.
Иванов непонимающе поднял глаза, тряхнул седыми волосами и с любопытством уставился на снимок. Через минуту он утвердительно кивнул:
— Согласен. Судя по лицу, в нашем деле — полный ноль.
Настала очередь удивляться Жернавкову. Теперь он уперся глазами в квадратик фотобумаги.
— Ну и какого хрена ты меня лохами пугаешь? Мне не до шуток — я на работе. Осмелюсь напомнить, ты за свои дебильные шутки тысячу баксов запросил.
— Какие могут быть шутки, Володя. Я не знаю, кто это. А Витя-Хана — вот ОНА! — Желтый прокуренный ноготь остановился в сантиметре от снимка, как будто его могли откусить.
Жернавков хотел что-то сказать, раскрыл рот но, видимо, передумал. Он так и остался стоять, вглядываясь в лицо старушки, стоящей на заднем плане.
— Дурь!
— Сам дурак, — буркнул Иванов и отвернулся.
Жернавков еще немного постоял у кровати больного старика, потом тихо сказал:
— Больше не побеспокою. Обещаю, — и вышел.
Соседи по палате возвращались по одному. Они пугливо заходили и тихо ложились на свои койки. Последним зашел толстяк. Он подошел к кровати Иванова и сказал:
— Извини, братишка, не признал. Хочешь на мою койку?
Иванов резким движением откинул одеяло и воткнул ноги в тапки. Посмотрев на кровать с мокрым пятном на матрасе, Петр Трофимович заорал соседу в самое ухо:
— Пошел в жопу!
Из палаты он выскочил почти бегом.
— Дед тебя ночью прирежет. Это у них так «по понятиям» положено, — произнес один из больных.
— Сестра, — тихо прошептал толстяк и схватился за грудь.
Тем временем Петр Трофимович, с трудом попадая трясущимся пальцем в круглые дырочки телефонного диска, набирал почти забытый номер и молил Бога, чтобы трубку подняли. На второй заход ему могло не хватить духа.
Ответили сразу.
— Слушаю.
Иванов засунул под язык валидол и произнес:
— Вика, это я, Иванов.
— Поздравляю. Хорошая фамилия. Точнее?
— Петя Иванов, помнишь?
— Говори.
— Прости. Знаю, что не должен звонить, но обстоятельства... — Петр Трофимович закашлялся. В трубке молчали. — За тобой ходит НАШ человек. Я тебя сдал. Прости. Я уже старый.
— Я поняла. Что по людям скажешь?
— Жернавков. Владимир Федорович. Чего хочет — не знаю. Хороший парень. Может, лучший. С ним бандит какой-то. Кнабаух Артур Александрович. Друг друга ненавидят. Все.
Петр Трофимович выдохнул, отодвинул от себя трубку и с мольбой посмотрел куда-то вверх. Когда он снова поднес ее к уху, вместо ответа звучали короткие гудки.
— Прости меня, Вика. Старый я. Мне страшно...
Глава 33
ЧИФИР. НАКОЛКА. ПОГОНЯЛО
Совместная отсидка с Пауком на Лиговке уверенно превращала африканца из лопоухого фраера в законного блатаря. Феня ширилась, теряя акцент и приобретая в черно-лиловых устах конкретную отточенность. В роли педагога Паук был неподражаем. Макаренко рыдал бы от зависти, глядя на эффективность тюремных университетов. Для максимальной реалистичности оба продолжали расхаживать в больничных пижамах. Свою Паук принципиально не застегивал, демонстрируя богатую роспись в качестве пособия «по жизни».
Подданный Нигерии Мананга О. П. оказался на редкость способным учеником. Особенно успешно он освоил базовую российскую дисциплину — прием алкоголя внутрь. Через два дня в холодильнике осталась последняя поллитровка «Столичной».
Обнаружив перерасход учебного пособия, Паук расстроился и громко позвал:
— Мишка!
Но кровник в другой комнате старательно «гнул пальцы» перед зеркалом, стараясь добиться максимально устрашающего эффекта, и учителя не услышал.
— Мишка!!! — крикнул Паук еще громче.
В ответ не раздалось ни звука. Как раз в этот момент черные пальцы сложились в угрожающее подобие детской «козы». Африканец махал рукой собственному отражению, изо всех сил стараясь напугать его до полусмерти.
— Мишка-а!!! — завопил Паук во весь голос и осекся. Его как обожгло — у кореша не было клички! Осознав такое вопиющее безобразие, Паук даже растерялся.
Мананга влетел в комнату, громыхая загипсованной ногой, и застал учителя сидящим на полу у холодильника.
Нигериец недоуменно заглянул внутрь. Ничего особо примечательного, кроме непочатой бутылки водки, там не обнаружилось, и он осторожно спросил:
— Откуда кипеш?
Очнувшись от потрясения, Паук прошептал:
— Слышь, Мишка, у тебя же погоняла-то нет!
— А Мишка?
— Не, братан, это имя. Вот я — вообще Владимир. А погоняло — Паук. Надо тебе кликуху. Век воли не видать!
— Владьимир... — удивленно протянул африканец, постигая странную связь имен в загадочной стране.
— Короче, в натуре, без погоняла нельзя! — уверенно сказал авторитет. — Ты какое хочешь?
Из-под прищуренных бровей на нигерийца в упор глянули суровые требовательные глаза.
— Суперпаук... — застенчиво пробормотал Мананга, интенсивно колупая пальцем старую дырку в многострадальном гипсе.
От неожиданности пахан сдавленно хрюкнул, на мгновение потеряв дар речи. Он натужно прокашлялся, давясь не то от смеха, не то от возмущения.
— Вот, кхгм... Хрен тебе! Это, кхм... не мультики! Может, еще Паук-два?
Доподлинно неизвестно, краснеют ли негры. Но губы Мананга явно порозовели. Паук подозрительно посмотрел на ученика и примирительно сказал:
— Ты, это, не серчай. Давай чифир соорудим, помозгуем.
Мананга бодро скрутил жгут из полосы, оторванной от пижамной подкладки, и поджег. Через минуту в железной кружке бурлила черная пахучая взвесь. Остатки обгорелой ткани тлели в пепельнице. Пахан степенно, как и положено авторитету, первым отхлебнул готовый чифир и назидательно поднял вверх указательный палец:
— По кайфу! Только фитиль тушить надо в параше, чтоб вертухай не усек.
Африканец с догорающим факелом поковылял в туалет. Задумчиво глядя в спину забинтованному и загипсованному кенту, Паук пожевал губами, перебирая, будто на вкус, подходящие случаю прозвища. И наконец, на память пришло это красивое слово, которым профессор называл Мишку.
— Донор! — радостно рыкнул пахан, как припечатал, — Мишка, греби сюда! Погоняло нашлось!
Такой повод не мог быть упущен. Торжественное обмывание друзья целиком посвятили новому имени. Особенно радовался Паук. Приняв «на грудь» стакан ледяной водки, он вольготно раскинулся в кресле и философски заметил:
— Погоняло — это, конечно, здорово. Но не главное. А главное, Мишка, что? — Ответа он ждать не стал. — Главное — жить по понятиям! Вот, например, базар.
Мананга серьезно кивнул.
— Не, Мишка, не рынок, а конкретный базар. В смысле каляк. За ним надо ой как следить! За каждый кикс можно попасть в ответку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44