Этим браком она была обязана своему отцу...
- О чем вы задумались? - спросил Адам, внимательно наблюдавший за нею и отметивший про себя, что ее мысли витают где-то совсем в другом месте.
Внезапно выведенная из состояния задумчивости, Оливия резко встала с дивана.
- Я думала о Чарльзе, - ответила она, не заботясь о последствиях своих слов.
- А! Вот оно что, - заметил Адам и про себя подумал: „Значит, она вспоминает о муже”.
Он быстро перевел взгляд на носок своего ботинка, стремясь, чтобы Оливия не заметила выражения его лица. Ведь если быть честным перед самим собой, то нужно было бы признать, что он ревновал ее и к Чарльзу.
- Вы счастливы, Оливия? В последнее время я немало об этом думал, - добавил он мягко.
- Конечно счастлива! - воскликнула Оливия. - Есть что-то такое, что заставляет вас усомниться в этом? - А про себя подумала: „Неужели он думает, неужели он может думать, что я грущу по Чарльзу?”
Он слегка улыбнулся:
- Даже не знаю. Наверное то, что вы одиноки. Одиночества никто не хочет. Вы еще так молоды - и так прекрасны. Уверен, что за вами ухаживает не только Эндрю Мелтон. - Он вымученно рассмеялся. - Не далее как сегодня вечером я видел, как блестели глаза у Брюса Макгилла. Не сомневаюсь, что есть и другие...
Оливия стала отпивать бренди маленькими глотками. Взгляд ее, устремленный на Адама, говорил о многом.
- Эндрю вовсе не ухаживает за мной, - мягко возразила она. - Он просто добрый знакомый. Только и всего. Кстати, и Брюс Макгилл совсем не в моем вкусе. - Оливия внимательно посмотрела на своего визави. - Да и вообще меня никто не интересует, - заключила она и тут же умолкла, посчитав за лучшее не прибавлять, что это не относится к самому Адаму. „Дорогой, - мысленно обратилась она к нему, - ты никогда не узнаешь о моих истинных чувствах. Ведь ты муж моей сестры и значит...”
Адам нетерпеливо провел рукой по волосам.
- Вы хотите сказать, что не собираетесь вновь выходить замуж? - уточнил он.
- Да, я об этом не думаю. И снова связывать свою судьбу с кем бы то ни было не намерена. - Поколебавшись немного, она все же решилась попросить Адама об одном одолжении: - Мне немного холодно. Вы не закроете окно? Прошу вас.
- Конечно! - И Адам поспешно вскочил со стула. Когда он вернулся, то увидел, что Оливия пересела в самый дальний угол дивана.
- Садитесь здесь, рядом со мной. Я хочу вас кое о чем спросить.
Что ему оставалось делать? Выбора у него не было, и он опустился на диван. Лицо его хранило строгое выражение - он избегал любого соприкосновения с сидевшей совсем близко от него женщиной.
- Да, Оливия? О чем вы хотите меня спросить, дорогая?
- Меня беспокоит ваше недавнее состояние. Вы чем-то встревожены? Вернее, были встревожены. Вы говорили, что не хотите взваливать на меня груз ваших забот. По крайней мере, сегодня ночью. Но разве вы не можете все же довериться мне? - И она лучезарно улыбнулась ему. - Когда обсуждаешь свои проблемы с другом, это помогает. Мне так не хочется видеть вас озабоченным и печальным.
„Как я могу выпутаться из этой ловушки? - подумал Адам. - Не рассказывать же ей об истинных причинах моей недавней обеспокоенности!” - И, помолчав, наконец произнес: - Тут не о чем особенно-то и говорить, Оливия. Мое беспокойство вызвано детьми, положением дел на фабрике и в газете. То есть речь идет о самых обыденных заботах каждого, кто бы ни находился на моем месте. И уверяю вас, ничего серьезного, - солгал он, не моргнув глазом.
- Ну и, наверное, вы тревожитесь еще и за Адель? - подсказала Оливия.
- Да, до известной степени, - согласился Адам, не слишком расположенный сейчас думать о своей жене.
- По-моему, вам следует перестать слишком уж беспокоиться из-за ее здоровья. Оно на самом деле вовсе не такое уж плохое, как кажется. Ей явно лучше. Да и вы сами мне об этом говорили. Эндрю, кстати, тоже так считает. Я здесь, чтобы помогать вам, когда требуется. Чтобы облегчить ваше положение, - поспешила успокоить его Оливия.
- Да, но через каких-нибудь два-три месяца вы собираетесь нас покинуть! Вам ведь надо быть в Лондоне не позже июля, не так ли?
- Нет, я останусь столько, сколько будет необходимо, Адам, - воскликнула Оливия.
- Это правда? - спросил Адам, чувствуя, как настроение его сразу улучшилось.
- Да, - улыбнулась она. - А что, это тоже было одним из предметов вашего беспокойства? Честно говоря, мне нравится быть здесь, в Фарли-Холл. В Лондоне я куда более одинока, чем у вас. Да, одинока, несмотря на весь свой светский образ жизни, множество друзей и все остальное. Ведь Адель, мальчики и вы, Адам, это же сейчас моя единственная семья.
В порыве чувств Оливия протянула руку и положила ее Адаму на колено, как бы успокаивая его страхи.
- Нет, я останусь в Йоркшире так долго, как вы захотите...
Адам был не в состоянии что-либо вымолвить в ответ. Единственное, что он мог, это смотреть, не отрываясь, на ее руку, покоившуюся у него на колене. Такую мягкую, прохладную, белую. Похожую на неподвижную голубку... И вместе с тем ее прикосновение жгло, как расплавленная сталь. Он ощутил, как горячая волна с шеи перекинулась на лицо. Сердце начало биться как сумасшедшее, и Адаму пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы унять волнение. Почти не прикасаясь к руке, лежавшей на его колене, он поднял ее, намереваясь переложить, для большей безопасности, со своего колена на колени Оливии. Но в этот момент пальцы Адама сами стали медленно сжиматься на ее кисти - и тут он ощутил, как дрожит рука сидевшей рядом с ним женщины. Он заглянул в ее глаза - они потемнели почти до черноты. И в них стояла та странная печаль, которую в последнее время он замечал все чаще и чаще.
Оливия посмотрела на него в упор. Чувственный полуоткрытый рот, учащенное дыхание, которое она сразу же услышала, помимо его воли, говорили о желании красноречивее любых слов Вот тогда она по-настоящему испугалась. Но не Адама Фарли, нет. Она испугалась самой себя. А испугавшись, нежным движением высвободила свою кисть и медленно отодвинулась от него.
В его глазах появилось страдальческое выражение, и - еще недавно он заставлял себя не делать этого - Адам поднес ее руку к своим губам и поцеловал. С закрытыми глазами. Ему казалось, еще секунда-другая - и сердце разорвется на куски.
Но тут он услышал сдавленный крик. Он открыл глаза. Голова Оливии откинулась на спинку дивана, уголки рта нервно подрагивали. На изогнутой мраморной-белой шее пульсировала маленькая жилка. Груди, обтянутые легким шелком, тяжело вздымались. Подвинувшись как можно ближе, Адам заглянул в темную глубину ее глаз. Ресницы Оливии почти касались его лица.
Как же он не понимал раньше! Ведь печаль, которую он все это время видел в ее глазах, вовсе не была печалью в прямом смысле слова. Нет, то было совсем иное. Теперь ему стало совершенно ясно, что именно: страсть, доставлявшая ей столько мучений, неприкрытое желание - отдаться ему! Итак, сомнений не было. В душе его поднялась волна радости. Склонившись над запрокинутой головой, Адам поцеловал Оливию с такой неистовостью, что ее зубы царапнули по его губам. Ее руки обвились вокруг его шеи, коснулись его затылка, плеч, спины, все сильнее и настойчивее прижимая его. Адам мог слышать, как бьется ее сердце; все ее тело сотрясала дрожь - впрочем, как и его самого.
Оливия чуть шевельнулась в его объятиях, и он почувствовал прохладное уверенное прикосновение ее рук на своей обнаженной груди. Адам осыпал поцелуями ее волосы, лицо, шею, не переставая все это время произносить вслух ее имя, называя своей любимой, дорогой, единственной. Он говорил ей то, что до сих пор никогда не говорил ни одной женщине, а в ответ слышал те же ласковые слова: голос ее дрожал от переполнявшей Оливию страсти - и это еще сильнее распаляло его собственное желание.
Резким движением Адам заставил себя отшатнуться от Оливии и встать. В ее застывших глазах стоял немой вопрос. Лицо его исказилось страстью, глаза сверкали, все его тело сотрясалось от необузданного желания. Возвышаясь над ней, он притягивал ее к себе как магнит, а она все не могла отвести от него свой завороженный взгляд.
Адам Фарли чувствовал, что больше не в состоянии сдерживать свои порывы. Его желание было, казалось, неодолимым: взыгравшая в нем после долгих лет добровольного воздержания чувственность усугублялась трепетом ответного желания, которое он ощутил у Оливии, и воздействием выпитого бренди.
И вот, не проронив ни единого слова, он взял Оливию на руки и понес через всю комнату к алькову, где стояла ее кровать.
Оливия всем телом прижималась к нему, крепко обвивая его шею руками, уткнувшись лицом в мягкие завитки волос на затылке. Ее ноздри вдыхали слабые запахи табака, бренди, одеколона „Герлен", запахи, слившиеся для нее в один-единственный запах - запах мужчины. Она слышала, как стучало его сердце. Так же громко, как и ее собственное. Оливия еще сильнее прижалась к Адаму.
Все ее былые принципы, все ее строгие правила, которых она придерживалась всю свою жизнь, окончательно рассыпались. Все они были сметены лавиной их страсти и необыкновенного влечения друг к другу.
Подавлявшиеся долгими годами чувства наконец-то вырвались наружу. Ни сдерживать их, ни раздумывать над тем, что она делает, она уже больше не могла. Ведь ее держал в своих объятиях единственный мужчина, которого она по-настоящему любила. Адам был тем человеком, которому, в сущности, она принадлежала с самого начала, с того самого дня, когда она его встретила. И только одно это имело сейчас значение для Оливии.
„Я не должен, не должен делать этого! - лихорадочно думал Адам. - Ведь это сестра моей жены! Религиозные правила, мое воспитание, кодекс чести - все противоречит тому, что я собираюсь сделать. Нет, нет, я не должен, не имею права так поступать! Это плохо, недостойно...”
Его внутренний голос оказался сильнее любых доводов.
„Я не отступлюсь от нее, черт меня побери!”
... Адам бережно опустил Оливию на кровать. Ее голова покоилась теперь на высоких подушках. Глаза Оливии, не отрываясь, смотрели на него. Лицо по-прежнему покрывала бледность, дыхание было прерывистым и напряженным.
Присев на край постели, Адам склонился к Оливии. Осторожно дотронувшись до ее шеи, он расстегнул ожерелье, а затем, так же осторожно, вынул из ушей сапфировые серьги. И то и другое он аккуратно положил на стоявшую рядом тумбочку. Потом нежно склонился над ней и долго, страстно целовал ее.
И вдруг, как-то странно усмехнувшись, вскочил на ноги и быстрым шагом направился к двери.
В эту минуту он услышал за спиной сдавленный крик. Адам обернулся и посмотрел на Оливию. Он увидел в этом любимом лице боль и замешательство. В глазах ее застыл немой ужас.
- Я ждала тебя целых двадцать лет, - прошептала Оливия со стоном. - Это же половина моей жизни, Адам Фарли! Скажи, ведь ты не уйдешь сейчас?!
- Нет, - твердо покачал головой Адам. - Я не уйду, дорогая. Теперь уже никогда!
Он не мог отвести взгляда от ее лица. Одной рукой закрывая дверь на ключ, другой - он принялся расстегивать сапфировые запонки на манжетах своей рубашки.
19
Эмма сидела за столом на кухне в усадьбе Фарли. Она пришивала белый кружевной воротничок к шелковой блузке, подаренной ей Оливией Уэйнрайт вместе с темно-зеленым хлопчатобумажным платьем и ярко-красной шерстяной шалью плотной вязки. Эти обновки были очень кстати при ее скудном гардеробе, и самые добрые чувства к Оливии Уэйнрайт переполняли сердце Эммы.
В просторной кухне было тепло и уютно. В очаге весело потрескивал огонь, лучи солнца лились сквозь сверкающие стекла окон, и вся кухня была наполнена ярким солнечным светом. Начищенная медная посуда сияла, отражая солнечные блики, и даже пол, выложенный каменными плитами, казался в свете солнца золотым. Было воскресенье, и все дышало покоем и умиротворением. Мергатройд только что уехал в Падси к своей сестре, а горничная Энни в столовой наверху накрывала стол к обеду, следуя указаниям Эммы. Огонь гудел и рвался в камине, и с его треском почти сливалось похрапывание пышнотелой миссис Тернер. Кухарка дремала у огня, развалившись на стуле; ее колпак съехал набок, а высокая грудь умиротворенно поднималась и опускалась в такт ее спокойным снам. Тишину нарушали только тиканье часов и шум ветра, рвущегося в окна. Несмотря на солнце и ясное, лазурно-голубое небо, на улице бушевала настоящая апрельская вьюга.
Эмма разгладила блузку и, подняв ее перед собой, стала рассматривать. У девушки был тонкий вкус и проницательный взор, ей хватило беглого взгляда, чтобы понять, насколько вещь элегантна. Почти совсем не ношенная и такого прелестного голубого цвета. „Как небо за окном и как мамины глаза”, - подумала она и решила подарить блузку маме, когда вернется домой на выходные. Сердце Эммы наполнилось невыразимой радостью при мысли, что она сможет подарить матери такую прелесть, и ее обычно строгое лицо вдруг озарилось восторженной улыбкой. Она взяла кружевную манжетку и принялась аккуратно пришивать ее к пышному длинному рукаву, а в мыслях она перенеслась в Лидс, к своему Плану с большой буквы.
Неожиданно дверь кухни с улицы так резко распахнулась, с таким шумом и треском, что Эмма вздрогнула. Она подождала немного, глядя на дверь, и решила, что это сильный порыв ветра открыл ее. Девушка собралась было закрыть дверь, как вдруг из-за косяка показалось радостное лицо. Черные кудри трепетали на ветру, в сияющих над смуглыми щеками глазах весело плясали искры, а большой рот растянулся в озорной улыбке.
- Я думаю, вы не прогоните озябшего бродягу в этот ненастный день? - В его речи слышались певучий ирландский акцент, смех и неистребимая любовь к жизни. - И уж чашку-то чая, я надеюсь, вы мне предложите.
- Блэки! - вскрикнула Эмма, совсем забыв о блаженно спящей миссис Тернер. Девушка вскочила и побежала к двери, юбка развевалась вокруг ее стройных ног; лицо ее расцвело в улыбке. Огромный Блэки протиснулся в дверь и в три прыжка спустился со ступенек. Он подхватил Эмму своими сильными руками, закружил ее так, что кухня завертелась у нее перед глазами, и затем осторожно поставил на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67