Взяв ручные мехи, Эмма стала привычно орудовать ими, по-прежнему стоя на коленях перед камином. Под влиянием слабых, но частых воздушных потоков тлеющие щепки вспыхнули, и пламя, наконец, занялось, разом осветив ее лицо. Стало видно, что оно слегка нахмурено и на нем нет больше того радостного выражения, которое оживляло его еще несколько минут назад: это Эмма вспоминала с горечью о том, какая у нее была беспокойная жизнь, пока твердое расписание не помогло справиться с хаосом.
Произошло это в тот день, в начале февраля, когда Полли в очередной раз слегла и Эмма должна была примириться с тем, что ей придется в дополнение к своим обязанностям выполнять еще и чужую работу. В сущности, другого выбора у нее не было. Физически выносливая, оптимистичная по натуре, Эмма носилась по дому как одержимая. Ничего, подбадривала она себя, завтра Полли встанет и все будет по-старому. Но этого не случилось. На Эмму навалились всей своей тяжестью совершенно новые хозяйственные дела - и сколько так будет продолжаться, одному Богу известно. От обилия новых обязанностей голова у Эммы шла крутом, она нервничала, недоумевая, как сумеет со всем этим справиться.
К концу дня она чувствовала себя совершенно выпотрошенной: ведь работала она с шести утра и до семи вечера, и за целый день у нее не выпадало ни одной минутки, чтобы присесть, не говоря о том, чтобы хоть немного передохнуть. Когда работа заканчивалась, то у Эммы часто не хватало сил поужинать, настолько она уставала. Единственное, что она все же могла сделать, это доползти до своего чердака и упасть на кровать. Она через силу заставляла себя раздеться: бледная, с трясущимися руками и едва ворочая языком от усталости, ложилась она в свою неудобную маленькую кровать, почти ничего не видя и не слыша вокруг себя. Она буквально проваливалась в тяжелый дурманящий сон, после которого, однако, никогда не вставала бодрой и по-настоящему выспавшейся. Болели спина и плечи, веки были по-прежнему воспаленно-красными, руки и ноги - налиты свинцовой тяжестью, а голова раскалывалась и гудела.
Дрожа от холода, Эмма поспешно одевалась в своей маленькой чердачной комнатке, умывалась ледяной водой из таза, и все это время ее трясло от гнева, с которым она ничего не могла поделать. Жаловаться она, тем не менее, не решалась, опасаясь ответных действий Мергатройда или, что еще страшнее для нее, - увольнения. Целый день, с утра до вечера, сновала она по лабиринтам огромного дома, вверх-вниз, вниз-вверх, невзирая на усталость, петляя извилистыми коридорами, пересекая бесчисленные холлы и гостиные, подметая пол, полируя мебель, протирая влажной тряпкой пыль, натирая черным графитом каминные решетки, разжигая и поддерживая в очаге огонь, стеля постели, начищая до блеска серебро, утюжа белье и при этом еще успевая обслуживать Адель Фарли. Другие же только диву давались: как это ей, бедняжке, удается не свалиться с ног. Мысль о подобной возможности вызывала у нее еще большую панику - упрямо сжав губы, она продолжала трудиться с удвоенной энергией, так как деньги, которые она здесь зарабатывала, были позарез необходимы дома. Эмма не могла позволить себе свалиться - ради семьи. Поэтому-то ей и приходилось так выкладываться, полагаясь, в основном, на силу воли и больше всего на свете опасаясь потерять работу (при одной мысли об этом ее бросало в ледяную дрожь).
Однажды утром, после недельного каторжного труда, Эмма была в гостиной и чистила ковер, бесконечно перебегая по огромному пространству коврового цветочного поля, в сложный восточный орнамент которого входили замысловатые арабески; щетка для чистки ковра выглядела в ее руках опасным оружием - с такой силой и яростью она ею орудовала. В разгар работы ее вдруг осенило (пришедшая ей в голову мысль настолько поразила Эмму, что она остановилась посредине ковра, как раз среди букета алых роз, облокотившись на щетку и погрузившись в собственные мысли). Вот на ее лице появилось удовлетворенное выражение: она уяснила что-то крайне для себя важное. Эмма, будучи реалисткой, умея анализировать и наблюдать, поняла, что уборка в Фарли-Холл потому была для нее столь трудной, что она не только плохо планировалась, но и делалась по существу шиворот-навыворот. В этот момент ей стало ясно, что в плохой организации работы повинен Мергатройд и его никчемное руководство. Каждый день приходилось по его милости делать кучу тех же самых пустячных дел, в чем не было ни малейшей надобности, на что уходила масса времени из-за мелочной придирчивости дворецкого. В то же время главные работы, такие как: чистка столового серебра, глажка горы свежевыстиранного белья, протирка панелей в библиотеке - все это зачастую приходилось делать в один и тот же день. Одному человеку было попросту невозможно справиться с такой нагрузкой и одновременно выполнять текущие дела, которых для Эммы никто не отменял. Но выход был, и он предстал перед Эммой, подобный вспышке молнии, когда она, будто пораженная громом, остановилась в центре ковра, держа в руках щетку. Решение было столь простым, что ее безмерно удивило: как это никто до нее не додумался до него?
Решение заключалось в планировании.
Если планировать работу как следует, поняла она вдруг, придерживаться системы и разумного подхода, распределяя работу более продуманно, справляться с ней будет намного легче. У нее не было в этом никаких сомнений, и чем больше она над этим размышляла, тем больше убеждалась в своей правоте. Пытаясь как-то разобраться во всей этой каждодневной путанице, Эмма начала засекать время, которое уходило у нее на каждую из операций, записывая на обрывках бумаги эти данные. (Эмма отрывала кусочки бумаги от старых газет, выброшенных в специальную корзину, стоявшую в библиотеке.) Затем она составила список всех своих текущих дел, приходившихся на каждый день, а также перечень более крупных дел на неделю. Несколько вечеров кряду, несмотря на усталость, Эмма заставляла себя не идти сразу же спать, а заниматься своими выкладками. Она тщательно изучала свой хронометраж на клочках газетной бумаги, обдумывая каждую из своих операций и решая, сколько времени она должна была бы занимать, чтобы в конце концов приступить к выработке собственного плана действий. Во-первых, Эмма решила более равномерно распределять самую тяжелую работу, чтобы те сложные дела, которые требовали больших затрат времени, могли выполняться в течение всей недели, а не дня, как это нередко бывало. Тогда вполне удобно было объединять их с другими, текущими, делами, составлявшими ежедневную рутину. Она также вычислила оптимальное время для каждой из своих обязанностей, безжалостно отсекая лишние минуты от менее важных операций там, где считала это целесообразным. Наконец, оставшись довольной, что смогла создать хоть какое-то подобие порядка из того, что представлялось раньше безнадежным хаосом, она переписала свой план действий набело, использовав бумагу получше, и поспешила к миссис Тернер, чтобы услышать от нее слова одобрения. Если составленное только что расписание будет выполняться, то в результате, полагала Эмма, в выигрыше должны остаться все - главное, чтобы не было сбоев с распорядком.
Как ни поразительно, но кухарка не только не похвалила ее, но наоборот, казалось, была неприятно удивлена и даже рассердилась на свою помощницу, чего вообще никогда прежде не случалось. Миссис Тернер самым серьезным образом предостерегла Эмму, чтобы та не думала вылезать со своим планом, иначе Мергатройд сочтет его неслыханной дерзостью с ее стороны. Пухлые раскрасневшиеся от гнева щеки кухарки так и тряслись, когда она отчитывала горничную, до сих пор ходившую в любимицах. Только тут до Эммы дошло, насколько всеобъемлющим был выработанный ею распорядок, если он затрагивал интересы дворецкого. Представив себе на минуту его бурную реакцию, она тут же вспомнила о его вспыльчивости, потоках ругательств и рукоприкладстве.
Однако миссис Тернер, предостерегая девушку, не учла ее упрямства и непреклонной воли. Именно эти Эммины качества смогли подавить в зародыше ее страхи. „Будь что будет, - твердо решила она, - а я все равно не отступлю от своего плана действий, все равно добьюсь того, чтобы стало легче и упорядоченнее”. Вежливо выслушивая наставления разгневанной кухарки, Эмма, невзирая на все зловещие прогнозы, почти мгновенно пришла к выводу, что она никоим образом не может позволить себе отклониться от своего курса, который был ею буквально выстрадан. Что же до самой миссис Тернер, то Эмма, трезво анализируя ее слова, поняла: кухарка попросту глупа. Она не понимает того, что ясно Эмме как день, - надо попытаться обойти Мергатройда, то есть поступать по-своему, не говоря дворецкому ни слова.
- Сейчас я иду наверх, чтобы показать свой новый распорядок миссис Уэйнрайт, - заявила девушка твердо и решительно, и зеленые глаза на сразу посерьезневшем лице холодно засверкали. - Посмотрим, что она скажет. Госпожа сама составляла свои планы после переезда. Я, например, думаю, что скоро она будет вообще вести здесь все хозяйство. Давно пора, чтобы кто-нибудь наконец за это взялся! - заключила девушка с вызовом.
Ее слова, кстати, оказались провидческими - так все на самом деле и произошло. Но это случилось позже. А пока что, не говоря больше ничего, Эмма повернулась и пошла наверх в господские покои. Еще немного, и - она это чувствовала - нервы ее могли сдать, и потому надо было покинуть кухню как можно скорее. Эмма так и не увидела выражения кухаркиного лица: бедная женщина осталась стоять с разинутым ртом, пораженная безрассудной, на ее взгляд, смелостью своей помощницы. От волнения она даже лишилась дара речи, хотя обычно любила поговорить, настолько непривычным показался ей открытый вызов, брошенный Эммой, всегда бывшей образцом послушания.
- Что? Показать свой план миссис У.? - наконец-то обрела миссис Тернер дар речи. - Не думай, что тебе это поможет, моя милая! - гневно воскликнула она, но Эмма и тут не обернулась, молча продолжая подниматься по лестнице, пока кухарка грозно кричала ей вслед: - Что-то ты не по чину себя ведешь, девочка! Знаешь, что за это бывает? Уволят - и все дела!..
Но Эмма, полная решимости довести начатое дело до конца, захлопнула за собою дверь, так и не вняв грозным предостережениям миссис Тернер.
Миссис Оливия Уэйнрайт пробыла в Фарли-Холл меньше недели - и за все это время Эмма не сказала с ней и двух слов. Неудивительно поэтому, что она, испытывая некоторую неловкость, робко постучала в дверь библиотеки. После того, как ее попросили войти, она некоторое время стояла на пороге, нервно переступая с ноги на ногу, буквально парализованная свалившимся на нее страхом. Оливия Уэйнрайт сидела за столом, где обычно сидел сквайр. Адам сам попросил ее срочно заняться находившимися в полном беспорядке счетами по оплате поставщиков. Раньше этими счетами занимался дворецкий, но толку от Мергатройда было не много. В своей сшитой у лучшего портного темной кружевной юбке и белой кружевной блузке со стоячим воротничком и короткими рукавами фонариком она выглядела необыкновенно элегантно. Большая брошь-камея изящной работы несколько скрадывала строгость линий воротничка; длинная нитка розового жемчуга ярко светилась на гипюровом жабо; в ушах были жемчужные серьги того же теплого розового оттенка. Ее темные волосы были уложены в высокую сложную прическу а-ля Помпадур - от этого лицо казалось особенно хрупким и нежным, словно чудесный цветок на длинном и гибком стебле.
Дрожащая, испуганная, стояла Эмма, не в силах сдвинуться с места. Она смотрела на Оливию, словно загипнотизированная ее красотой, изяществом и утонченностью, - всем тем, что позволяло назвать ее истинной аристократкой. В то же самое время, чем большее благоговение она испытывала перед ней, тем больше чувствовала неловкость из-за своего старого залатанного синего платья и серого в полоску застиранного передника, который явно знавал лучшие времена. В смущении Эмма старалась разгладить складки на юбке и топорщившемся на груди переднике, но все было напрасно. Она посмотрела на стоптанные ботинки с потрескавшимся верхом и тут же вспыхнула от смущения - впервые в своей жизни она испытывала жгучее чувство стыда. Это был стыд, который заставлял ее сердце мучительно сжиматься от боли, чего с ней никогда не случалось раньше. Стыд, который наполнял ее острым чувством собственной неполноценности и никчемности. Чувством, которого ей не суждено будет забыть до конца своих дней. Эмма, конечно, знала, что бедность - не преступление, хотя во всем мире к ней так и относятся, но тем не менее чувствовала себя преступницей, молчаливо замершей на пороге и не осмеливающейся ступить на роскошный ворсистый ковер, покрывавший пол. Пристыженная, встревоженная, онемевшая, она явно видела, какое жалкое зрелище представляет. Неужели эта богатая элегантная дама станет всерьез ее выслушивать, пронеслось у нее в голове.
Однако, несмотря на весь свой природный ум и раннюю, не по годам, проницательность, Эмма не могла знать, что Оливия Уэйнрайт являла собой пример женщины исключительной - с понимающим, чутким сердцем и щедрым разумом. Женщины, придававшей необычайное значение справедливости, принципам чести и сострадания. Женщины, стремившейся всячески помочь тем, кто этого заслуживал, стать лучше, чем они были, при одном условии - они сами должны были этого желать. Точно так же Эмма не осознавала, что Оливия вовсе не смотрит на нее придирчиво или насмешливо, что в ее отношении нет ничего от высокомерной жалости этакой благодетельницы, а есть только жадное любопытство и самый неподдельный интерес. Занятая все это время ухудшавшимся здоровьем своей сестры и депрессией Адама, в которой она его застала по приезде, Оливия еще не успела войти в курс домашних дел в Фарли-Холл. Хотя она и приметила маленькую горничную, порхавшую по дому, Оливия впервые могла наблюдать ее столь близко. С той минуты, когда Эмма вошла в библиотеку, Оливию поразила своеобычная и утонченная красота девушки, отнюдь не тускневшая из-за поношенной жалкой униформы и засаленного чепчика, повергавших сестру хозяйки Фарли-Холл прямо-таки в ужас - ее собственная прислуга всегда была одета прилично и со вкусом, хотя и без особых изысков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67