Глядя на его скованные движения, Оливия подумала про себя: „Боже! Как же он взволнован! О, если бы я только могла его успокоить, чтобы он перестал наконец нервничать. Может быть, тогда он останется”.
- Не правда ли, ужин получился премилым? - спросила она.
- А как вам сегодня Адель? - спросил Адам, внутренне напрягшись, тон его был отрывистым. - Приятно, что за ужином она держала себя в руках. Но потом, в гостиной, я подумал: не может она быть настолько нормальной, ведь это почти... почти... неестественно. Для нее, конечно.
С живостью посмотрев на Адама, Оливия заметила:
- Уверена, она просто играла одну из своих ролей, Адам. С ней это иногда бывает. Когда она сталкивается с какой-нибудь трудной ситуацией. По-моему, она только таким образом и может общаться с людьми. Она прячется за маской, чтобы скрывать свои истинные чувства.
Адам задумался над словами Оливии.
- Что ж, пожалуй, вы правы. Да-да, именно так. С вашей стороны чрезвычайно верно подмечено.
В глазах Оливии мелькнуло слабое подобие улыбки.
- В конце концов она все-таки моя сестра. - Она вздохнула и покачала головой.
Тень печали коснулась ее лица. Уже давно знала она о глубоком внутреннем душевном разладе Адели. О ее неспособности завязать прочные отношения с кем бы то ни было и прежде всего с Адамом. Снова вздохнув, она заключила:
- Я ли не старалась помочь ей? Для этого я и приехала в Фарли-Холл. Но она так напряжена и временами так агрессивна, что сделать это весьма непросто. - Оливия подалась вперед резким движением и продолжила: - Вам известно, Адам, что, как это ни дико звучит, она, кажется, не доверяет мне.
- Ничего странного я здесь не нахожу. По отношению ко мне она ведет себя точно так же, - признался он. - Мне даже жаль, что я не говорил с вами о здоровье Адели, когда вы в первый раз приехали сюда в феврале. Просто не хотелось тревожить вас без нужды. Должен сказать вам, что в прошлом году я был серьезно озабочен ее здоровьем. Поведение ее настолько выходило за общепринятые рамки, что...
Адам на мгновение замешкался, пытаясь подобрать необходимое слово, и в конце концов, найдя его, продолжил:
- Ее поведение было в действительности иррациональным. Другого эпитета я подобрать просто не могу. Впрочем, за последние полгода ее состояние улучшилось кардинальнейшим образом. Вот почему я и не хотел тревожить вас понапрасну. - Он едва заметно улыбнулся со смущенным видом. - Вам ведь и так хватало забот, связанных с хозяйством. Неудивительно, дом ведь так запущен...
Оливия положила ногу на ногу, чтобы переменить позу. Сердце ее преисполнилось чувством жалости к Адаму: такой, в сущности, беззащитный, совсем как ребенок.
- Можно было смело обратиться ко мне, Адам. Всегда легче нести бремя, если разделить его с другим человеком, - заметила она с чувством. - Конечно, мне известно, что Эндрю Мелтон был для вас большим подспорьем. Он рассказывал мне, что вы иногда обсуждали с ним все связанное с Аделью. Когда я видела его в последний раз, он находил в ее состоянии большие перемены к лучшему и его прогноз был оптимистичным... - Голос Оливии осекся. Она замолчала.
Лицо Адама словно окаменело; в светлых глазах засверкали холодные искры. Закурив сигарету, его невидящий взгляд скользнул поверх головы Оливии: смотреть ей прямо в глаза сейчас он был явно не в состоянии. Помолчав, он задал Оливии один-единственный вопрос:
- Когда вы в последний раз видели Эндрю Мелтона?
Он спросил это таким суровым тоном, что она еще больше перепугалась.
- Он бывал несколько раз на моих званых ужинах в Лондоне. И потом, он неоднократно водил меня в оперу, на концерты, - ответила она еле слышно, в полном замешательстве от его необычно резкого тона. - Естественно, он спрашивал меня об Адели. Надеюсь, вы не думаете, что Эндрю выдавал мне какие-то секреты. - И поскольку Адам ничего не отвечал, она повторила вопрос, но уже более настойчиво: - Вы ведь не думаете так, правда?
Адам проигнорировал повторный вопрос. Поднявшийся в нем гнев целиком завладел им.
- Так, значит, вы довольно часто виделись с Эндрю? - наконец спросил он напряженным голосом.
- А разве в этом есть что-нибудь крамольное? Я хочу сказать, Адам, в моей дружбе с Эндрю? Между прочим, именно вы в свое время представили нас друг другу. А сейчас, похоже, вам это не по душе?
- Нет, конечно, ничего предосудительного в ваших встречах с Эндрю нет. И я совершенно не возражаю против таких встреч, - ответил он тихо.
„Как бы не так!” - подумала Оливия, хотя она до сих пор так и не могла понять причину подобной реакции с его стороны. Эндрю был одним из его ближайших и стариннейших друзей. Она снова откинулась на спинку дивана, сцепив руки на коленях и не произнося ни слова. Ей совсем не хотелось расстраивать его еще больше.
Адам не мог дольше заставлять себя прятать глаза от Оливии. И вот их глаза встретились. Адам увидел, что взгляд Оливии выражает недоумение. Лицо - смятение и боль. Вот губы ее слегка приоткрылись, как будто она хотела что-то сказать ему, но с ее языка не слетело ни единого слова.
„До чего же она красива! - подумалось ему. - Но какая же хрупкая эта красота, какая беззащитная”. Сердце его екнуло в груди - невыносимо было смотреть в эти небесно-голубые глаза! И чем дольше он в них смотрел, тем сильнее овладевало им странное желание. Страстное желание обнять эту женщину, прижать к себе, прося прощения за свою резкость. Желание покрыть поцелуями это лицо, чтобы с него исчезли все следы печали. „Покрыть поцелуями". Адам был в ужасе от подобных мыслей.
И тут он все сразу понял. С неожиданной и полной ясностью. Он, Адам Фарли, осознал: все его беспокойство, напряжение и возбуждение вызваны одним и только одним... Резко поднявшись, он взялся рукой за каминную полку. „Дурачина ты, дурачина! - обрушился он на самого себя. - Полный идиот! Ты же просто ревнуешь. Да-да, ревнуешь - сначала к Брюсу Макгиллу, когда он крутился вокруг Оливии, а потом и к Эндрю Мелтону, поскольку у того немало преимуществ перед тобой. Да ты к любому будешь ее ревновать, стоит ему хоть раз взглянуть на нее! Ты ревнуешь, потому что ты хочешь, чтобы она принадлежала тебе одному!”
Он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. В животе противно заныло. Теперь, подумал Адам, он уже никогда не сможет смотреть на Оливию без того, чтобы не выдать своих подлинных чувств. Задумчиво глядя на огонь, горевший в камине, он вдруг осознал, что по-прежнему продолжает держать в руке рюмку. Тогда Адам поднес ее к холодным губам и неожиданно для самого себя залпом выпил.
При всем испытываемом им потрясении, при всей его бурной реакции на то, что он разгадал причину своей ревности, внешне он ничем не выдавал своих истинных чувств. На это потребовалась вся его железная воля. Подобная выдержка являлась просто поразительной, учитывая обстоятельства, в которых он находился. Пауза между тем явно затягивалась, и Оливию это уже начинало тяготить. Она сумела почувствовать его беспокойство, именно почувствовать, потому что лица его она сейчас не видела. Наверняка, решила она, его что-то гнетет. Что это может быть, задумалась она, но так и не смогла найти ответа.
Она сидела, не двигаясь, в ожидании, что вот сейчас он подойдет к ней и все расскажет. Как трудно бороться с искушением положить свою кисть на его руку, такую большую и способную защитить ее. В этот миг Адам немного повернул голову - и она ясно увидела его лицо: суровые черты, бледные, казавшиеся почти белыми, губы. Одной рукой он крепко держался за каминную полку, и было видно, как на лице его от напряжения билась жилка.
- Адам! Адам! - воскликнула она, не в силах более сдерживаться. - Что происходит?!
Голос Оливии донесся до него откуда-то издалека. Адам зажмурился, а затем резко открыл глаза.
- Ничего, - ответил он коротко. - Ничего. Все в порядке!
„Надо скорей выбираться отсюда, - лихорадочно стучало у него в виске. - Пока еще не поздно. Пока я не опозорился”.
Он действительно боялся, что, оставаясь наедине с Оливией, может обесчестить свое имя. Сделать из себя посмешище. Почему же тогда он не двигается с места, спрашивал он сам себя. И с замиранием сердца признался: потому что не в состоянии этого сделать. Вместе с тем он прекрасно отдавал себе отчет в том, что он должен уйти. В их доме она была гостьей - и он просто не имел права нарушить закон гостеприимства. Здесь, под крышей его дома, она так беззащитна!
Он зашагал по комнате, как лунатик.
- Адам! Куда вы идете? - воскликнула Оливия. Она вскочила, лицо ее было мертвенно-бледным. - Я чем-нибудь обидела вас? - Голос ее дрожал.
Адам медленно обернулся и посмотрел прямо на нее. Он сразу увидел, как она взволнована, каким тревожным блеском горят ее глаза, и в душе его шевельнулось щемящее чувство, какого он не испытывал уже многие годы.
„Обидеть меня? Да разве могла ты сделать это, любовь моя?!” - пронеслось у него в голове.
И снова Адама охватило жгучее желание броситься к ней, сжать ее в своих объятиях. Он с трудом сглотнул стоявший в горле ком.
- Вы не сделали ничего, что могло бы обидеть меня, Оливия, - ответил он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно более ровно.
На мгновение он засомневался, и именно в этот момент в нем произошел какой-то сбой. Адам Фарли был повержен.
- Я просто хотел пойти в библиотеку, налить себе еще бренди и взять сигару, - солгал он. Произнося эти слова, он знал, что все равно не сможет покинуть ее. Не сможет оставить ее здесь одну, пока она смотрит на него глазами полными растерянности и ужаса.
- Бренди? Но вот же у меня стоит целый графин! - указала Оливия на маленький столик в углу. - Только сигар, боюсь, нет. Папиросы - сколько угодно.
Не дожидаясь ответа, Оливия взяла оставленную им на каминной полке рюмку и сделала шаг к столику.
Адам быстро подошел к ней и взял у нее рюмку. И стоило ему только дотронуться до ее руки, как он почувствовал дрожь по всему телу.
- Прошу вас, Оливия, присядьте. Я сам себе налью, - твердо заявил он, с особенной нежностью усаживая ее на диван.
Сквозь тонкий шелк платья его пальцы ощутили жар ее тела. Стоя спиной к Оливии, возле стола, он изо всех сил сжимал горлышко хрустального графина.
„Боже! - подумал он, зажмурившись от нахлынувших на него чувств. - Боже мой! Я люблю ее. Люблю! И уже столько лет! Как же я не понимал этого раньше? Я хочу ее! Хочу больше, чем когда-либо хотел какую-нибудь женщину!..” Так кричали его взбунтовавшиеся чувства. Но голос рассудка упрямо возражал им: „Но ты ведь прекрасно знаешь, что не можешь обладать ею!”
Рука его еще крепче сжала горлышко графина. Он во что бы то ни стало должен контролировать себя и свои чувства. Недопустимо, чтобы он поставил Оливию в неловкое положение. Нельзя, чтобы она боялась его, убеждал он самого себя. Нужно всеми силами стараться вести себя как ни в чем не бывало, то есть так, он всегда поступал в ее присутствии. Как подобает джентльмену, да просто честному человеку.
- Вы не возражаете, если я открою окно, Оливия? - проговорил он наконец. - Здесь страшно жарко.
- Пожалуйста, - тихо ответила Оливия.
Ее собственное беспокойство к этому времени уже улеглось, но она все еще была озадачена его поведением. Она продолжала следить за лицом Адама, оно вызывало в ее душе тревогу за него. И глаза ее выдавали это чувство.
Но тут она увидела, что, наклонившись над столом, Адам перегнулся, пытаясь открыть окно. Шелковая рубашка плотно обтягивала его торс, подчеркивая его удивительную красоту. Тонкая ткань позволяла видеть игру мускулов, делавших его гибкое тело еще привлекательнее.
„Дорогой мой! - прошептала она про себя. - Любовь моя!”
Ее сердце сжалось от боли за него, и эта боль мгновенно отразилась в ее глазах: казалось, тонкая чернильная струйка, попав туда, окрасила их в темно-синий цвет.
Стоя у окна, Адам глубоко вдыхал свежий воздух. Немного погодя он взял графин и два бокала и вернулся к дивану. Взглянув на Оливию, он произнес с улыбкой:
- Я просто подумал, что вы можете ко мне присоединиться. - Голос звучал ровно и спокойно. - Одному пить - не большая радость.
И он налил бренди в оба бокала, протянув один из них Оливии.
- Спасибо, - улыбнулась она в ответ.
- Простите великодушно, если я вел себя грубо, - произнес Адам, усаживаясь на стул. - С моей стороны было крайне неблагодарным обрушивать на вас мои беды, да еще явившись к вам в столь поздний час. - Адам вытянул свои длинные ноги и откинулся на спинку стула.
Шум в висках постепенно стихал, а сжимавшая грудь боль почти полностью исчезла. Единственное, о чем он думал, было желание выглядеть в глазах Оливии благородно.
- Вам не за что извиняться, Адам. И если вам нужно плечо, на которое можно опереться, то вот оно, - проговорила она мягко, устремив на него исполненный нежности взор.
Наклонившись, Адам взял со столика свой бокал. В этот момент его расстегнутая рубашка обнажила часть груди со светлыми завитками. Оливия, наблюдавшая за ним поверх поднесенного к губам бокала, неожиданно почувствовала, что лицо ее заливается краской смущения, а сердце бьется сильнее, чем всегда. Она тут же опустила глаза.
- Но сегодня, - продолжал он, - я не собираюсь обременять вас своими проблемами. Особенно после столь приятного вечера, как наш. Ведь до сегодняшнего дня Фарли-Холл был настоящим склепом. Ни смеха, ни веселья... Теперь все будет по-иному! - воскликнул он, зажигая сигарету и чувствуя неожиданный прилив бодрости.
Оливия в задумчивости наблюдала за ним. В Адаме было все, что она ценила в людях, чем восхищалась. В этот вечер она открывала в нем все новые и новые грани его умной и тонкой натуры. Взгляд Оливии задержался на красивом и мужественном лице Адама. „Боже, - подумала она, - сколько в нем неповторимого, благородного...” Одни глаза чего стоят - большие, широко расставленные, ясные. Как не похожи они на глаза ее мужа, маленькие, темные, глубоко посаженные. При этом Чарльз всегда считался красивым мужчиной. Она, правда, находила, что он слишком кряжист и суров, чтобы его можно было назвать действительно красивым. Она никогда не любила своего мужа. Бедный Чарльз - его уже нет в живых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67