в нем
они должны как бы кристаллизоваться. А подчиненный,
чувствуя, что то, что ему навязывается, ему чуждо, бунтует
явно или скрытно; в первом случае он сталкивается с
властителем, во втором - сам с собой, ибо, используя при-
казы, должен испытывать внутреннюю борьбу (сам с со-
бой). Или же принимает навязанную ему сверху схему и
становится ее слепым исполнителем, так как благодаря
этому чувствует себя включенным в аппарат власти и об-
ретает чувство порядка, который сам он выработать не
может. Искусственная структура при этом заменяет соб-
ственную. Ценой утраты свободы избегают усилия, связан-
ного с внутренним упорядочением; хаос заменяется искус-
ственным порядком, а неуверенность и беспокойство -
уверенностью веры в принятую идею.

Современный человек, благодаря развитию средств ком-
муникации, а также исторических наук, особенно архео-
логии, имеет значительно больше возможностей, нежели
лет сто или даже несколько десятилетий назад, познания
различных способов жизни. В связи с этим уменьшается
его вера в правильность собственного стиля жизни и же-
лание навязывать другим собственную идеологию, особен-
но в связи с тем, что память последней войны слишком уж
убедительно демонстрирует, к чему такие тенденции могут
вести. Если символами этой войны стали Освенцим и Хи-
росима, то, благодаря им, именно проблема власти и свя-
занная с ней проблема войны оказались в фазе кризиса,
требующего нового понимания.

К ПСИХОПАТОЛОГИИ
<СВЕРХЧЕЛОВЕКОВ>

<Рудольф Гесс,- как пишет С. Батавик в своей работе
о Гессе, изданной в 1951 г.,- не был ни ненормальным
индивидом типа moral insanity, ни бесчувственным пси-
хопатом, ни человеком, который проявлял какие-либо пре-
ступные либо садистские наклонности. Он был индиви-
дом среднего интеллекта, с детства склонным, благодаря
влияниям среды, к некритическому восприятию событий и
к легкому подчинению всякого рода авторитетам: этого
рода люди встречаются очень часто>.

Как справедливо подчеркивал Дж. Сэн во введении к
<Воспоминаниям> Р. Гесса <...факты и данные из жизни
Гесса характерны не только для одного индивида. Уже
хотя бы только этапы его жизни репрезентативны для це-
лых групп немцев поколения Гесса>.

Автобиография Гесса, озаглавленная им достаточно па-
тетически: <Моя душа, ее формирование, жизнь и пережи-
вания> вызывает у читателя противоречивые чувства, но,
пожалуй, преобладает чувство сожаления, соединенного с
отвращением.

Немецкий издатель мемуаров Гесса, М. Брошат (1958),
цитируя Д. Гильберта, пишет об их авторе следующее:

<Усердно-торопливая щепетильность человека, который
всегда стоит на службе каких-то авторитетов, который по-
стоянно исполняет свой долг - равно как палач, так и
признающий свою вину преступник, который непрестанно
живет только чужой волей, всегда отрекаясь от своей лич-
ности и потому свое "Я", поразительно пустое, с готовнос-

t Moral insanity - моральное вырождение, соответствует совре-
менному понятию психопатии.

59

тью отдает на суд в форме автобиографии, чтобы служить
делу>.

Детство Гесса было поразительно скучным и серым.
Доминирование старых военных традиций: отец, отстав-
ной майор колониальных войск немецкой Африки, <фана-
тичный католик>, как пишет о нем Гесс, воспитывал сына
сурово.

<Начиная с ранних лет, - вспоминает Гесс, - я воспи-
тывался в глубоком чувстве долга. В родительском доме
строго контролировалось, чтобы все поручения исполня-
лись точно и добросовестно... Отец воспитывал меня в
соответствии с суровыми военными принципами... Он
всегда меня поучал, что из мелких, по-видимости ничего не
значащих небрежностей чаще всего вырастают тяжкие по-
следствия>.

Эта установка, привитая отцом, сохранялась у Гесса до
конца жизни. Также в освенцимском лагере, как можно
заключить из его собственного рассказа, больше всего его
мучил не ужас сожженных тел, но различные администра-
тивные упущения. Введение циклона приветствовал с ра-
достью, ибо оно ускоряло уничтожение миллионов евреев.
Он сожалел, когда ему приказывали часть евреев предназ-
начать для работ, поскольку и так через несколько недель
они умирали; правильней было бы сразу отправить их в
газовые камеры.

Можно сказать, что в Освенциме, как, впрочем, и в дру-
гих местах, он был столь сильно занят избеганием <мел-
ких, по-видимости незначительных упущений>, что почти
не заметил кремационных печей.

Насколько образ отца изображается достаточно четко
в мемуарах Гесса, настолько образ матери остается туман-
ным. Он вспоминает только, что она пыталась <отвлечь
его от любви к животным, которая представлялась ей не-
безопасной>. Отношения между родителями были нор-
мальными; <никогда не услышишь между ними ни одного
гневного или злого слова, но, одновременно, они были чу-
жими>; <никогда, однако, я не видел, чтобы они были не-
жны друг к другу>. О себе пишет: <Я содрогался перед

60

любыми проявлениями нежности. Пожатие руки и не-
сколько скупых слов благодарности - все, чего можно
было от меня ожидать>. Своих сестер, младше его на 4 и 6
лет, он не любил, несмотря на то, что они старались быть к
нему <милыми>, изводил их так, что они с плачем бежали
к матери.

Его окружала чувственная пустота. <Своих родителей.
как отца, так и мать, очень уважал и почитал, однако люб-
ви такой, какую следует иметь к родителям и какую по-
знал позже, не чувствовал никогда>. С безразличием так-
же отнесся к смерти отца (ему было тогда 14 лет) и смер-
ти матери; потом отправился на фронт, в 16 лет.

Эта сухость и пустота веет со всех страниц мемуаров.
придает им серый колорит и делает их чтение утомитель-
ным. Единственными более светлыми фрагментами явля-
ются описания первых боев на иракском фронте в 1917 г.,
особенно образ ротмистра, <военного отца> 17-летнего
Гесса. (<Меня связывало с ним отношение более сердеч-
ное, чем с моим отцом. Он также всегда присматривал за
мной, и хотя ни в чем не потакал, был очень доброжелате-
лен и заботился обо мне, как если бы я был его сыном>.)
Довольно лаконичное описание первой любви (в том же
самом году, в Палестине: <Сначала меня смущало, когда
медсестра деликатно ласкала меня или поддерживала
дольше, чем это было необходимо, так как с самых ранних
лет я избегал любых проявлений нежности. Но и я впал в
зачарованный круг любви...>) и, наконец, прощальное
письмо к жене и детям, написанное в польской тюрьме.

В детстве у него не было товарищей по играм:

<Все соседские дети были намного старше меня. По-
этому я был ограничен в общении исключительно кругом
взрослых>. Его приятелями были животные, особенно
любимый пони Ганс. -

<Моим единственным поверенным был мой Ганс, и
он, как я считал, понимал меня>. [...] <Я был и остался
одиночкой, больше всего любил играть или заниматься
чем-либо, когда меня никто не видел>.

61

Возможно, что Гессу были присущи некоторые анан-
кастические черты.

<Я все время должен был умываться и купаться.
Я мыл и купал в ванне или в ручье, протекавшем через
наш огород, все, что только было можно. В результате я
испортил много вещей, как одежды, так и игрушек>.

Это пристрастие к чистоте сохранилось у него до кон-
ца жизни; в лагере, по-видимому, больше всего его раздра-
жали грязь и беспорядок.

Также до конца жизни он не сумел выработать адек-
ватного отношения к близким. Это всегда была установка
<начеку> в отношении к приказам вышестоящих или при
отдаче приказаний подчиненным. Он не мог выработать
установки в горизонтальной плоскости: равного к равно-
му. Его не хватало даже на обычное человеческое отноше-
ние человека к человеку.

Его мир делился на вождей, солдат, врагов и узников.
Это был мир колесиков в машине, роботов, а не людей.
Здесь не было места чувствам, собственному суждению;

все было сверху запланировано, рассчитано, точно, науч-
но, ясно.

В своем прощальном письме к старшему сыну Клаусу
Гесс пишет: <Наибольшей ошибкой моей жизни было то,
что всему, что исходило сверху, я слепо доверял и не ос-
меливался иметь ни малейшего сомнения в правильности
того, что провозглашалось. Иди через жизнь с открыты-
ми глазами, не будь односторонним, взвешивай <за> и
<против> во всех вопросах. Во всем, чем будешь зани-
маться, руководствуйся не только разумом, но особенно
прислушивайся к голосу сердца... [...] Будь человеком,
который, прежде всего, в первую очередь руководствует-
ся глубоким чувством человечности>. И к жене: <Только
здесь, в польских тюрьмах, я понял, что такое человеч-
ность. Ко мне, который как комендант Освенцима, причи-
нил польскому народу столько боли и нанес столько вре-
да, хотя не лично и не по собственной инициативе, про-
явили человеческую снисходительность, что наполнило
меня глубоким стыдом>.

62

Возможно, что Гесс писал эти строчки, питая слабую
надежду на смягчение своей участи, но, тем не менее, реша-
ющим является то внезапное озарение, которое он испы-
тал здесь, перед смертью, что существует нечто такое, как
человечность.

Стоит еще обратить внимание на оговорку: <хотя не
лично и не по собственной вине>. Правда, Гесс считал себя
ответственным за то, что происходило в Освенциме и так
и представил дело в польском суде, но эта ответственность
вытекала из буквы лагерного устава: <Комендант лагеря
полностью ответственен за все, что происходит в лагере>.
Гесс хорошо знал этот устав и считал себя ответственным
за Освенцим, ибо так учил устав. Но не имел чувства от-
ветственности. В глубине сердца, вероятно, он чувствовал
себя вполне невинным, так как он ведь только выполнял
свои обязанности.

<Не лично и не по собственной инициативе> - эти
слова высказывали, пожалуй, все без исключения, военные
преступники, в определенном смысле справедливы, пото-
му что в тоталитарной системе ничего нельзя делать <лич-
но и по собственной инициативе>. Такая система не по-
зволяет человеку вырабатывать чувство ответственности,
которое является столь существенным компонентом зре-
лой личности. Такая система тормозит развитие личности,
черпает свою силу из людей, психически измельчавших,
недозрелых, потому что такие лучше всего слушают и вы-
полняют приказы; для них важен только авторитет.

<Я стал, бессознательно, - пишет Гесс в прощальном
письме к жене, - одним из колес в огромной немецкой
машине уничтожения. [...] Как же это трагично: я, от при-
роды спокойный, добродушный и всегда отзывчивый, стал
величайшим убийцей, который с холодным сердцем и со-
вершенно последовательно выполнял каждый приказ к
уничтожению. В результате многолетнего железного вос-
питания в СС, которое имело целью превращение каждого
эсэсовца в безвольное орудие исполнения всех планов
рейхсфюрера СС, и я также стал автоматом, слепо выпол-
няющим каждый приказ>.

63

В приведенном высказывании использован общий язы-
ковой оборот: <слепо слушать приказ>. Как известно, в та-
ких устоявшихся оборотах часто содержится глубокая
мудрость многих поколений. <Слепо исполнять при-
каз> - означает четкую ориентацию на достижение цели:

исполнение команды так, как выполнял бы ее робот или
какая-нибудь электронная машина соответственно встро-
енной в нее taping (программе). Здесь нет возможности
выбора, так как человек ничего, кроме своей цели -
приказа - не видит, не может усмотреть <обратной сторо-
ны медали>, не видит также вещей по сторонам ведущего к
цели пути.

Гесс часто в своих воспоминаниях защищается, говоря,
что о многих ужасах, происходивших в Освенциме, не от-
давал отчета, не видел их; перекладывает вину на подчи-
ненных, которые не придерживались лагерного устава, не
выполняли его приказы. В цитированном уже неодно-
кратно письме к жене он пишет: <Лишь во время след-
ствия и процесса я узнал о большинстве ужасов и безоб-
разий, которые там [в Освенциме] происходили>.

Каждому читателю подобного рода объяснение пред-
ставляется детски наивной ложью. Как представляется,
однако, это не есть ложь, возникшая из рефлекса само-
обороны. Люди-роботы действительно многих вещей не
видят, ибо цель закрывает у них все поле зрения. Они
утрачивают способность смотреть на вещи с различных
точек зрения.

Для них кий - это только орудие для битья и не мо-
жет быть тростью для слепого, игрушкой для собаки, мер-
кой для измерения куска дерева, воображаемым конем, на
котором скачет ребенок и т. д. Сущностью игры не только
у детей, но и у высших животных является именно умение
смотреть на один и тот же предмет различным образом.
Движущийся палец может быть для котенка в одном слу-
чае мышкой, которую он пытается поймать, в другой раз-
- обещанием наказания, или, наконец, частью ласкающей
руки. Для маленькой девочки какая-нибудь тряпица мо-
жет быть ее дочуркой, в другой раз из нее можно сделать

64

мячик или сшить платье для куклы и еще многое другое
из страны чудес.

В игре всегда присутствует юмор, вытекающий из того,
что вдруг мы видим что-то совершенно иначе, нежели при
выкли видеть. Взрослые ведут себя, как дети, дети подра-
жают взрослым, серьезный господин начинает ходить <на
четырех лапах> и становится лошадью и творцом многих
других неожиданностей, которые приносит каждая мину-
та игры.

У маленького Гесса не было товарищей по играм v
него был свой пони, но он не мог создать для пего сказоч-
ной страны, какую дает игра с другими детьми, а родители
также не могли создать ему этой страны. Он постоянно
смывал водой какую-то воображаемую грязь - возможно,
свои подавленные агрессии. Очевидно, эти предположе-
ния очень ненадежные; биографический материал дет-
ства слишком бедный, чтобы пытаться объяснять почти
маниакальное пристрастие к чистоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46