, в древнеегипетской культуре).

Напрашивается вопрос, в какой степени развитие куль-
туры шло против здравого рассудка. Ибо то, что сохрани-
лось от разных культур и оставило след в развитии обще-
человеческой культуры, выходило обычно за границы здра-
вого рассудка повседневной жизни, не было непосред-
ственно полезным, часто было фантазированием, отры-
вом от реальности и конкретности жизни, абстракцией
(abstraho = <отрываю>, в смысле противоположном к
concresco = <развиваюсь вместе с чем-то>).

Адаптация к жизни в концлагере требовала, среди
прочего, привыкания к виду отвратительной смерти при
одновременном забвении всех риуталов, связанных со
смертью и обязательных в культурном мире. Люди, осво-
божденные из лагеря, нередко реагировали шокирующим
образом на церемонии, связанные со смертью; вид похо-
рон единичного покойника и печальных мин участников
последнего пути человека не раз вызывал у бывших уз-
ников неудержимый взрыв смеха. Также и смерть на
поле боя, как свидетельствуют беседы со многими узника-
ми, утратила для большинства из них свой искушающий
ореол.

Представляется, что массовость и технизация военного
убийства, которые достигли своего апогея в Освенциме и
Хиросиме, существенным образом повлияли на изменение
отношения современного человека к проблеме героичес-
кой смерти и вообще героизма.

Проблема героизма нашла широкое отражение в после-
военной литературе, особенно в художественной. Она зас-

308

луживает особого, исчерпывающего научного исследова-
ния. Это проблема достаточно запутанная, потому что
хотя как будто бы относится, главным образом, к установ-
кам человека, взгляду па мир и поведению целых поколе-
ний, степени политической зрелости, старым счетам, воспи-
танию молодежи и т. д., но в интерпретациях чувствуется
отсутствие четкого различения и разграничения основных
понятий. Случается, что неправомерно обвиняется геро-
изм, т. е. установки и действия, свойственные герою, вмес-
то того, чтобы адресовать критические суждения к ирони-
ческому понятию геройства или стереотипно и шаблонно
понимаемому героизму. Отсюда могут проистекать вред-
ные заблуждения.

Патриотические установки и готовность к героизму не
могут быть обесценены тем фактом, что романтизм войны
стал блеклым, а ярко выявились ее массовые жестокости
и бессмысленность. Неизвестно, разумеется, удержит ли
опыт лагерей массового уничтожения и атомной бомбы
человечество в будущем от тотальных войн, можно толь-
ко питать надежду на сохранение общего, устойчивого
мира и не жалеть усилий для его поддержания. Пред-
ставляется, однако, что психическая готовность к массово-
му убийству в мире значительно ослабла. Но нельзя
забывать, что агрессию в Конго или Вьетнаме поддержи-
вали группы платных наемников, среди которых было
немало бывших эсэсовцев, искавших возможности реали-
зоваться в жестокости, как, например, знаменитый <Кон-
го>-Мюллер.

Стремление испытать себя в благородном смысле на
поле боя перестало быть общепривлекательным; наконец,
и современные методы ведения военных действий вслед-
ствие научных разработок и технизации дают индивиду
все меньше шансов в этом плане. История, которая до не-
давнего времени касалась, прежде всего, политических сра-
жений и войн, все больше обращается к проблемам эконо-
мическим и культурным. Идет поиск нового идеала ге-
роя; тот, который смело убивал других и сам рисковал

309

своей жизнью, не вписывается в современные методы вой-
ны. При этом сама война перестала быть чем-то аттрактив-
ным. Героизмом теперь начинает считаться смелость убеж-
дений, поиск новых способов видения действительности,
посвящение жизни науке или искусству и т. п. Неизвестно
еще, каким должен быть герой нашей эпохи, но известно, что
идеал героя военного уже не стоит на первом плане.

Проблема героя, однако, не стала для человека безраз-
личной. Героические тенденции существуют у каждого
человека, особенно в молодом периоде жизни, а правиль-
ное формирование идеала героя играет важную роль в
развитии личности.

Современный человек, оценивая проблему войн и геро-
изма, не может в своих размышлениях обойти стороной
ситуацию узников концлагерей. Ибо они с максимальной
силой выразили ужас захватнической и тотальной войны,
а также подвергли тяжелому испытанию отношение лю-
дей к проблеме героизма.

Жизнь в этих лагерях раскрыла правду о человеке.
<Король оказался голый>. И этот поиск правды под по-
кровом гладких социальных форм и разного рода масок,
которые человек вынужден носить в повседневной жизни,
можно наблюдать у многих бывших узников. Более того,
можно рискнуть выдвинуть утверждение, что такая уста-
новка распространилась на современное молодое поколе-
ние. Многие конфликты со старшим поколением возника-
ют именно на этой почве. Молодые упрекают старших в
лицемерии. Правда, такого типа конфликт всегда наблю-
дался у молодых людей, так как молодые еще не привык-
ли к проявлениям фальши в социальной жизни, однако
прежде он не выступал столь ярко, как ныне. Для моло-
дых герой, следовательно, должен быть, прежде всего,
правдивым, <аутентичным>, как принято сейчас говорить.

Сравнительно долгий период относительной стабили-
зации, продолжавшийся в Европе до первой мировой
войны, вероятно, повлиял на закрепление определенных
форм общественной жизни, а тем самым и на рост лицеме-

31Q

рия. Никогда сентиментализм не был столь популярен,
как в это время, а под его слащавой поверхностью не-
однократно таились брутальность и беспощадность.

Первая мировая война раскрыла жестокое обличие
жизни. Вторая мировая война довершила дело разруше-
ния социального лицемерия. Жестокость, которая в демо-
нической форме выявилась во время войны, не могла вме-
сте с ее окончанием автоматически исчезнуть с поверхно-
сти послевоенной жизни. Она поражает многих людей, по
часто под ней скрываются формы переживания более де-
ликатные, чувства более правдивые и благородные.

Очевидно, здесь трудно опираться на обобщения, но
представляется, что ситуация подверглась инверсии.
Раньше под сентиментальностью иногда скрывалась жес-
токость, теперь под жестокостью не раз скрывается тон-
кость чувств. Как бы то ни было, сентиментализм стал
непопулярен, что следует оценивать в пользу настоящего
времени, так как эта чувственная форма наиболее лице-
мерна.

Если человек стабилизированной эпохи удовлетворял-
ся чувственным порядком, приспособленным к соци-
альным требованиям, то современный человек ищет более
глубокой правды о самом себе; иногда он даже не стыдит-
ся того, что раньше тщательно скрывалось и не полностью
осознавалось; его осознание правды о себе, как представля-
ется, полнее, нежели было в минувшую эпоху.

Такое расширение самосознания вызывает чувство ха-
оса; человек не в состоянии овладеть тем, что появляется у
него изнутри. Когда поле сознания уже, легче создать ви-
димость порядка в собственной чувственной жизни, кото-
рый, однако, имеет искусственный, фальшивый характер и
легко разбивается в пограничных ситуациях (например,
во время войны или в концлагере). Лагеря смерти откры-
ли правду о человеке, которую до сих пор человечество не
может переварить.

Это вынуждает людей, однако, задуматься над вопро-
сом: какой я на самом деле?

311

Decorum оказалось подорвано. Но можно ли ответить
на вопрос об истинном обличий человека и о том, не явля-
ется ли decorum иногда наиболее деликатной и благород-
ной формой его существования? В гитлеровском лагере
подобные формы беспощадно ломались; человек редуци-
ровался до <номера>, его ценность определялась полезно-
стью. Даже после смерти узника сохранял действие прин-
цип полезности сырья; собирались его волосы, золотые
зубы и т. п. Оценивание человека по его полезности -
одна из отрицательных черт технической цивилизации.
Эта черта обусловливается техническим взглядом на че-
ловека; человек взаимодействует с созданным им миром,
т. е. миром техническим, непроизвольно принимая такой
взгляд на других людей, как на предметы техники; их ме-
рой ценности является полезность. То, что неполезно, мо-
жет быть выброшено. Никакое decorum здесь не поможет.
Полезность, следовательно, не может быть главным и ис-
ключительным критерием.

Условием выживания в лагере было противодействие
концепции <номера>. Человек должен был найти в себе
определенные ценности, которые отрывали бы его от ужас-
ной и подавляющей конкретности лагерной жизни (мысль
о близких, о жизни на свободе, о мести, дружбе; патрио-
тизм, идейные убеждения, религиозная вера, вера в друзей
и т. п.) Лагерь сдирал прежнее decorum человека, но од-
новременно вынуждал его к созданию нового; узник не
мог быть только номером, полезным для чудовищной гит-
леровской машины.

Проблема полезности связана с проблемой отношения
к смерти. Умерший человек уже совершенно бесполезен.
Он только вызывает хлопоты: что делать с трупом; поис-
ки разрешения этой заботы беспокоили коменданта освен-
цимского лагеря, Рудольфа Гесса. О людях старых, одрях-
левших, хронически больных также можно было бы ска-
зать, что они бесполезны; в лагере они предназначались
<для газа>. В техническом обществе их изолируют в раз-
ного рода заведениях. Иначе представляется проблема

312

смерти в живой природе. Смерть постоянно переплетает-
ся с жизнью. Для одноклеточных смерть обычно есть мо-
мент создания новой жизни. У многоклеточных процесс
жизни состоит в умирании одних клеток и размножении
других. Возможность переноса генетического плана про-
тивостоит полному уничтожению.

Закон полезности действует также и в жизни. Формы
морфологические, равно как и функциональные, становясь
бесполезными, отмирают. Жизнь, однако, не становится
вследствие этого бесполезной. Вообще такое понятие не
имеет смысла. Жизнь является целью сама по себе, все
время стремится к созданию все более высоких форм
организации; формы старые, низшие отмирают, а на их
месте возникают новые, более высокого уровня интегра-
ции. Это - процесс эволюции, которому подлежит также
и человек, не только в историческом плане, но и в индиви-
дуальной жизни. Эволюция человека касается, прежде
всего, его функциональных форм, в то время как морфо-
логические изменяются незначительно. А из функцио-
нальных форм развиваются прежде всего те, которые ка-
саются обмена информацией с окружением (так называе-
мого <информационного метаболизма>), так как формы
энергетического метаболизма не слишком значительно
отличаются от форм, встречаемых в мире животных, по
крайней мере, у его высших представителей.

Развитие нервной системы человека обеспечивает ему
практически бесконечные возможности создания разнооб-
разных функциональных форм (функциональных струк-
тур) <информационного метаболизма>. Вероятно, лишь в
малой степени эти возможности используются, а большин-
ство из них - вследствие отсутствия возможности разви-
тия - атрофируются. Вероятно, необычайный объем
возможностей создания разнородных функциональных
структур обусловливает то, что человек не ограничивает-
ся конкретикой жизни. Его формы переживания и пове-
дения выходят далеко за момент рождения, будучи обус-
ловлены культурой. Человек входит в готовую систему

313

функциональных структур, а те, которые не помещаются
в этой системе, не имеют шансов развития и исчезают.
Рождение не есть, следовательно, начало всего, ибо чело-
век детерминирован не только в смысле биологической
наследственности, но также и культурой, тем, что было до
него, и это наследование охватывает далекое прошлое.

Также и смерть не является для человека концом все-
го. Он оставляет после себя не только биологическое на-
следство, но также и культурное. Его генетический план
реализуется в дальнейших поколениях, а его творчество,
деятельность, влияние на других людей и память его лич-
ности не погибают в минуту смерти. Каждый человек,
даже самый скромный, оставляет после себя след. Невоз-
можно поэтому заключить человека в границах его рож-
дения и смерти; его жизнь захватывает прошлое и про-
ецируется в будущее.

Поэтому для нормального развития человека необхо-
димы традиция (прошлое) и его трансцендентное стрем-
ление (к будущему). Человек должен быть способен ска-
зать себе: <Знаю, откуда пришел и куда иду>. Трактовка
человека, с точки зрения его актуальной полезности, про-
тиворечит естественным для него координатам времени,
уходящим далеко в прошлое и будущее. Человек не огра-
ничивается актуальными <здесь и теперь>; его взгляд все-
гда идет дальше. Он уходит в будущее за границы своей
жизни, стремится познать окружающую действительность
за пределами ее обычно воспринимаемого образа; тайно
верит, что <все не умрет>, что какой-то, хотя бы самый не-
значительный след после него останется.

Не один такой след приобретает в перспективе време-
ни масштаб героизма. Вспоминая о тех, кто посвятил свою
жизнь и социальную и политическую деятельность на
благо человечества, приведем наиболее известные приме-
ры. Доктор Галина Янковска, которая погибла вместе со
своими больными под развалинами больницы, доктор
Януш Корчак, который также добровольно пошел с уводи-
мыми на смерть детьми, ксендз Кольбе, который отдал

314

свою жизнь ради другого узника в освенцимском лаге-
ре - спонтанно осуществили выбор, обусловленный соб-
ственной установкой, совестью и оценкой новой, страшной
и беспрецедентной ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46