Особенно четко на фоне занимавшейся утренней зари выделялись небоскребы.
Вдруг сзади он услышал негромкие шаги и оглянулся, пытаясь лучше рассмотреть тропинку у арки, со стороны которой слышались эти шаги, — она вела в глубь парка, на площадку молодняка.
Джек Фергюсон миновал бетонный тоннель и вышел на освещенное пятно, где и остановился.
— Бурк?
— Я здесь.
Бурк молча наблюдал, как Фергюсон медленно приближался к нему. Он шел, чуть прихрамывая, полы его огромного, явно не по размеру пальто развевались при каждом шаге.
Подойдя к Бурку, он протянул руку и улыбнулся, ощерив ряд желтых зубов:
— Рад тебя видеть, Патрик.
Бурк пожал протянутую руку и спросил:
— Как твоя жена, Джек?
— Неважно — опасаюсь самого худшего.
— Сожалею. Да ты и сам выглядишь не лучшим образом, такой бледный.
Фергюсон коснулся своего лица.
— Неужели? Мне надо больше бывать на воздухе.
— Когда встанет солнце, прогуляемся по парку… Почему мы встретились здесь, Джек?
— О Боже, да ведь сегодня весь город заполонили ирландцы, ну, ты и сам знаешь. Я подумал, что нас кто-нибудь может застукать.
— Согласен.
«Старые революционеры, — подумал Бурк, — сдохнут без подозрений и конспирации».
Бурк вынул из кармана пальто небольшой плоский термос.
— Как насчет чаю с виски?
— Не откажусь.
Фергюсон взял термос, сделал из него несколько глотков и вернул Бурку, оглядываясь вокруг.
— Ты один?
— Я, ты и обезьяны.
Бурк тоже отпил немного горячего напитка, глядя на своего агента поверх ободка термоса.
Джек Фергюсон преподавал в 30-е годы в городском колледже марксистов, его активный период жизни выпал на смутное время, когда все ожидали революцию, которую, по теории, должен был совершить рабочий класс. Но история резко отошла в сторону, и идеи Фергюсона так и остались невоплощенными. Война также не затронула его, оставив невредимым. Вдобавок он был пацифистом, мягким по характеру человеком и думал, что его неосуществленные идеалы в будущем не причинят ему особого вреда. Бурк опять протянул ему термос.
— Еще глоточек?
— Нет-нет. Пока не надо.
Бурк завернул крышку термоса, при этом наблюдая за Фергюсоном, нервно озиравшимся по сторонам. Фергюсон когда-то имел звание офицера официальной Ирландской республиканской армии, но потом в Нью-Йорке вышел оттуда по причине преклонного возраста, как, впрочем, и другие ветераны этой небольшой организации.
— Что сегодня ожидается, Джек?
Фергюсон взял руку Бурка и заглянул ему в лицо.
— Фении снова в седле, мой мальчик.
— Правда? А где же они берут лошадей?
— Не шути, Патрик. Эти отступники сегодня играют в стране важную роль. Они называют себя фениями.
Бурк кивнул головой — он уже слышал о них.
— Они здесь? В Нью-Йорке?
— Боюсь, что так.
— Чего они хотят?
— Точно сказать не могу. Но от них всего можно ожидать.
— У тебя надежные источники?
— Да.
— Эти люди могут прибегнуть к насилию?
— В такой день могут. Да, могут, согласно своим целям и задачам. Эти люди — убийцы, поджигатели, террористы. «Сливки» временной Ирландской республиканской армии. Лучшие среди них из Южного Белфаста, на их счету сотни смертей. Жуткая у них профессия.
— Да, судя по всему, они к этому готовы, не так ли? Ну а каковы их планы на уик-энд?
Фергюсон прикурил сигарету, руки его дрожали.
— Давай посидим немного.
Бурк направился вслед за ним к скамейке около обезьянника. Он шел, размышляя. Если бы Джек Фергюсон был человеком более старомодным, более донкихотского склада, то Бурк никогда не встретился бы с ним. Фергюсону пришлось многое пережить в мире левых политиков: различные покушения, насилие, даже убийства, но Джек всегда находил приемлемый способ выйти из создавшейся ситуации и все уладить. В таких делах он был абсолютно надежным человеком. Ориентированная на марксизм официальная Ирландская республиканская армия не доверяла временной армии — и наоборот. У каждой стороны до сих пор были свои люди в лагере противника, которые являлись самыми лучшими осведомителями, доносившими о делах противоборствующей стороны. Единственное, что связывало их, — глубокая ненависть к англичанам и политика под лозунгом «Руки прочь от Америки!».
Бурк подошел к скамейке и присел рядом с Фергюсоном.
— Ирландская республиканская армия не совершала террористических действий в Америке со времен Второй мировой войны, — сказал он и, подумав мгновение, добавил: — Не думаю, что она готова сейчас на какие-либо выступления.
— Это правда, но только в отношении официальной Ирландской армии, ну и, может быть, для временной тоже, но не для этих фениев.
Бурк долго молчал, а затем спросил:
— Сколько их?
Фергюсон затушил сигарету.
— По меньшей мере человек двадцать, может быть и больше.
— Вооружены?
— Нет. Точнее, не были вооружены, когда приехали из Белфаста, но здесь есть люди, которые не прочь им помочь.
— С какой целью?
— Кто их знает? У каждого свои цели. Сотни политиков на трибунах во время шествия… Участники шествия… Люди на ступеньках собора… Наконец, британское консульство, авиакомпания «Бритиш эйруайз». Туристическое агентство Ирландии, торговая делегация из Ольстера…
— Да, ты прав. Ну, такой список объектов у меня уже есть.
Бурк обратил внимание на большую гориллу с красными горящими глазами, которая долго и внимательно наблюдала за ними через железную решетку клетки. Казалось, животное заинтересовали эти люди, сидящие рядом, и их разговор.
— Кто у них главный? — опять обратился Бурк к Фергюсону.
— Человек, назвавший себя Финном Мак-Камейлом.
— Как его зовут в действительности?
— Я постараюсь узнать это вечером. У него там есть один лейтенант, Джон Хики, его кличка Дермот.
— Но ведь Хики умер.
— Нет. Он жив-здоров и живет в Нью-Джерси. Ему сейчас, должно быть, около восьмидесяти.
Бурк никогда лично не встречался с Хики, но карьера этого лейтенанта Ирландской республиканской армии была такой долгой, и он пролил столько крови, что его имя вошло во многие книги по истории.
— Есть еще что-нибудь? — спросил он Фергюсона.
— Нет, пока это все.
— Где мы встретимся в следующий раз?
— Позвони мне домой. Звони каждый час после двенадцати. Если же не свяжешься со мной, то встретимся здесь, на террасе ресторана, в половине пятого… если, конечно, все, что должно произойти, действительно случится. В таком случае я на время уеду из города.
Бурк кивнул.
— Чем я могу быть тебе полезным?
Лицо Фергюсона отразило удивление и равнодушие одновременно. Так он реагировал всякий раз при этом вопросе.
— Сделать? О, хорошо… давай посмотрим… Сколько сейчас в специальном фонде?
— Я смогу взять несколько сотен.
— Прекрасно. Кое-что нам просто необходимо.
Бурк не мог понять, что Фергюсон имеет в виду под словом «нам»: себя, свою жену или же свою организацию? Вероятно, все — и то, и другое, и третье.
— Я попытаюсь найти побольше, — предложил он.
— Как хочешь. Деньги не так важны. Самое важное — избежать кровопролития. Твое начальство знает, что мы поддерживаем тебя. Это самое главное.
— Ну, в этом вопросе у нас никогда не было расхождений.
Фергюсон встал и протянул руку.
— Пока, Патрик. Живи, Ирландия, как говорят ирландцы.
Бурк встал и пожал протянутую руку.
— Делай все, что сможешь, Джек, но будь осторожен.
Бурк долго смотрел, как Фергюсон, хромая, направился вниз, к бассейну с морскими котиками, и исчез под кирпичной аркой с часами. Внезапно он ощутил озноб и, вынув из кармана термос, сделал несколько глотков. «Фении снова в седле», — вспомнил он слова Фергюсона и подумал, что день святого Патрика может стать самым памятным днем в его жизни.
Глава 8
Морин Мелон поставила чашку на круглый стол и неспешно обвела взглядом гостиничный зал для завтраков.
— Еще кофе? — Маргарет Сингер, секретарь Международной амнистии, улыбнулась ей.
— Нет, спасибо. — Морин едва не добавила «мадам», но вовремя сдержалась. Три года, посвященных делу революции, не изменили ее привычку относиться к людям с уважением.
За столом рядом с Маргарет Сингер сидел Малкольм Халл — тоже из Амнистии. А напротив, прислонившись спиной к стене, расположился человек, представившийся просто: Питер. Он ничего не ел, не улыбался, пил черный кофе, а его взор постоянно был направлен в сторону двери, ведущей в зал для обедов. Морин хорошо знала людей подобного типа.
Пятым за столом был недавно подошедший нежданный гость, сэр Гарольд Бакстер, британский генеральный консул. Появившись в комнате, он сразу же попытался сгладить то ощущение неловкости, которое возникло, когда они встретились на ступеньках собора. Морин подумала, что англичане всегда почему-то слишком вежливы и прагматичны. От их поведения сразу становится муторно на душе.
Сэр Гарольд налил себе кофе и улыбнулся Морин.
— Вы надолго здесь?
Морин сделала над собой усилие, заставив взглянуть в его светло-серые глаза. Бакстеру было не более сорока, хотя виски его уже начали седеть. Однако это вовсе не портило его — он выглядел совсем неплохо.
— Думаю, что отправлюсь назад в Белфаст сегодня ночью, — ответила она. В одно мгновение с лица Бакстера исчезла улыбка.
— По-моему, это не лучшее решение. На мой взгляд, Лондон или даже Дублин лучше.
Морин улыбнулась в ответ. Она поняла скрытый смысл: «После сегодняшних событий они вас наверняка убьют в Белфасте». Вряд ли он стал бы так заботиться о ней, скорее всего, его правительство решило, что она может стать для них полезной. Поэтому она холодно ответила:
— Во время бедствия не только погибли полтора миллиона ирландцев. Многие эмигрировали и поселились в англоязычных странах, и среди них затесались бойцы некоторых республиканских армий. Так что если мне суждено погибнуть от их пуль, то лучше пусть это произойдет в Белфасте, чем где бы то ни было.
Несколько секунд в комнате царило молчание. Прервал его сэр Гарольд:
— Думаю, вы переоцениваете влияние этих людей за пределами Ольстера. Даже на юге дублинское правительство объявило их вне закона…
— Дублинское правительство, сэр Гарольд, — это кучка английских лакеев.
Так она разрушила ледяную стену вежливости в их отношениях.
— Единственной надеждой для католиков всех шести графств — или, как вы сказали, Ольстера, — продолжала Морин, — становится ИРА, а не Лондон, Дублин или Вашингтон. Северной Ирландии нужна какая-то альтернатива ИРА, поэтому она — это именно то место, где я должна быть.
Глаза Бакстера не выражали ничего, кроме равнодушия. Он чувствовал усталость — разговоры эти были бессмысленны, но что поделать, поддерживать их — его долг.
— И у вас есть какая-либо альтернатива?
— Я ищу другой вариант, при котором прекратились бы массовые убийства ни в чем не повинных гражданских жителей страны.
Гарольд Бакстер бросил на Морин ледяной взгляд:
— Но не британских солдат?.. Скажите, почему же тогда ольстерские католики так желают объединиться с национальным правительством, состоящим из английских лакеев?
Ответ Морин последовал мгновенно, они оба за словом в карман не лезли:
— Думаю, потому, что народу легче согласиться на то, что им будут управлять его же собственные некомпетентные политики, чем некомпетентные иностранцы.
Бакстер откинулся назад и скрестил руки на коленях.
— Пожалуйста, не забывайте, что часть населения Северной Ирландии — протестанты, которые считают, что именно Дублин, а не Лондон является иностранной столицей.
Лицо Морин вспыхнуло.
— Эта жалкая кучка религиозных изуверов не признает ничего святого, кроме денег. Если они решат, что смогут управлять католиками сами, они тут же бросят вас. Каждый раз, когда они поют «Боже, храни Королеву» на своих дурацких ультрапротестантских сборищах, они перемигиваются друг с другом. Они считают, что Англия и англичане опускаются и деградируют, а ирландские католики пребывают в лени и пьянстве. Они считают себя избранниками Бога. И они непременно обманут вас, в то время как вы будете считать их своими верными союзниками. — Морин перевела дыхание и кинула на Бакстера такой же ледяной взгляд. — Промышленность в Белфасте держится только за счет крови английских солдат и правительственных подачек — разве вы не чувствуете, что находитесь в дурацком положении, сэр Гарольд?
Гарольд Бакстер резко бросил на стол салфетку.
— Правительство Ее Величества откажется от миллиона своих подданных в Ольстере — верных или неверных — не раньше, чем от Корнуолла или Суррея, мадам. Если это ставит нас в дурацкое положение, значит, так тому и быть. Извините.
Он встал и быстро направился к выходу. Морин посмотрела ему вслед и секунду спустя повернулась к сидящим за столом:
— Прошу прощения. Я не должна была заводить с ним спор.
— Неважно, — улыбнулась Маргарет Сингер. — Но я бы посоветовала вам не спорить с политиками из противоположного лагеря. Если мы станем называть русских громилами и бандитами, а после будем требовать освободить советских евреев из лагерей — такая тактика большого успеха нам не принесет, вы сами это знаете.
Халл кивнул, соглашаясь, и заметил:
— Вы, конечно, можете думать, что я не прав, но уверяю вас, англичане — это одна из наиболее порядочных наций в нашем беспокойном мире. Если вы хотите покончить с интернированием, то вам придется взывать именно к чувству порядочности. А с помощью ИРА этой дорогой идти невозможно.
— Мы вынуждены иметь дело с бесами, — добавила Маргарет. — В их руках ключи от лагерей.
Морин оставила этот легкий упрек без ответа: с хорошими людьми дело иметь намного труднее, чем с плохими.
— Благодарю за компанию. Извините, мне пора, — сказала она и встала из-за стола. К столу подошел посыльный.
— Мисс Мелон?
Морин медленно кивнула.
— Это для вас, мисс. — В руках посыльного был небольшой красивый букет свежих гвоздик. — Я поставлю их в вазу в ванной комнате, мадам. Здесь есть записка, может быть, вы хотите прочесть ее сейчас?
Морин заметила маленький темно-желтый конверт и вытащила его. На нем не было никакой подписи. Молодая женщина взглядом попросила разрешения у Маргарет и Халла прочесть адресованную ей записку, а затем вскрыла конверт…
Мысли Морин унеслись в Лондон, к событиям пятилетней давности… Они с Шейлой скрывались в надежной квартире у соседей-ирландцев в Ист-Энде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77