Ей, наверное, Бреммер нашептал или еще кто. Вот она и стала задавать вопросы. «Установлено ли, что это – работа Кукольника?» – и всякое такое. Я ее отшил, сказал, что мы ничего не комментируем…
– Дальше.
– Ну а дальше… она мне кое-что предложила. У меня ведь две закладных, а Бренда о них даже не знает.
– Я что сказал? Насрать мне на твою печальную повесть. Мне тебя не жалко, Эдгар. Если будешь об этом болтать, еще больше выведешь меня из себя.
– Ладно, ладно… Она предложила мне деньги. Я ответил, что подумаю. Она сказала, что, если я хочу договориться, можно встретиться вечером у «Повешенного присяжного»… Ты не разрешаешь мне говорить, почему, но у меня были причины, вот я и пошел. Да, пошел.
– И оказался в дураках, – сказал Босх.
Он уже покончил со своей порцией «Джек Блэк» и теперь пытался привлечь внимание официантки, которая упорно его не замечала. Музыканты рассаживались за инструментами. Впереди сидел саксофонист, и Босх пожалел, что оказался здесь при таких обстоятельствах.
– О чем ты ей рассказал?
– Только о том, что мы в тот день выяснили. Но она знала уже практически все. Я сказал, что, по твоим словам, это похоже на Кукольника. Не слишком-то много, правда, Гар… Тем более, что почти все это на следующее утро появилось в газете. А Бреммеру я о том ничего не говорил, честное слово.
– Ты сказал ей, что я там был? На месте преступления?
– Да, сказал. Невелик секрет!
Несколько мгновений Босх размышлял. Музыканты заиграли композицию Билли Стрейхорна под названием «Пьяная жизнь». Поскольку столик находился в глубине зала, музыка звучала не особенно громко. Пытаясь отыскать знакомых, Босх обежал глазами сидящих и обнаружил у стойки Бреммера, который лелеял свою кружку пива. С ним находилось несколько человек, похожих на журналистов. У одного из них был даже длинный блокнот, какие репортеры всегда таскают в заднем кармане брюк.
– А вот и Бреммер. Может, он хочет уточнить у тебя какие-нибудь детали после того, как мы с тобой завершим разговор?
– Гарри, это не я!
На сей раз Босх простил ему «Гарри». Происходящее уже утомило и вымотало его. Ему хотелось поскорее закончить со всем этим, уйти отсюда и поехать к Сильвии.
– Сколько раз ты с ней разговаривал?
– Каждый вечер.
– Ты сам ходил к ней на доклады?
– Я служил. Мне нужны были деньги. После того, как я встретился с ней в первый раз, она схватила меня за яйца. Сказала, что я должен сообщать ей все новости о ходе расследования, иначе она расскажет и тебе, и в отделе внутренних расследований, что информация поступала от меня. Сука, она даже ни разу мне не заплатила!
– Почему сегодня она так быстро ушла из бара?
– Она сказала, что процесс завершен, завтра состоятся заключительные выступления, так что ее больше не волнуют подробности следствия. Заявила, что отпускает меня на волю.
– Но на этом дело не закончится. Ты ведь сам понимаешь, разве не так? Теперь, как только ей понадобится какая-то закрытая информация по нашей линии, она будет обращаться к тебе. Ты у нее в кулаке, дружок.
– Знаю. Придется с этим жить.
– И ради чего все это? Какую цену ты ей назначил – тогда, в первый раз?
– Я хотел, чтобы она заплатила по одной из моих закладных… Я заложил дом, и теперь не могу ни продать его, ни выкупить. Просто не представляю, что делать.
– А как со мной? Тебя не волнует, что мне-то теперь делать?
– Волнует. Конечно, волнует.
Босх снова посмотрел на музыкантов. Они продолжали играть Стрейхорна, на сей раз – «Кровавый счет». Лучше всех был саксофонист – он не фальшивил и не сбивался с такта.
– Что ты теперь будешь делать? – спросил Эдгар.
Босху не надо было раздумывать над ответом, он его уже знал. Не отрывая глаз от саксофониста, он ответил:
– Ничего.
– Ничего?
– Вопрос в том, что будешь делать ты. Я с тобой, приятель, работать больше не могу. Понимаю, что сейчас мы завязаны с Ирвингом, но – на этом все. Когда закончим, ты пойдешь к Паундсу и попросишь, чтобы тебя перевели из Голливуда.
– Но свободных мест в отделах по борьбе с убийствами больше нигде нет. Ты же знаешь, как редко появляются вакансии.
– А я и не говорю про убийства. Я только сказал, что ты попросишь о переводе. О переводе на первую же попавшуюся вакансию, понимаешь? Пусть тебе даже придется регулировать движение на перекрестке Семьдесят седьмой – ты возьмешь любое свободное место.
Он посмотрел на Эдгара, рот которого слегка приоткрылся, и добавил:
– Это цена, которую ты заплатишь за предательство.
– Но ведь я занимаюсь расследованием убийств, ты знаешь! Как же так?
– Больше ты ими заниматься не будешь, и это обсуждению не подлежит. Если только не хочешь пообщаться с отделом внутренних расследований. Либо пойдешь к Паундсу сам, либо к нему пойду я. Я не могу больше с тобой работать. И на том закончим.
После этих слов он снова стал смотреть на квартет. Эдгар сидел молча, и Босх велел ему уходить.
– Уходи первым. Я не хочу идти вместе с тобой к Паркер-центру.
Эдгар поднялся и, потоптавшись у столика, сказал:
– Когда-нибудь наступит день, и тебе понадобятся все твои друзья. В этот день ты вспомнишь о том, что сделал со мной.
– Я знаю, – ответил Босх, не глядя на него.

* * *

После ухода Эдгара Босху все же удалось привлечь к себе внимание официантки, и он заказал еще порцию виски. Квартет играл «Проверку дождем», сдабривая ее неплохой импровизацией, которая так нравилась Босху. Виски стало согревать его изнутри, поэтому Гарри откинулся в кресле, курил и слушал музыку, стараясь не думать обо всем, что связано с копами и убийцами.
Однако вскоре он почувствовал, что рядом с ним кто-то есть, и, повернувшись, увидел Бреммера. Тот стоял возле его столика с бутылкой пива в руке.
– Судя по тому, с какой физиономией ушел отсюда Эдгар, он здесь больше не появится. Могу я к тебе присоединиться?
– Он-то больше не появится, так что можешь делать что угодно, но предупреждаю: я – вне службы, вне протокола и вне дела.
– Иными словами, ни хрена не скажешь?
– Ты совершенно правильно меня понял.
Репортер уселся и закурил. Его маленькие, но острые зеленые глазки щурились сквозь дым.
– Ну и ладно, потому что я тоже не на работе.
– Бреммер, ты всегда на работе. Даже сейчас, если я скажу неосторожное слово, ты нипочем его не забудешь.
– Надо полагать. Но ты забыл времена, когда мы с тобой так хорошо работали. Помнишь мои статьи, которые тебе так помогали, Гарри? И вот, стоило написать одну-единственную статью, которая пришлась тебе не по душе, и – все забыто! Теперь я для тебя всего лишь «этот паршивый репортер, который…».
– Да ни черта я не забыл. Ты же сейчас сидишь рядом со мной, верно? Я помню все, что ты сделал для меня, и все, что сделал против меня.
Какое-то время они молча слушали музыку. Мелодия оборвалась как раз в тот момент, когда официантка поставила на стол перед Босхом третью двойную порцию «Джек Блэк».
– Не подумай, что я собираюсь рассказывать тебе о своих источниках информации, – заговорил Бреммер, – но почему для тебя имеет такое большое значение, откуда я узнал о записке?
– Теперь уже не имеет. А раньше я просто хотел выяснить, кто пытается меня подставить.
– Ты об этом уже говорил. Ты действительно думаешь, что кто-то хочет подставить тебя?
– Не имеет значения. Что за статейку ты приготовил нам на завтра?
Репортер выпрямился, глаза его заблестели.
– Обязательно почитай. Отличный репортаж – я пишу о твоих показаниях на суде, будто есть кто-то еще, продолжающий убивать. Поставили на первую полосу, большущая статья. Потому-то я здесь. Я всегда прихожу сюда, чтобы поддать, когда попадаю на первую полосу.
– Значит, празднуешь? А про мою мать тоже написал?
– Гарри, если тебя волнует это, забудь. Я даже не упомянул о той истории. Честно говоря, это, конечно, страшно интересно, но, когда я писал статью, увидел, что она получается слишком большой, вот и решил опустить тот эпизод.
Босх молча кивнул. Он был рад, что эта часть его жизни не окажется завтра утром достоянием миллиона читателей газеты, но с виду казался равнодушным.
– Однако, – добавил Бреммер, – если жюри присяжных вынесет вердикт не в твою пользу и скажет, что твои действия явились попыткой отомстить за мать, тогда я смогу это использовать. Более того – у меня не будет другого выбора.
Босх снова кивнул. Все сказанное Бреммером звучало по крайней мере искренне. Взглянув на часы, он увидел, что уже почти десять. Босх знал, что должен позвонить Сильвии и выбираться отсюда, пока не началась новая композиция, иначе музыка вновь затянет его.
Допив виски, он сказал:
– Мне пора.
– Да, пожалуй, мне тоже, – ответил Бреммер. – Давай выйдем вместе.
На улице согревшегося от виски Босха прохватило ледяным вечерним воздухом. Сказав Бреммеру «до свидания», он засунул руки в карманы и пошел по тротуару.
– Гарри, ты собираешься идти пешком всю дорогу до Паркер-центра? Ты что! Я же на машине.
С этими словами Бреммер отпер пассажирскую дверцу своего «ле сэйбра», припаркованного у тротуара прямо перед входом в «Ветер». Не поблагодарив журналиста, Босх залез в машину и, перегнувшись через переднее сиденье, открыл изнутри дверцу водителя. На той стадии опьянения, на которой сейчас находился Босх, он почти переставал разговаривать, предпочитая вариться в собственном соку и слушать других.
Проехав четыре квартала по направлению к Паркер-центру, Бреммер завел разговор.
– Эта Денежка Чэндлер – та еще штучка, правда? Знает, как облапошить присяжных.
– Думаешь, это ей уже удалось?
– Думаю, что почти удалось, Гарри. Даже если жюри вынесет просто констатирующий вердикт против городского управления полиции, а такие вердикты сейчас очень популярны, она станет богатой.
– О чем это ты?
– Тебя раньше никогда не судили в федеральном суде?
– Я делаю все возможное, чтобы это не вошло у меня в привычку.
– Ну, тогда слушай. В деле о защите гражданских прав – таком, как твое, – если выигрывает истец – в данном случае Чэндлер, – ответчик – в данном случае город – выплачивает компенсацию истцу и гонорар его юристу, то есть опять же Чэндлер. Гарантирую тебе, Гарри, что завтра в своем заключительном выступлении Чэндлер скажет присяжным, что им нужно просто вынести констатирующий вердикт о том, что ты действовал неправильно. Такой вердикт возможен, даже если ты нанес ущерб всего на один доллар. Присяжным подобное решение покажется легким выходом. Они, например, могут заявить, что ты действовал неправильно и обязан возместить ущерб в размере доллара. Они ведь не знают, – а Белк не имеет права им сказать, – что, если истец выигрывает хоть один доллар, Чэндлер выставляет городу счет за свои услуги. А это уже будет не доллар. Скорее пара сотен тысяч этих самых долларов. Очень хитро.
– Черт!
– Да уж, так построена наша система правосудия.
Бреммер въехал на стоянку, и Босх указал ему на свой «каприс», припаркованный в одном из первых рядов.
– Сам доедешь? – спросил журналист.
– Без проблем.
Босх уже собирался закрыть дверцу, как Бреммер внезапно окликнул его:
– Эй, Гарри, мы оба знаем, что я не могу тебе сказать, кто мой источник. Но я могу тебе сказать, кто им не является. Если ты подозреваешь Эдгара и Паундса, это не так. Ты все равно никогда не догадаешься, откуда я обо всем узнал, так что лучше не старайся, договорились?
Босх молча кивнул и захлопнул дверцу.

Глава 21

Неуклюже повозившись с ключами и наконец найдя нужный, Босх засунул его в замок зажигания, но поворачивать не торопился. Он сидел в машине и размышлял над дилеммой: попытаться поехать или сначала выпить кофе. Через лобовое стекло ему был виден серый монолит Паркер-центра. Большинство окон было освещено, но Босх знал, что кабинеты сыщиков уже опустели. Свет в них никогда не выключали, чтобы создать иллюзию, будто борьба с преступностью ведется круглые сутки. Это было ложью.
Он вспомнил о кушетке, стоявшей в одной из комнат для допросов в отделе грабежей и убийств. Это было тоже достойной альтернативой пьяной ночной езде по городу. Если, конечно, кушетка уже не занята. Но потом Босх вспомнил о Сильвии, о том, что она пришла сегодня в суд, несмотря на его запрет. Он захотел домой, к ней. Да, он именно так и подумал: «Домой».
Босх положил руку на ключ зажигания, но затем снял ее и потер глаза. Они устали, а в выпитом им виски бултыхалось столько разных мыслей и звучал высокий голос саксофона – его, Босха, собственная импровизация.
Босх задумался над словами Бреммера, что Гарри никогда не догадается, кто его осведомитель И откуда он все узнал. Почему он сказал именно так? Это интриговало Босха даже больше, чем то, кто же на самом деле был информатором репортера.
«Впрочем, насрать, – сказал он самому себе. – Все равно скоро все будет кончено». Прислонившись головой к боковому стеклу, Босх думал о суде и своих показаниях. Интересно, как он выглядел, когда все глаза были устремлены на него? Ни за что не хотел бы он вновь очутиться на этом месте. Никогда! И чтобы при этом Хани Чэндлер загоняла его в угол своими словами.
«Тот, кто сражается с чудовищами…» – вспомнилось ему. Что она там еще говорила присяжным? Кажется, что-то про бездну. Да, про бездну, где обитают чудовища. «Значит, я тоже там обитаю? В черном месте?» «Черное сердце», – вспомнил он еще одну фразу. Так называл это Лок. Черные сердца не бьются в одиночку. Перед мысленным взором Босха возникала картина: его пуля бьет Нормана Черча и он – беспомощный и обнаженный – падает поперек кровати. Взгляд умирающего человека остановился тогда на нем. Прошло уже четыре года, а картина оставалась столь же четкой, как если бы все случилось вчера. Интересно, почему? Почему он помнил Нормана Черча, но совершенно забыл лицо своей матери? «Неужели у меня тоже – черное сердце? – спросил самого себя Босх. – Неужели?»
Подобно волне, его накрыла темнота и потащила вниз. Он был уже там, с чудовищами.

* * *

По стеклу громко постучали. Босх резко открыл глаза, и увидел стоявшего возле машины полицейского с резиновой дубинкой и фонариком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56