Ее создатели дали ей маску, чтобы спрятать свои ошибки. Так сказал Отец, когда тщательно осмотрел части маски, сделанные из кожи и металла… и когда взглянул на ее лицо, которое должно было оставаться скрытым, по мнению ее создателей.
И вовсе не из-за маски ее слова было трудно понять; опять-таки ошибка ее создателей. Она сама упала на пол в тот первый раз, когда увидела свое лицо в серебряном зеркале — единственный раз за всю жизнь она потеряла сознание. Потом она со злости разбила зеркало и прокляла своих безымянных создателей: они забыли сделать ей нос. Две выгнутые щели с красными краями выходили из костяного гребня между глаз. Щели заканчивались около рта, который также был просто ужасной формы. Губы Матры были тонкие и почти не изгибались. А челюсти были слишком узкими для гибкого, подвижного языка, который другие разумные расы использовали, чтобы произносить слова. Язык, который ее создатели дали ей, как и тонкие чешуйки на ее белой коже, они, почти наверняка, взяли от ящерицы.
Не имела значения как сильно она старалась, как много раз она повторяла опять и опять слова, которые так отчетливо слышала в своей голове. Когда они выходили из ее рта, их было почти не узнать. Отец мог понимать ее, но Отец мог слышать слова в ее голове даже если она их и не говорила. Некоторые из высших темпларов и их гостей тоже имели такой дар. Зато из всех остальных только Мика мог понимать то, что она говорила, увы.
Эльфийский рынок был миром в себе внутри города Лорда Хаману. У него были собственные стены, построенные напротив стен города, и свои собственные ворота, открывавшиеся в Урик. Посты темпларов раполагались там, где двери были толстые и высокие, а их петли заржавели, так как ими давно не пользовались. Почему темплары располагались там, что они выискивали, на что смотрели, оставалось загадкой. Иногда они обыскивали тех, кто входил или выходил, некоторым из них не везло, и они исчезали, навсегда, даже если их не убивали на месте, но они никогда не обыскивали ее, даже когда она в панике вбегала в ворота, как сейчас.
Может быть они знали, кто она такая — или где она проводит ночи. Может быть она была слишком другой, непохожей — даже для них. Так что и этим утром они разрешили ей пройти через ворота не произнеся ни единого слова, как они делали это каждым утром.
В отличии от остальных рынков Урика эльфийский рынок не был пустым местом, куда приезжали фермеры, ремесленники и бродячие торговцы, которые распродавали свои товары и исчезали. Эльфийский рынок вообще был не рынком, а отдельным городом, первоначальным Уриком, возникшим еще до Дракона, королей-волшебников и безжизненных Пустых Земель, а теперь окруженным намного большим городом. Могучей силы Лорда Хаману здесь опасались всерьез, зато на его законы по большей части вообще не обращали внимания, так как неписанные законы этого древнего квартала были жестоки и эффективны.
Весь это похожий на лабиринт район был поделен на части смотрящими, и посетители шли через паутину узких улочек даже не подозревая, что за каждым их шагом, покупкой, и даже брошенным в сторону взглядом или смешком наблюдают и, если надо, запоминают невидимые глаза. Впрочем эти глаза глядели и на жителей района, которым приходилось довольно дорого платить за это удовольствие. Взамен те, которые жили за толстыми стенами эльфийского рынка, внутри которых даже одетые в желтое темплары Короля-Льва осмеливались появляться только группами не меньше шести человек, получали гарантию, что их защитят от любого врага, кроме самих защитников, разумеется.
Матра не была ни посетителем, ни жителем. Тем не менее она платила некоторым из смотрящих за возможность пройти через лабиринт его улочек ранним утром, когда рынок был так тих, насколько он вообще мог быть тихим. Заплатив за безопасный проход Матра никогда на уклонялась от разрешенного пути, так как знала, что глаза, глядевшие на нее с крыш старых зданий, из узких темных переулков или из полуоткрытых дверей немедленно сообщат смотрящим о любом ее неверном шаге.
Однажды, когда она была более новой, чем сейчас, любопытство соблазнило Матру сойти с оплаченного пути. Она не хотела никому повредить, но смотряшие не поверили — или не смогли понять — ее молчаливых протестов. Они послали своих молодых бандитов за ней, и те на своем собственном тяжелом опыте убедились, что Матра вполне способна защитить себя. Она не пострадала совсем, в отличие от них, не считая возросшей стоимости жизни и увеличившегося риска привлечь внимание Лорда Хаману к их маленьким делам.
В то давно прошедшее утро, когда она была еще очень новой и не понимала, что важно, а что неважно, Матра ничего не сказала Отцу, когда вернулась в пещеру, ничего не сказала и тогда, когда вечером опять пошла наверх, в ночь. Но когда она возвращалась на следующее утро у входа в помещение, откуда начинался путь в пещеру из эльфийского рынка, лежало пять трупов, все искалеченные до неузнаваемости. Смотрящие решили, что другие — самые обычные рожденные люди, неспособные защитить себя — заплатят за ее неблагоразумие.
Мужчины и женщины с оружием в руках ожидали ее в пещере, требуя справедливости и возмездия. Матра приготовилась защищаться, но Отец сказал ей «Нет!», и сам встал перед разьяренной толпой. Она услышала ужасные слова в этот день, в том числе и о себе собой, но Отец победил и толпа разошлась.
Когда они вернулись в костяную хижину, Отец схватил ее запястья своими сильными руками и сказал, что детям, живущим в пещере, можно сделать одну ошибку, не важно насколько серьезную, и он убедил остальных, что ей тоже можно позволить это, потому что она новая в этом мире, и ее можно считать ребенком. А потом, сжав ее запястья настолько сильно, что ей стало больно, Отец сказал, что она должна позаботиться о всех их соседях, живущих в пещере на берегах подземной воды. Она не должна подвергать опасности всю их общину ради собственного любопытства; она должна всегда идти только по той дороге, которую оплатила, иначе он сам накажет ее, и ничто из того, что ее создатели вложили в нее, не защитит ее от его гнева.
Тогда в первый раз Отец вошел в сознание Матры не как учитель, а в виде предостережения. Его лицо в этот момент было даже более ужасно, чем ее, и ужас, который он называл смерть, горел в его глазах. Перед ним она была бессильна. Тогда она впервые поняла, что такое страх, и с тех пор всегда шла только оплаченным путем.
И теперь, через шесть лет, рано встающие жители эльфийского квартала знали ее имя и иногда свистели, когда видели ее, торопящуюся по своим делам.
— Матра! Матра! — позвал женский голос за ее спиной, голос дварфа, сюда по глубокому тембру, и, учитывая то, что Матра была на своем пути, скорее всего Гомер, торговка, специализирующаяся на амулетах и бусах.
Матра остановилась и обернулась. Гомер сверкнула улыбкой и поманила ее к себе. Под взглядами с крыш, переулков и всех других мест, где мог притаиться невидимый эскорт, Матра подошла к женщине-дварф. Гомер продавала свои товары из похожего на ящик киоска, который находился на оплаченном пути Матры. Так что смотрящие не будут возражать — как и против того, что она оставит пару керамических осколков шестерке, который еще безусловно появится, делая вид, что участвует в торговле Гомер, прежде чем Матра уйдет из их района.
— Ну, что у тебя есть в мешке? Купила немного кабры, а? — Гомер знала, что Матра не самая разговорчивая девушка в Урике; так что она не хотела терять время на паузы между вопросами. — Значит они уже начали появляться на рынке? Похоже мне самой надо сходить наружу и взять себе несколько. Если мы не заключим сделку, ты и я. Тут слишком много фруктов для тебя одной. Если съешь все, можешь заболеть — даже ты. Но у меня есть кое-что, что тебе понравится намного больше, чем кабра — киноварь!
Мясистые, сильные руки Гомер быстро мелькнули над подносами со множеством мелких и крупных вещиц, лежавших на ее прилавке. Она разжала ладонь и на ней оказалась бусина, размером с сустав большого пальца, и такого же цвета, как ногти Матры. Это зрелище наполнило слюной рот Матры. Она любила кабру, но все ее существо желало эту грубо вырезанную бусину из красной киновари.
— Подумай, не хочешь ли ты ее, милочка, — хихикнула Гомер.
Она опять сомкнула пальцы на бусине, потрясла рукой, подула на нее, как если бы она собиралсь бросить кости в игре на большие ставки, а потом начала открывать пальцы, один за другим. К удивлению Матры бусинка исчезла.
— Но ведь ты хочешь ее, не правда ли?
Матра энергично кивнула. Дварф опять хихикнула. Она поводила рукой взад и вперед перед глазами удивленной Матры, а пором внезапно вновь разжала пальцы. На ладони среди мозолей лежало уже три бусины.
— Я хотела получить с тебя серебряную монету, именно столько они стоят, ты знаешь — особенно так как ты не перепродаешь их — но дай мне две из твоих кабр и я отдам их тебе всего за полдиска.
Матра пошла бы и на намного худшую сделку, лишь бы заполучить эти бусины, но предложение Гомер было идеально. Она вытащила две лишние кабры из своего мешка и пять керамических монет из кошелька. Гомер аккуратно ссыпала бусины в ее руку. Это были совершенно замечательные маленькие вещицы, на двух из них были вырезаны листья и цветы, а на третьей странное животное, которое она никогда не видела раньше. Но на самом деле ее возбуждала сама киноварь. Ее рука начала теплеть, когда красные бусины только коснулись ее.
— Наслаждайся, милочка, — сказала Гомер.
Дварф уравновесила один из крепких фруктов на своем бедре, и резко ударила по нему кулаком. Плод раскрылся, красный сок брызнул на ее тунику; на один удар сердца он выглядел как кровь. Матра не любила кровь и вид крови; это было что-то очень старое и глубокое в ней, за спиралями ее памяти. Внутренний голос приказал ей бежать, она подчинилась, хотя прекрасно знала, что эти капли всего навсего сладкий сок кабры.
Шестерка объявился некоторое время спустя. Это был человек-юноша, гибкий и мускулистый, один из тех типичных хорошо-откормленных бандитов, которые работали на смотрящих рынка. Он остановил ее. В руке у него был обсидиановый нож, челюсть высокомерно выставлена вперед, но он предусмотрительно держался подальше от нее, когда сказал:
— На счастье, Матра, — и протянул руку к ней. — Дай мне немного из того, что ты купила.
Она могла бы заплатить ему столько керамических монет, сколько он захотел, или пойти с ним в грязную дыру, которую он называл своим домом, но отдать ему ее бусины из киновари…
Она постаралась отказать ему как можно более вежливо, но, похоже, молодой бандит на понял ее жеста — а может быть для него существовало только его упрямое желание, на других ему было наплевать.
— Дай мне половину, — потребовал он, — или я все расскажу Мэпу.
Еще один здоровенный человек, Мэп, был местным смотрящим, и его недовольства надо было избежать. Матра подумала о пяти жестоко убитых людях, чьи трупы были найдены перед входом в пещеру шесть лет назад, потом посмотрела на три бусины в правой руке. Это число не могло быть так просто поделено на два. Хотя она и шестерка стояли на перекрестке, Матра чувствовала себя так, как будто ее загнали в угол. Переложив тяжелый мешок и бусины в одну руку, второй она залезла в свой кошелек, привязанный к поясу и достала оттуда одну серебряную монету.
Бандит нахмурился. — Я хочу то, что ты купила у Гомер. Она заключила с тобой особую сделку. Мэп безусловно захочет узнать об этом.
Это была уже угроза, и слишком большая, чтобы Матра могла спокойно это вынести. Она почувствовала себя в ловушке, в ее душе появились гнев и ярость, и блестящие метки на ее плечах начали нагреваться под шалью. По рукам распространилось оцепенение, потом оно спустилось по спине и достигло ног; она не могла двигаться. Метки вокруг ее глаз полыхнули огнем, зрение затуманилось, как будто на ее глаза скользнула полупрозрачная перепонка, предосторожность создателей, чтобы она не пострадала, пока будет себя защищать.
— Эй, эй! Успокойся, не надо так кипятиться, Матра! — запротестовал бандит. — Дай мне монету, и мы в расчете.
Метки Матры по прежнему горели огнем; она все видела как в тумане. Она почувствовала, как серебряную монету выхватили из ее пальцев, потом она услышала тяжелый топот, как если бы бандит удирал со всех ног, но понадобилось еще несколько ударов сердца, прежде чем перепонка на глазах исчезла, ноги и руки расслабились, дыханье успокоилось и она могла идти дальше.
Она не сделала ничего плохого, но Отец будет зол — очень зол. Он может не поверить, что это не было ее ошибкой, даже если посмотрит ей прямо в мысли, так как правда уже отложилась в ее памяти. Страх поднялся из самого дальнего уголка ее сознания и захватил все ее мысли, пока она шла дальше через рыночный лабиринт.
Ее целью была площадь, построенная вокруг широкого круглого фонтана, который ничем не отличался от десятков других фонтанов, разбросанных по всему Урику. Женщины всех рас стирали и полоскали в нем одежду, пока неубывающая вереница мужчин и детей наполняла кувшины для воды из его четырех струй. Старый эльф с искалеченной ногой как всегда мрачно смотрел за порядком, сидя на высоком кресле-каталке с тентом, защищавшем его от лучей уже вставшего темного солнца. Он был местный смотрящий, и эта площадь была всем его районом. Матра не подходила ни к нему, ни к приземистому каменному зданию на северозападном краю площади, пока он не узнавал ее и не манил к себе желтым наконечником своего костыля, который лежал у него на коленях.
Обычно он замечал ее за один удар сердца, после того как она появлялась на краю площади, но сегодня он глядел на небо и на рваную цепочку облаков, которая была слишком высока, чтобы угрожать дождем. Но и когда он опустил голову и приказал своим подручным повернуть кресло, он не подал вид, что узнал ее и не пригласил ее пересечь площадь. Матра испугалась, что можеть быть Мэп или его шестерка побывали здесь раньше нее, а потом испугалась еще чего-то, настолько глубокого, что не смогда дать ему названия — не считая того, что оно было темно и холодно, и поглотило все тепло, которое она получила от бусин киновари, которые по-прежнему сжимала в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45