Ее бусинки из киновари могли защитить ее, но они не могли накормить ее тело или утолить ее жажду. Она отдохнула и побежала опять, не так долго, как в первый раз и не так долго, как было нужно. Мужчины преследовали ее. Они знали, где она была. Она слышала, как они подходили все ближе и ближе. Киноварь опять защитила ее, но на этот раз мужчины действовали похитрее: они узнали ее силу и быстро отбежали на безопасное расстояние.
Раз за разом она пыталась убежать из сна, вырваться из плена памяти, но голос крепко держал ее.
Страх, Матра, страх. Ты не можешь убежать.
Мужчины схватили ее на закате, когда она была слишком истощена и вспышки киновари скорее напоминали мерцание свечи. Они связали ей запястья за спиной, спутали ноги и закинули в повозку. У нее не осталось ничего, кроме маски, которая скрывала то, что было за ней, потому что даже эти жестокие и хищные созданияДаже маски. Ничего. Совсем ничего. Нельзя убежать от памяти.
Маска Матры исчезла. Она была абсолютно голая между мужчинами, которые как боялись ее, так и издевались над ней. Там были и другие повозки, которые везли ленивые глупые ящерицы, и на каждой из них было по одному из творений ее создателей. Она иногда обращалась к ним, но они были не как она; они были безымянные животные, и отвечали криками и ревом, которые она не могла понять. Ее голос заставлял мужчин смеяться. Матра поклялась никогда не говорить там, где ее могут услышать мужчины.
Скрячившись в уголке тележки, как всегда во время движения, она в первый раз услышала слово Урик.
Урик, завыл голос внутри ее сна. Вспомни Урик. Вспомни страх. Вспомни позор и отчаяние. Нельзя убежать от памяти.
Она потрясла головой и безуспешно попыталась разорвать на себе веревки.
Невозможно убежать от голоса в ее сне, но это…это не правильный сон. Память ошиблась. У нее осталась маска, которые ее создатели дали ей, ее не забрали. Она не исчезла, она осталась с ней. И Урик лежал на дороге, по которой ее создатели сказали ей идти. Это было место, к которому она принадлежала, где она могла и должна была выжить.
Вспомни Урик! Вспомни Элабона Экриссара из Урика!
В следующий удар сердца Матра вспомнила. Поток образов, навсегда запечатлевшихся в ее памяти, вместе с ужасом и болью. Вместе с наготой и безнадежностью, образы распространились по всей памяти, преобразуя все, что она знала. Стыд, которым она чувствовала, когда думала о своем лице, распространился и покрыл все ее тело, все ее существо, страх запустил свои холодные пальцы в самую сущность ее жизни.
Страх, стыд и отчаяние. Они часть тебя, потому что ты часть них. Помни.
Матра вырвалась из сна. Жестокий человек из ее памяти исчез, исчезли путы вокруг ее лодыжек и запястьев. Маска вернулась, она надежно и удобно закрывала ее лицо, но последняя победа — проснуться — ускользнула от нее. Она оказалась на серой равнине, еще более унылой и безнадежной, чем она была раньше, невидимый ветер ударил ей в лицо, не имело значения, что она искала на этой равнине, как она там оказалась. Пока Матра пыталась это понять, ветер усилился и начал медленно сносить ее обратно, обратно к стыду и позору сна.
— Хватит! — Новый голос не был голосом самой Матры и не тем голосом, который грохотал во сне. Он поставил невидимую стену перед ветром, а мгновением позже Матру ударило с такой силой, что она лишилась сознания.
* * *
— Хватит! Акашия стремительно полетела обратно из своего псионического путешествия, где реальностью были воспоминания и мысленные образы, а Невидимый Путь соединял их с реальностью. Она испугалась, что узнала этот голос, надеялась, что ошиблась, но надежда была слабой. Как только она вернулась в свое физическое тело, она мгновенно вытерла заранее приготовленным веником из пальмовых листьев землю перед собой, уничтожая сложный узор, которой она нарисовала на ней. Ей надо было еще только одно мгновение, чтобы уничтожить воспоминания о том, что произошло, заменив их невинными картинами.
Но этого мгновения у Акашии не оказалось.
Вихрь из ниоткуда закружил по ее хижине в центре Квирайта. Еще несколько мгновений, и он принял хорошо знакомый облик: сгорбленный от старости, со слегка трясущимися руками, широкополой шляпой с полупрозрачной вуалью, за которой сверкали своим собственным светом проницательные глаза.
Недружелюбным светом. Акашия и не ожидала дружелюбного взгляда от своей бывшей наставницы. Она знала, что она делает. При использовании Невидимого Пути надо было соблюдать меньше правил, чем при использовании магии друидов. Тем не менее она нарушила их, почти все, и было легко понять, что Телами не одобряет ее проникновения в сны белокожей женщины.
— Бабушка.
Утверждение, не больше и не меньше, простая констатация факта, что Телами появилась в этой хижине, их первая встреча с момента смерти Телами, почти год назад. И все это время, как бы ни молила Акашия, Телами не выходила из рощи, оставаясь там с мужчиной, которому завещала ее.
И даже теперь, после почти годового молчания, Телами не сказала ничего, только подняла руку. Ветер задул из ее поднятой руки, невидимый порыв, который обрушился на землю между ними, и на полу хижины опять появился сложный узор.
— Разве я этому учила тебя? — были первые слова Телами. Голос бабушки был в точности такой, каким его помнила Акашия, но тяжелый и горький, от разочарования. Во время жизни Телами никогда не разговаривала с Каши таким тоном.
Она быстро укрыла свои мысли, чтобы сохранить их в тайне от свей старой учительницы. Хотя у Телами скорее всего было достаточно псионической силы, чтобы прорвать любую ее оборону, Акашия пережила намного более ужасные атаки, чем любые, которые бабушка могла бы на нее обрушить, несмотря не все ее недовольство. Благодаря Элабону Экриссару Акашия знала, что живет в самом мрачном уголке ее сознания, и научилась преобразовывать эту тьму в оружие.
Если Телами собиралась сражаться с ней при помощи ночных кошмаров, она готова.
— Это был суд? — спросил призрак Телами, добавив свой суд к неудовольствию.
Акашия не ответила и не извинилась перед женщиной, которая ее вырастила, воспитала и научила всему; вместо этого она промолчала, бросая ей вызов.
— Я задала вопрос, Каши.
— Да, это был суд, — сказала она, пренебрегая тяжелым взглядом горящих глаз, глядевших на нее из-под вуали. — Я сделала то, что необходимо было сделать. Она пришла от него! — прорычала она, а потом содрогнулась, как если бы ее пренебрежение разлетелось на куски. Черная маска Экриссара появилась перед ее внутренним взглядом. И вместе с этой маской появились и яркие неестественные ногти на кончиках руки в темной перчатке. Ногти впились в ее беззащитную кожу, оставляя за собой кровавые следы.
— Это необходимо было сделать! — упрямо повторила она. — Я сказала Павеку, чтобы он отвел ее в рощу — рощу, которую ты завещала ему — но Герой Квирайта отказался. Тогда я устроила свой суд.
— Игнорируя его совет?
— Она уже лишила его здравого смысла. Я не боюсь, бабушка. Я вовсе не слаба. Не было никакой причины для тебе поворачиваться к нему, а не ко мне. Павек никогда не поймет Квирайт так, как я понимаю его, даже без твоей рощи, которая помогала мне. Он никогда не будет заботиться о нем так, как я.
— Белокожая женщина пришла от Хаману, не от его высшего темплара, — поправила ее Телами, не обращая внимания на ее слова. — Ее послал Король-Лев. Она путешествовала под его защитой, и она единственная выжила на Кулаке Солнца. Не дело друидов судить Короля-Льва, или его посланцев. Если ты не веришь самой женщине, если ты отказываешься слушать Павека, поверь мне.
Почему? Акашии хотелось закричать во весь голос. Почему она должна ей верить? Все время, пока она росла, училась, узнавала секреты друидов под руководством Бабушки, Урик и его король-волшебник были врагами Квирайта. Все, что она выучила, было предназначено для того, чтобы заботиться об общине древнего оазиса и укрыть его от жадных зеленовато-желтых глаз Короля-Льва. Единственным исключением была зарнека, которую Квирайт посылал в Урик, что бы там из него сделали лекарство от боли для бедняков, которые не могли заплатить за посещение целителя. А потом они узнали, что Экриссар и его алхимик-халфлинг делают из их зарнеки не лекарство Дыхание Рала, но сводящий с ума яд, который назывался Лаг.
Тогда они сделали ошибку, она и Телами; смертельно опасные амбиции Экриссара застали их врасплох. Они дорого заплатили за свою ошибку. Квирайт дорого заплатил за их ошибку. Сама Телами погибла, пытаясь не дать Экриссару захватить источник производства зарнеки, погибло много фермеров и друидов, и потребуются годы, чтобы возместить ущерб, нанесенный рощам и полям.
Но они победили — победили — еще до вмешательства короля-волшебника — Акашия верила в это всем сердцем. А во что иное она могла поверить, когда увидела правителя Урика на коленях перед кроватью, на которой умирала Бабушка, осторожно погладившего своей костистой лапой впалую щеку Бабушки, жест, скорее всего вдохновленный когтями Экриссара на ее собственной щеке.
Чувство предательства сдавило внутенности Акашии с такой же силой, как и той ночью. Она сжала кулаки, потом расслабила мышцы, сжала опять, расслабилась, надо было время, чтобы спазм отступил. Когда ей стало полегче, она вытянула ногу и опять стерла узор, который Телами восстановила. Он по-прежнему была не согласла со своей старой учительницей.
— Матра приходила в дом Экриссара часто и добровольно, так она сама сказала. Она была там, Бабушка. Она была там, когда Экриссар допрашивал и пытал меня, когда он унижал и мучил меня — и этот мальчишка тоже там был. Они видели…все!
Потом, к ее неудовольствию, ее опять затрясло, а Телами стояла перед ней, голова немного склонена в сторону, сияющие глаза сужены, холодная, оценивающая, судящая — какой Бабушка никогда не была при жизни.
— И что ты собираешься сделать?
— Справедливость! Я хочу справедливости. Я хочу осудить тех, кто это сделал мне. Они все должны умереть. Они должны страдать, как я страдала, и они должны умереть от стыда.
— Кто?
— Они!
Неестественные глаза моргнули, слегка затуманились, а потом появились опять. — Ты не можешь, — прошептала Бабушка. — Это в корнях. Ты хотела умереть от стыда, но вместо этого выжила, и теперь злишься. Ты никак не можешь простить себе, что осталась в живых.
— Нет, — настаивала Акашия. — Мне не нужно никакого прощения. А им нужен суд и справедливость.
— Если даже ты сумеешь уничтожить Матру, это не изменит твоего прошлого или будущего. Как и уничтожение Звайна. Сделанная или рожденная, жизнь должна продолжаться. Чем ты сильнее, тем труднее тебе выбрать смерть.
Не всякий так целеустремлен и решителен, как ты, Каши. Некоторые из нас хотят остаться в живых, а пока мы живем нам надо как-то поддерживать себя. Насмешливое лицо Павека появилось в Памяти Акашии, повторяя мысльТелами.
— На тебя напала испорченность, тебя почти уничтожили, унизили, ты хотела умереть, но ты выжила, несмотря на все. А теперь ты хочешь наказать Матру за свое собственное падение и называешь это справедливостью. Если судить так, как судишь ты, Матра совершила то же самое единственное преступление, что и ты: она выжила, несмотря на то, что не имела на это право!
Да, Павек и Телами показали ей саму себя в жестоком зеркале. Акашия тряхнула волосами и, в первый раз за все время, отвела глаза.
— И где тогда моя справедливость? Спящая или не спящая, я была пленницей в той комнате, и он запер меня там. Я не могу это забыть. Я не хочу этого простить. Это не правильно, что все эти невидимые шрамы, весь стыд и позор достался мне.
— Правильно, не правильно — мало что можно сделать с этим, Каши-Правильно — это все, что мне осталось! — воскликнула Акашия с такой мукой, что безусловно разбудила всю деревню. Казалось, что каждый ее мускул напрягся, каждый нерв заболел, все тело стало одной смертельной раной. Какое-то мгновение она молчала, потом, немного остынув, сказала, — Все вокруг темно. Я вижу солнце, но не свет, я сплю, но не отдыхаю. Я проглотила его зло и выплюнула на него обратно, — горько прошептала она. — Я вывернулась наизнанку, и он ничего не узнал от меня. Ничего! Каждый день я вижу этого мальчишку и вспоминаю. И вот пришла она, чтобы посыпать мне соль на раны. Они узнают. Они должны узнать, он сделал мне. А тем не менее они спокойно и мирно спят.
— Действительно?
Она поджала губы, отказываясь отвечать.
— Действительно? — повторила Телами, ее голос ветром пронесся через память Акашии.
Судя по словам Руари, Звайн спал ничуть не лучшее ее самой. Из-за своих внутренних проблем она поссорилась со своим самым лучшим другом, своим младшим братом.
И вот в Акашии сломалась что-то давным давно сжатое. — Я устала, Бабушка, — тихо сказала она. — Я посвятила себя Квирайту. Я живу для них, но им, похоже, все равно. Они делают то, что я говорю им, но при этом постоянно жалуются. Они жалуются, когда пользуются своими орудиями во время занятий с оружием. Я должна напоминать им, что они были совершенно беспомощны, когда появился Экриссар. Они жалуются на стену, которую я приказала построить. Они говорят, что им приходится слишком много работать и это отвратительно-Но это все для защиты их самих! Я не дам никому навредить им. Я остановила торговлю с Уриком. Никто не ездит в Урик; никто и не поедет, пока я жива. Я остановлю торговлю с Бегунами Луны…если я сумею убедить их, что у нас есть все, в чем мы нуждаемся.
Акашия подумала об аргументах, которыми она пыталась убедить Квиритов, как фермеров так и друидов. Они не поняли — они и не могли понять, не пройдя через ужас тех дней в доме Элабона Экриссара.
— Одна, — сказала она скорее себе, чем Телами. — Я всегда одна.
— Одна, — проворчала Телами, и звук ее слов резанул по душе Акашии, как остро отточенный нож. — Конечно ты одна, глупое насекомое. Ты сама повернулась спиной ко всем. Жизнь не закончилась в Доме Экриссара, ни твоя, ни чья-либо другая. Стены не защитят ни от прошлого, ни от будущего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45