- И что эта бойня у тебя на чердаке?
Он сказал:
- Скоро мы переезжаем в Узел.
- Это что-то меняет?
- Не знаю.
- Когда ты пытаешься что-то вспомнить, что ты видишь?
- Огонь.
- А что за огнем?
- Лес.
- А в лесу?
- Черный замок.
- А за лесом?
- Огонь.
Комната с зеркалами раздвинулась, так что теперь там помещается больше игрушечных железнодорожных путей. За холмом он поставил забор из колючей проволоки и какую-то фабрику.
Лес снится мне каждую ночь. И с каждым разом сон становится все живее и ярче.
Я сказала Марии, что не буду работать с Тимми, что я хочу отказаться, пока не поздно. Но мы обе знаем, что уже поздно.
Каждую ночь мне снится лес. Утром я проснулась и потеряла дар речи.
Я поднялась на чердак, чтобы найти старую комнату Лайзы с соленым ветром и бесчисленными телевизорами. Но я ее не нашла.
Я задала ему такой вопрос: Тимми, существует такая теория… среди исследователей библейских текстов… насчет сотворения мира… что современные палеонтологические изыскания вовсе не опровергают, что Бог сотворил наш мир за шесть дней. Что палеонтология - это вообще от лукавого. Ее придумали специально, чтобы нас искушать. Если Адам, первый человек, был сотворен по образу и подобию Бога, значит, он был совершенным. А раз он был совершенным, то у него должен был быть пупок. Но с точки зрения биологической необходимости пупок ему был не нужен. Понимаешь, о чем я? Вот так и Земля… геологические пласты, кости и окаменелости… И ты сам, со своим прошлым… может быть, ты существуешь всего год-два, но тебя наделили памятью о прошлом, чтобы ты был совершенным вампиром? Может быть, твое прошлое - просто иллюзия?
- Ты сама веришь в эту теорию?
- Нет. Я считаю, что это всего лишь теологическая казуистика.
- Ну вот.
Я видела сон наяву. То есть я не спала, но мне был сон. Или греза. Сдвиг в ощущениях. Я чувствовала этот лес. Сырую мягкую землю под лапами, колючую траву, сладкий звериный запах - дурманящий, дикий.
- Ты его чувствуешь, он для тебя настоящий, - сказал мне Тимми. - Ты действительно его чувствуешь. Мы с тобой одной крови.
- Как такое возможно?
Но я вспомнила, что я видела, как он плачет, хотя вампиры не плачут.
…листья шелестят под печальным горным ветром… и каждый лист пахнет по-своему, но все - чуть с горчинкой… сухие, мертвые, они опадают с ветвей и я втаптываю их в жидкую грязь… а потом я проснулась. Очнулась.
Он нажал на кнопку на контрольной панели, и один из игрушечных поездов - какой-то немецкий поезд времен Второй мировой войны, - проехал по тоннелю. Он спросил:
- Если ты думаешь, что тебе все это снится, то почему в этом сне тебе снятся сны?
Я боролась с собой и с ним. С собой - чтобы изгнать свою грезу о лесе в какой-нибудь дальний уголок сознания. С ним - чтобы не выпустить из-под контроля сеанс.
- Здесь я психолог, - сказала я, уже почти и не веря в это. - Расскажи мне про этот огонь, который ты сейчас видишь, Тимми.
Он сказал:
- Это сжигают тела. Как раз тогда я и встретился с Руди впервые. - Он указал на забор из колючей проволоки. Над забором он поставил сторожевую вышку, а чуть подальше - маленький деревянный домик. Один из тех, которые обозначали летний лагерь в лесу. Тимми просто взял его и перенес на другую сторону горы. - Знаешь, что это такое?
И вот тогда я поняла, как много нам еще предстоит сделать.
память: 1942
Поначалу он сознает лишь тьму и всепоглощающий запах. Даже два: резкий больничный химический запах и вонь от сжигаемых трупов. Воздух тяжелый, такой тяжелый… Он не может пошевелиться. Он снова умер.
Мертвые. Они везде - мертвые. В темноте. Ему удается пошевелить рукой. Глухой стук. Один из горящих трупов упал на другой. Он пытается сесть. Он заключен в застывших объятиях мертвеца. Мертвых рук не разжать. Мертвец обхватил его, как паук. Не шевельнуться, не сдвинуться.
Темнота для него - не добрая. Для него она не такая, как для живых. Для него она не скрывает уродства мира теплым и мягким покровом невидимости. Она не скрывает лица мертвецов. Мальчик проклят способностью видеть во тьме.
Он видит трупы: худые, костлявые, как скелеты, голые, с серой кожей. Мертвые лица - осунувшиеся, оголодавшие. Кожа прозрачная, как бумага. Тела сплетены в жутких объятиях смерти. Труп обнимает труп, рука припадает к руке, грудь к груди… словно куски загадки-головоломки, беспорядочно сваленные в одну кучу. Их несколько сотен. Груда тел почти до самого потолка, где тускло поблескивают металлом раструбы душа.
Как всегда, он пытается вспомнить имя. Свое имя. Он - Эмилио, цыган. Где-то неделю назад его и его приемных родителей схватили и привезли сюда на поезде, в вагоне для перевозки скота. Он не знает, что это за место и где оно точно находится. Оно окружено колючей проволокой, и тут полно сторожевых вышек. А чуть подальше стоят какие-то фабрики, из труб которых непрестанно валит черный дым.
Он прожил в таборе почти год. Они устраивали представления в маленьких деревеньках, где были одни только дети, женщины и старики. Бледные изнуренные лица… если кто и улыбался, улыбки гасли мгновенно. Если кто и забывал о непрестанном ужасе войны, то лишь на короткий миг.
Иногда они видели танки. Они даже не всегда знали, в какой стране они оказались сейчас. Но в основном они кочевали по Польше. За день до того, как их схватили, один старик из деревни пересказал им какие-то странные слухи: кто-то в каком-то далеком городе развернул крупномасштабный план по искоренению всех евреев, и всех цыган, и всех остальных “людей третьего сорта”. Его родители лишь посмеялись. Но он запомнил.
И вот теперь он лежал среди этих искорененных. Он рванулся и все-таки принял сидячее положение. Тела вокруг сдвинулись. Как ему выбраться? Прогрызть себе путь наружу? Вокруг столько тел, а он даже не может напиться. Их кровь испорчена. Он чувствует ее запах. Она свернулась, остыла и прогнила - в ней уже нет той жизненной силы, из которой он восполняет запас своих собственных сил. Это, наверное, из-за газа.
Он чувствует жажду, свирепую, неутолимую.
Они повсюду вокруг, повсюду! Он оборачивается и утыкается лицом в голову мертвого старика. Выпученные глаза, остекленевший взгляд… подтеки гноя уже засыхают в уголках глаз и на струпьях вокруг старых ран.
Его пробирает, и он внезапно меняет облик.
Теперь он - крыса. Он идеально сливается с темнотой. Он пробирается по узким зазорам между телами. Он бежит по затвердевшим рукам и ногам, по закостеневшим спинам. Спотыкается на провалах ртов, открытых в застывшем крике. Запах смертоносного газа постепенно бледнеет, его поглощает вонь разложения. Где-то в другой стороне газовой камеры - какое-то шевеление. Еще кто-нибудь одной крови с ним? Он издает пронзительный крик - зов на языке ночи, который знают все существа из бессмертных, - зов, исполненный боли и смертной тоски. Но ответа нет. Стало быть, это обычный грызун. Мышь или крыса. Здешние крысы знают, когда приходить на кормежку.
Он размышляет: как можно творить такое?!
Он не понимает, как такое вообще возможно.
Он их ненавидит, людей! Груз мертвых тел давит его, так давит… Бежать дальше уже невозможно… он еще раз меняет облик… теперь он ползучая тварь, таракан. Теперь ему стало просторнее, груды трупов теперь как горы.
Ему так хочется умереть. Умереть по-настоящему. Но для него смерть - только сон. Для него в смерти нет темноты, в которой он пребывает так долго. Всю ночь он исследует эти ландшафты смерти. Утесы голов, заросшие лесом жестких волос. Равнины растресканной кожи. Расщелины закостеневших рук. Озера вонючей воды и мочи. Пещеры ртов в застывших подтеках слюны. Он пробирается по языкам, откушенным в агонии умирания, и вспоминает предсмертные судороги - их предсмертные судороги. Как они корчились, и кричали… но теперь они не кричат.
Он изнывает от жажды.
Время идет, ночь проходит. Наконец он выбирается на вершину кошмарной горы. Наверху тускло поблескивает в темноте металлическая насадка для душа. Круглая металлическая насадка - как луна над его миром мертвых.
Он изнывает от жажды. Пусть отравленная, пусть нехорошая… эту кровь можно пить. Любую кровь можно пить. Но он все-таки сдерживает себя. Он остается крошечным насекомым. Потому что в облике насекомого он не может сосчитать мертвых.
Быстрый, едва различимый толчок… ландшафт мертвой плоти слегка содрогается. Из темной пропасти - из подмышки ближайшего трупа - выходит чудовищный великан. Та самая крыса, которую он слышал раньше. Он слышит, как кровь бежит по крысиным венам. В газовой камере это - единственный звук; и ток крови ревет громче, чем водопад. Он уже в предвкушении. Голод рвет его изнутри. Потому что это - живая кровь, неиспорченная, полная силы, которая ему нужна. Мертвый ландшафт оживает звуком. Крыса рвет зубами мертвую плоть. Крыса не видит маленького таракана. Она пирует отравленным мясом. Он бросается на добычу…
Челюсти насекомого вгрызаются в крысиную плоть - в живую плоть. Кровь жидкая, но теплая. Она льется на него дождем. Его крошечное тельце содрогается под алым потоком. Он жадно бросается на нее… теперь нет уже ничего, только голод… теперь голод - все… он больше не может держать обличье… в одно мгновение он обращается в человека, лежащего поверх горы трупов. Он перекусил крысу на две половинки, и теперь он выплевывает ошметки мяса и шерсти… кровь покалывает на губах… по его мертвым венам струится тепло. Это - всего лишь подобие того предельного наслаждения, когда ты пьешь человека… всего лишь подобие той необузданной дикой радости, которая для его рода сродни оргазму. Но сейчас он устал, как альпинист, покоривший почти неприступный пик, и после такого тяжелого перехода даже эти несколько капелек крови для него - сладки. Его клонит в сон, и он засыпает, свернувшись калачиком на постели из мертвых тел.
Время идет.
Он чувствует ветер. Ветер в лицо. Кто-то выкрикивает приказы - грубо, отрывисто. Он открывает глаза и видит, что теперь он на улице. Тела грузят на тачки. Какой-то изможденный мужик в тюремной робе внимательно инспектирует каждое тело. Периодически он достает молоток, выбивает у трупов зубы и прячет их в холщовый мешочек. Мальчик-вампир понимает, что он собирает золотые зубы. Еще двое мужчин стоят на страже. Они одеты в ту же форму, что и солдаты, которые схватили цыган из его табора.
Мужчина в тюремной робе уже совсем близко. Он переползает от тела к телу на четвереньках. Эмилио, цыганенок, хватает его за руку. Он застывает, испуганно вздрогнув, и смотрит ему в глаза.
- Ты не мертвый. - Он говорит по-польски.
- Нет, не мертвый.
Эмилио пристально изучает лицо мужчины - какие на нем отражаются чувства. Но чувств нет никаких. Как будто их из него все выжали.
- Что это за место? - спрашивает Эмилио. Он не очень хорошо знает польский, но достаточно, чтобы изъясняться и понимать, что ему говорят.
- Освенцим.
Мужчина наклоняется к очередному трупу, чтобы выбить очередной золотой зуб.
- Зачем ты это делаешь? Тебя тоже сюда привезли насильно? Лицо мужчины в тюремной робе не выдает ничего.
- Ты понимаешь, почему я не умер? - говорит Эмилио.
- Нет.
- Ты знаешь, кто я?
- Откуда мне знать.
- Меня зовут Эмилио. Я вампир.
- Меня зовут Руди Лидик. Я мародер.
- Почему я здесь, Руди?
- Ты еврей?
- Нет.
- Цыган?
Мальчик кивает.
- Это мне снится.
- Нет.
- Они убьют тебя снова.
Вдалеке - грохот выстрелов. По стальному серому небу уже разливается бледный рассвет, закопченный фабричным дымом.
- Я не могу умереть.
Крики. Кого-то бьют.
- Где я?
- В Освенциме.
- Что такое Освенцим?
- Ад.
зал игровых автоматов
Первый мальчик выехал из леса на велосипеде; второй - тоже на велосипеде - спустился по главной улице со стороны горы, перепрыгнув на заднем колесе через железнодорожные пути.
- Дэвид! - крикнул ему первый.
Смеясь, они сделали вид, что идут на таран. Потом оба слезли с велосипедов и пошли вниз по склону, прочь от щита с надписью: Узел, Айдахо. Население: 573.
- Ты злостный прогульщик, Терри Гиш. Опять смылся с уроков, - сказал Дэвид Гиш. Они были похожи как две капли воды. Оба худые, рыжие и веснушчатые. Оба - в джинсах и коротких суконных куртках. - Ты злостный прогульщик и вообще жопа с ручкой.
- Я просто не мог сидеть в школе, - сказал Терри. - Колбасит меня, понимаешь.
- Но это же идиотизм - прогуливать первый учебный день. Мне снова пришлось притворяться, что я - это мы оба.
- Я тоже когда-нибудь притворюсь, когда тебе надо будет смыться, - сказал Терри. Но он сейчас думал совсем о другом. Он только что был на вершине холма, у того заброшенного дома, где вроде бы водятся привидения. - Правда, мы хорошо придумали, что взяли разные классы? Я тебя завтра прикрою, ага?”
- Жопа ты с ручкой.
- Зато я тебе расскажу, что я видел.
- Говна-пирога! Я ношусь целый, день по классам, забываю вообще, на какое мне имя надо откликаться, пар уже из ушей… что бы ты там ни видел, оно не стоит таких напрягов.
- Кто-то въезжает в Дом с привидениями.
- Гонишь, блин.
Но Терри видел, что его брат возбужден не на шутку. Они прошлись еще дальше по улице, остановились, чтобы по давней традиции покидать камушки на размеченную стоянку перед супермаркетом, забежали в аптеку купить по “Сникерсу” и по баночке коки. День выдался прохладный. Ветер гнал по тротуару красные листья, которые собирались в кучу у пожарного крана и почтового ящика. Терри приходилось кричать, чтобы брат услышал его за завываниями ветра.
- Я видел целую колонну грузовиков, они поднимались по той дороге к Дому с привидениями. Я видел, как они разгружаются во дворе. Буквально гора вещей. И всякая мебель тоже. Ну, там диваны, буфеты, комоды… И такие огромные деревянные ящики…
- Ага! Гробы, наверное.
- Точно, гробы! - Терри нервно рассмеялся. Было заметно, что эта мысль привела его в жуткий восторг, но при этом ему было чуточку не по себе. Не то чтобы страшно, но так…
- Ладно, - заключил Дэвид. - Я вот тоже тебе расскажу, что я видел!
- Да что бы ты там ни видел. В Дом с привидениями кто-то въезжает! Что может быть круче?! - Терри посмотрел на гору. Лес на склонах играл яркими красками осени - золотым и кроваво-багряным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54