«Сильный и, наверно, добрый, – подумала Сонечка. – Счастлива будет девушка, которая выйдет за него замуж. Кого он любит? Вон ту, что отвернулась? Вот ту, с зеркальцем, сероглазую?»
Сонечка внезапно встретилась глазами с парнем, усмехнулась и сейчас же покраснела. Он, как и давеча, радостно закивал ей головой: «Хорошо, мол, опрокинулись…» Сонечка откусила от ломтя и нагнулась над чашкой с кашей.
– А вон и бабушка едет за нами, – сказал генерал. – А у меня, знаешь, от каши изжога началась…
Сонечка взглянула на дорогу: оставляя за собой пыльное облако, быстро приближалась коляска с покачивающимся над ней красным зонтиком Степаниды Ивановны.
– Бабушка не одна, – сказала Сонечка, – с ней кто-то в белом.
Генерал, защитив глаза ладонью, всматривался.
После примирения с женой, написав письмо княгине, Алексей Алексеевич, по совести говоря, забыл о предполагающемся приезде Смолькова и обо всем, что должно было за этим последовать. Казалось невероятно, чтобы взрослый человек прискакал за тысячу верст из-за каприза старой женщины, да еще и жениться.
Но теперь, разглядывая длинное и бледное лицо Николая Николаевича, с выдавшейся вперед нижней губой, почувствовал генерал все, что скажет этот жених, все фальшивые, трескучие, петербургские слова, нужные одной только Степаниде Ивановне, и удивлялся: как это так все вышло? И смутился, не отвечая Сонечке на вопрос: кто же едет?..
«Эге, – подумал он, – мы еще посмотрим, как она выйдет за вас замуж… Погоди, Степочка, отбрею я твоего жениха». И генерал, расхрабрясь, сказал:
– По-моему, с ней Смольков…
– Смольков? – И Сонечка вдруг залилась румянцем.
Коляска остановилась. Николай Николаевич, одетый весь в белую фланель, вылез из экипажа и с учтивостью помог вылезть генеральше.
Степанида Ивановна улыбнулась и, тряся головой (что, к ужасу ее, начало делаться при встрече с молодыми людьми), подняла зонтик, ступила на землю и распустила по соломе шлейф. Генерал, подбоченясь, стоял около бочки, ожидая кривляний со стороны генеральши, но она, подойдя со Смольковым, просто представила его. Николай Николаевич выставил перед собой руку лопаткой, кланяясь, как опереточный пейзан. Генерал даже попятился, но генеральша так посмотрела на мужа, что пришлось любезно ответить на поклон.
«Ах ты, черт, вот так – пейзан», – подумал Алексей Алексеевич. Сонечку кинуло в жар, похолодели руки, она присела, как девчонка, – «макнула свечку», не поднимая глаз. Не подняла она их и тогда, когда Смольков, задержав ее руку в своей, сказал бархатным голосом:
– Как мил на вас деревенский костюм. Вы, должно быть, работали, я помешал. Я тоже хочу надеть национальный костюм и буду граблить сено.
«Какой у меня деревенский костюм? – растерянно подумала Сонечка. – Что он говорит? Граблить сено? Какое же это сено? – рожь».
Она чуть подняла глаза и увидала сначала пиджак Николая Николаевича, из такой же материи, как ее парадная юбка – фланель в полоску, потом красный галстук с цветочками и булавкой, потом высокий, так что нельзя двигать шеей, накрахмаленный воротник и гладко выбритый подбородок. Выше Сонечка не решилась смотреть и потупилась.
– Очаровательно, – продолжал Смольков. – Работающие крестьяне. Я этого никогда не видал…
– Да! Знаете ли, работают, – басом вдруг сказал генерал и начал было выкатывать глаза на Смолькова, но Степанида Ивановна поспешно проговорила:
– Господа, едем, у нас сегодня ботвинья. Но будете ли вы кушать ботвинью, т-г Смольков?.. Ах, Петербург! Ах, большой свет!.. А мы здесь совсем опростились… Мы чернозем… Не правда ли, что?.. Ах, нужно привыкать, привыкать к простоте.
«Что это с ней? – подумал генерал, подходя к коляске. – Что-то новое. Однако этот ферт развязен».
Смольков и Сонечка сели на переднюю скамью, напротив генерала и генеральши. Коляска покатила по мягкой дороге. На повороте, около омета, Сонечка увидала давешнего парня, – он стоял с вилами и серьезно глядел на удаляющийся экипаж… Она быстро отвернулась, стала рассматривать загорелые свои руки.
«Ручищи исцарапаны, ну и пусть!»
Николай Николаевич, обращаясь ко всем троим, рассказывал, что представлял себе раньше сельское хозяйство сохой, за которой идет мужик, а помещик стоит подле на горке, крестится и молит бога послать дождь. «Я так и думал Что?» И он захохотал деревянным смехом.
Генерал задышал было, но генеральша больно нажала ему каблуком на сапог.
После хозяйственного разговора Смольков перескочил на восхищение природой и продекламировал небольшое французское стихотворение. Затем спросил, знает ли генеральша Собакиных, и рассказал множество новостей о Собакиных.
Алексею Алексеевичу очень захотелось спросить про генерала Собакина, но он не хотел раскрывать рта. Смольков же, как нарочно, говорил только о знакомых Собакина и перешел было к анекдотам. Тогда генерал, надвинув огромный козырек фуражки на глаза, воскликнул:
– Сотоварищ мой, генерал Собакин, умер, жаль!
– Что вы, и не думал! – обрадовался Смольков – и рассказал и о Собакине и еще о десяти по крайней мере генералах.
Подъехали к дому, все взошли на крыльцо. Николай Николаевич снял шляпу и, сделав постное лицо, сказал:
– Со свиданьицем, генерал! – и полез троекратно целоваться, чему Алексей Алексеевич был несказанно удивлен, но и на этот раз покорился.

Сегодняшний приезд Смолькова застал Степаниду Ивановну врасплох.
Афанасий встретил Николая Николаевича в одной рубахе – распояской, в сенях мыли полы, а сама генеральша, думая, что приехали из монастыря, вышла на крыльцо в утреннем неглиже.
Словом, ни в чем не удалось выдержать светского тона, который Степанида Ивановна хотела сразу же установить со Смольковым, и, зная, что исправлять ошибки было бы смешно, поспешила представиться опростившейся помещицей. Она прослезилась, когда Николай Николаевич, войдя в дом, стал истово креститься в пустой угол и поклонился в пояс, говоря:
– Я русский человек и люблю все русское.
Поэтому она и повезла немедленно же Смолькова на гумно и всю дорогу говорила о хозяйстве. Николай Николаевич, ожидая найти две старые песочницы, нащупывал теперь подходящий тон, потому что оказалось, в деревне не кланяются друг другу в ноги, не носят на шее образов и не мажут голову коровьим маслом.
Обед еще не был готов. Генеральша, поведя всех в гостиную, начала легкий разговор… Николай Николаевич положил на колено ногу, обхватил ее у щиколотки и сделал множество остроумных замечаний, но, видя, что генерал все еще хмурится, сказал со вздохом:
– Вы меня простите за болтовню, генерал, я болтаю, как ягненок.
– Гм, – сказал Алексей Алексеевич, – пожалуй, болтайте…
Николай Николаевич поднял брови. В это время Афанасий, натянувший нитяные перчатки и серую куртку, доложил: «Кушать подано».
Степанида Ивановна взяла Смолькова под руку и повела в столовую. Стол был накрыт старым серебром и цветами. Генеральша извинилась за простоту. Смольков, прежде чем сесть, размашисто перекрестился.
– Люблю русский обычай.
Сонечка взглянула на генерала, Алексей Алексеевич толкнул ее коленом и вдруг, откинувшись на спинку стула, захохотал, тряся животом стол.
– Что, что? – спросила Степанида Ивановна, бледнея, и поспешно обратилась к Смолькову: – У нас простые обычаи, мы смеемся и плачем, когда хотим…
Все же Николай Николаевич насторожился, – очень не понравился ему генеральский смех.
Сонечка еле притрагивалась к еде. Украдкой, но внимательно следила она за всеми переменами Смолькова. То смешным он ей казался, то слишком сложным. И все время она теряла ту легкую нить, по которой сущность одного человека переходит в сердце другого. Генеральша делала сердитые глаза, приказывая разговаривать. Сонечка хотела быть послушной, но не могла преодолеть застенчивости. Николай Николаевич решил пока не запугивать «захолустного птенца» и довольствовался краткими ее ответами. От хорошего вина и еды он повеселел и насмешил даже генерала. Степанида Ивановна была в восторге.
После обеда Смольков поцеловал ручку генеральши и вдруг, рассеянно подойдя с портсигаром в руках к Алексею Алексеевичу, воскликнул:
– Теперь после еды и на боковую, генерал?
– Да, уж вы меня извините, – и Алексей Алексеевич, рассердясь, бросил салфетку и ушел…
Генеральша нагнала его в коридоре, – Алексей Алексеевич лениво брел, ведя пальцем по обоям, – и зашептала, дергая его за рукав:
– Ты, кажется, намерен извести меня своими замечаниями!
– Степочка, он дурак, – сказал генерал. – Неужели ты не видишь? Капитальный болван.
– Да, да, он жених Софьи, и прошу тебя в мои дела не вмешиваться. Понял?..
– Понял, – ответил генерал и рассердился. – Делайте, что хотите, только, пожалуйста, чтобы он не лез ко мне со своей рожей целоваться и все там прочее-Генеральша вернулась в столовую и, взяв Николая Николаевича под руку, повела к себе.
Сонечка осталась стоять у окна, глядя перед собой пустыми глазами.
«Боже, что-то будет?»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Вот мое скромное убежище, – сказала Степанида Ивановна, введя Смолькова в спальню. – Здесь я вспоминаю друзей, гляжу на их портреты, думаю о прошлом…
Она полулегла на канапе, прикрыв платьем нога. Николай Николаевич оглянул комнату.
На стенах висело множество портретов и миниатюр, среди которых он многих узнал. На шифоньерках и бюро стояли всевозможные шкатулочки и безделушки, трогательные воспоминания. Столы, кресла и диваны были Старые, с потемневшей бронзой, хранящие за обивкой засунутое когда-то письмо или платок.
– Все это напоминает кабинет моей покойной матушки, – сказал Николай Николаевич, моргнув ресницами, и склонился к руке генеральши.
– Рассказывайте, рассказывайте, – томно прошептала она, – что вам передала Лиза? Как вы надумали сюда приехать?..
– Я не посмел ослушаться ваших приказаний.
– Значит, вы читали письмо?
– Да.
Генеральша помолчала.
– Это мой друг и собеседник, – вдруг сказала она, показывая на попугая. – Попочка, скажи «здравствуйте». Он спит, бедный… Я очень рада, Николай Николаевич, что здесь вам нравится, я боялась – вы будете скучать. Как вы нашли Sophie?..
– Она очаровательна…
– Правда? Милое дитя и совсем наивна. Ее отец, Илья Леонтьевич, прекрасный воспитатель, и хотя не богат, но дает за дочерью имение по банковской описи в тридцать тысяч.
При этих словах Степанида Ивановна искоса поглядела на Смолькова; он же, заметив ее взгляд, сделал слегка оскорбленное лицо. Генеральша продолжала:
– Я люблю ясность, мой друг. Любовь в шалаше – это для греков, но мы привыкли пользоваться комфортом… Что?
Смольков сделал жест, говорящий: «Увы, мы не греки!» Генеральша приподнялась немного и, положив кончики пальцев на руку Николая Николаевича, взглянула проницательно.
– Мы старые друзья, не правда ли? Будьте со мной откровенны…
– Степанида Ивановна, – воскликнул Смольков глухим голосом, – я приехал просить руки Софьи Ильиничны, но я не уверен…
Генеральша облегченно вздохнула.
– Я так за нее боюсь, она молода, но я люблю вас, милый друг, и верю. Ах, ах! – Она подняла к глазам платочек. – Любите ее, она ангел! Вы не поверите, как женщина чувствительна к ласке, семья – вот ее жизнь, а Соня…
Генеральша уже нюхала соль. Николай Николаевич, тоже растроганный, объяснял, как страстно жаждет он домашнего очага…
В это время Люба принесла кофе и, нагнувшись, прошептала что-то Степаниде Ивановне. Генеральша улыбнулась:
– Я хочу показать вам замечательную женщину… Люба, велите ей войти… О том, что мы говорили, пока ни слова, постарайтесь увлечь девушку, а ваше сердце, я уверена, тотчас же будет в плену. Теперь об этой женщине… Ее послал ко мне бог, внезапно, когда я сомневалась во всем… Она появилась ночью, вошла ко мне, поклонилась в ноги и сказала: «Мать, купи Свиные Овражки…» (Я вас посвящу в мое дело…) И представьте, на следующий день приезжает игуменья и предлагает Овражки за десять тысяч. Я немедленно совершила купчую… – В это время дверь поскребли ногтем. – Вот и она. Здравствуй, Павлина. Как ты спала?
Николай Николаевич был крайне изумлен, глядя на просунувшееся в дверь рябое, ухмыляющееся, похожее на спелую тыкву, курносое лицо; затем появилась и вся баба, в теплом платке и в ряске, перепоясанной фартуком. Губы у бабы были такие толстые, словно только что она поела киселя с молоком. Павлина прокралась вдоль стены к Степаниде Ивановне, поцеловала ее ножку и села на ковер.
– Спала я, кормилица моя, как в раю ангелы спят: на одно крылышко лягут, другим покроются, а голову в перышки спрячут, – так и я спала.
После этих слов Павлина уставилась совершенно круглыми глазами на Николая Николаевича.
– Здравствуйте, – сказал он и поглядел на генеральшу, которая, касаясь плеча бабы, спросила:
– Знаешь, кто приехал?
– Жених, – сказала Павлина быстро. – Хватило бы на семерых, а одной достался. Великий муж…
– Откуда вы меня знаете?
– А я всех знаю.
– Она феномен, – сказала генеральша.
– Женись, женись, – продолжала Павлина. – Сон я про тебя видела. Ох, лютой сон! Ох, мать моя, муж мне предстал, акурат на него схожий, весь огненный, силищи мужской нечеловеческой, – так я с постели и покатилась без памяти.
– Это чертовски странно! – сказал Смольков. Обрадованная генеральша сделала – значительные глаза.
– Она умна – и предвидит многое. Вы ей понравились, – это хороший знак. А теперь идите в сад и разыщите вашу погубительницу. – Когда Смольков был уже у дверей, она громко прошептала: – У него крылья на ногах.
Смольков ушел. Генеральша нагнулась к бабе.
– Ну, что – каков жених, Павлинушка?
– Жеребец, мать моя. Ты не смотри, что он тощий, – в таких жил много.
– Какие ты глупости говоришь! – Генеральша закрыла глаза и принялась смеяться, тряслась всем телом. Вытерла глаза. – Ох, Павлинушка, – только бы женился.
– Женится, лопни глаза. От сладкого еще никто не отказывался. А ты вот что послушай. – Павлина потянула генеральшу за рукав. – Жениха осмотреть надо. Может, он порченый или у него где-нибудь недохватка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77