Видел, как поступает хозяин, и старался ему подражать. И это ему удавалось, потому что был он от природы ловок и смекалист. Он умел остановить, привлечь внимание, заманить покупателя, подсунуть ему какую-нибудь заваль, похлопать восторженно
по плечу со словами: «На здоровье носи, а порвешь, опять приходи!»— и проводить его веселым и довольным. Вукадин ухитрялся даже выманивать покупателей из соседней лавки, из-за чего частенько происходили объяснения между хозяевами. Короче говоря, с покупателем он обходился преотлично. Особенно приятно было на него смотреть по субботам, в базарный день.
В этот день лавки обычно открывались гораздо раньше, сидельцы и приказчики тщательней поливали и подметали перед ними землю, а затем выносили на улицу чуть ли не весь товар и развешивали его перед лавкой. Все, что спокойно пролежало целую неделю на полках, сейчас вынесено и развешено; не повесил лавочник разве что самого себя, мальчика да приказчика среди этого множества головных платков, поясов, веревок для упряжи, уздечек, ножей в ножнах, соломенных, прошитых шерстью шляп, джезв, бессмертников и павлиньих перьев для девушек, бархатных лент для молодух...
Как раз по субботам Вукадин и проявлял свои таланты. Уже на рассвете перед лавкой поднимался такой крик, что хоть уши затыкай!
Вот несколько картинок базарного дня.
— Эй, сношенька,— орет Вукадин,— пожалуйте в магазин; есть все, чего только душенька пожелает, чего сердце запросит! Головные платки, бессмертники, юбки, мониста, ленты, гарус, перочинные ножи, цветы.
— После, с делами развяжусь, тогда! На обратном пути зайду,— скажет крестьянка.
— Сначала о себе подумай, сношенька; и бог перво-наперво себе бороду отрастил!— убеждает Вукадин.— Возвращаться не гоже: пути не будет! Иди прямо в лавку, покуда товар не расхватали другие, народу пропасть, давка, сношенька! — И тут же подхватывает ее, вталкивает в лавку и всучивает какую-нибудь брошку, стеклярус да розовый платок.— Вот,— скажет,— последний такой остался... Откуда ты?
— Из Брезовика,— ответит молодая женщина,— разве не знаешь?!
— Что ты, сношенька, как не знать, и тебя знаю, и Брезовик. Намедни Старостина хозяйка Милойка два таких платка купила, а вот этот просила приберечь, в субботу, дескать, и его возьмет. Носи до дыр на здоровье! — скажет
— Погоди, председатель, на что загляделся, не Ж видишь — мою лавку прошел неужто думаешь найти лучше и дешевле, чем у нас?!— кричит Вукадин какому-то оборванцу, намереваясь затащить его в лавку.
— Какой председатель! Мое председательство, что твоя торговля — одно несчастье! — бросает оборванец, вырывается и уходит.
— И верно,— кричит ему вслед Вукадин,— не таковский у тебя вид. У такого председателя, на кого бы только хожалый смахивал!!!
— На торговца, как ты!— отвечает тот.
— Всякая шушера корчит из себя председателя, а самого, видать, только вчера из-под полицейского надзора выпустили!— орет Вукадин.
— Не покупаю я у таких, голубчик!— кричит издалека оборванец.
— Знаю, приятель, ты покупаешь, когда в лавке нет хозяина!
И, едва покончив с одним, он уже встречает другого покупателя.
— Ну-ка, ну-ка, девушка, материна радость, душистый цветочек, не желаете ли что купить?— осклабясь, обращается Вукадин к девушке и, хлопая в ладоши, весело на нее поглядывает.
— Нету того в лавке,— отвечает девушка, оглядывая товар: кушаки, колокольчики для коров, недоуздки, ленты и прочее.
— Есть, родная, все есть, только таких красивых покупательниц давненько ко мне не захаживало!— говорит он и подталкивает девушку в лавку.
— Да нету же,— говорит девушка, стараясь от него увернуться.
— Да есть же, мамино сокровище, а чего нет, где это царство?! Есть и птичье молоко, только пожелай да заплати как следует. Итак, что же мы хотим купить, голубка, ты только прикажи! Ну, проворкуй, хоть голосок Щ твой услышу, а там и не покупай!
— Есть ли бумажные цветы?— спрашивает девушка, — Есть, родная, как не быть. Так и скажи. Только вчера из Вены прибыли, да пронюхали покупатели, налетели утром и расхватали. Всего две штуки осталось.— И Вукадин вынес искусственные цветы.— Вот, милая, цветок к цветку!
— А почем?— спросила девушка.
— Только для тебя, два гроша.
— Много.
— Немного! Сколько королевств да царств они миновали, покуда здесь на твою белую шейку легли.
— Хочешь полдинара?— спрашивает девушка, сжимая в потной ладони монету.
— Была не была, только для тебя, чтобы и другой раз меня не забывала.
— Значит, говоришь, цветы новые,— щебечет девушка, радостно разглядывая цветы.
— Вчера доставили, милая, прямо из Вены! Милости просим, захаживайте!— говорит Вукадин и, провожая, поглаживает ее по спине, щупает полотно на рукавах и расспрашивает: почем аршин полотна, кто ткал и сама ли вышивала рукава?
— Итак, хозяин, что покупаем?— обращается Вукадин к крестьянину, проводив девушку и берясь за мел.
— Значит, мы имеем...
Крестьянин перечисляет покупки: кусок соли в семь с половиной окк, пол-окки растительного масла, красный перец, немного вермишели для супа, на двадцать пара квасцов и, наконец, топорище. Вукадин записывает и подсчитывает.
— Еще что-нибудь, хозяин?
— Все, что я тебе назвал!— говорит покупатель.
— Значит, всего, брат, тринадцать грошей и тридцать пара, ремень и колокольчик — шестнадцать, итого, хозяин, двадцать девять грошей, а тридцать пара, так и быть,— скину.
— Какой ремень, какой колокольчик! — недоумевает покупатель.— Не брал я никакого ремня. Вот гляди! — И крестьянин указывает на груду товара на стойке.
— А ремень и колокольчик, которые ты давеча сунул за пазуху, уважаемый, вот сюда,— Вукадин дергает крестьянина за рубаху, и колокольчик звенит.— Забыл, родной.
— И верно, клянусь богом! Прости, пожалуйста, совсем из головы вон, знаешь, замучил меня этот проклятый налог, просто зарезал!
— Бывает! Ничего, ,ничего, хорошо, что я вспомнил!
— Ну, спасибо тебе великое, как брату,— говорит крестьянин.
И что поделаешь, платит, платит вдвойне за ремень и колокольчик, лишь бы не набраться сраму, и с красными, как свекла, ушами пускается без оглядки прочь из магазина.
— Угодно ли соли, родимый? Где нет соли, там, значит, нет и дома и божьего благословения! Преотличная, валашская, кристаллическая соль! Купи, родимый, соль в доме никогда не лишняя. Она-то не испортится, или, как у господ говорят, не выйдет из моды. Извольте, взвесим кусок.
— А почем вешаешь?
— Смотря какой? Может, этот?
— Нет, вон тот, поменьше.
— Тридцать восемь пара. Сторговываются на тридцати трех.
— Давай, взвесь! — говорит покупатель.
Вукадин страх как любил обвесить, особенно когда недоверчивый покупатель стоял за спиной и проверял. Самый смак был у него же на глазах украсть фунт, пол-окки, а то и больше. И это частенько ему удавалось, так что хозяин, убедившись, что ученик превзошел учителя, всецело полагался на Вукадина, постигшего от него эту науку, и больше к весам не подходил. Бывало, сбитый с толку градом вопросов и присказок, покупатель только глаза на него таращит, а тот улучит момент и обвесит его на окку, а то и на полторы.
— Вот,— говорил он,— пускай тебе весы скажут. Весы точные. Ими и поставщики пользуются, когда продают государству, значит, обмана здесь быть не может. Вот, газда дорогой. Мой газда Милисав постоянно мне твердит: «Взвешивай точно, Вукадин, не будем брать грех на душу, ни ты, ни я. Пусть даже с привесом. Лучше потерять грош-другой, чем душу! Верблюда себе заработаю на соли, что ли! Какая, говорит, торговцу на соли прибыль,— любезность, и только; да, говорит, и держишь ее в лавке ради ассортимента!»
— Да брось ты,— добродушно перебивает его крестьянин,— кому рассказываешь, за кого меня принимаешь?! Не знай я вас, разве бы я пришел?! Мы старые знакомые, как же!
— Вот об этом и я говорю! — подтверждает ВукаДин, провожая его до порога.
Обычно так вот все и проходило гладко. Но сегодня Вукадину не повезло — должно быть, как говорится, не с той ноги встал.
— Хочешь, значит, этот кусок?— спросил Вукадин и, положив соль на весы, принялся ее взвешивать, а покупатель (какой-то бойкий крестьянин из задруги) стал за его спиной и глядит на весы.
— Только по-честному, парень,— сказал он,— знаешь, чтобы не было потом нареканий.
— Вот, двадцать три окки с походом, лишек не в счет.
— Слушай, погляди хорошенько, точно ли?
— Точно, ей-ей. На фунт больше, но это в твою пользу, ты наш клиент.
— Да зачем же так несправедливо: себе в убыток, а мне на пользу? Не надо!
— Сколько есть, газда, мне чужого не надо, не дай бог!
— А тут не девятнадцать ли с половиной окк?! — переспрашивает покупатель.
— Нет, газда, брат милый, точь-в-точь столько, сколько я сказал,— уверяет Вукадин.
— Значит... говоришь, точно взвешено?
— Клянусь богом, до грамма, как в аптеке, ежели ты там что покупал! — отвечает Вукадин и, черт попутал, запрыгала у него верхняя губа.
— Значит... говоришь, можно получать?
— Получай,— подтверждает Вукадин,— только никому не рассказывай, что по такой цене взял!
— Зачем же,— говорит крестьянин,— ведь ты помоложе, ты и получай и рассказывай, пожалуйста, кому хочешь!
— Что такое, что случилось! — вздрогнул Милисав, услыхав звонкую пощечину.
— А вот то! — заорал крестьянин.— Что это, Романский лес или лавка в городе?
— Но что случилось?
— Глянь-ка, газда Милисав, на весы, и если здесь наберется двадцать три окки, я заплачу, как за индиго.
Хозяин принялся взвешивать.
— Девятнадцать с половиной, газда Петар. Вот погляди! — произнес наконец Милисав.
— Вот и я говорю. А этот твой разбойник уверяет, что двадцать три.
Газда Милисав со свирепым видом, сверкая глазами, уставился на Вукадина.
— Точно, газда Петар, как раз столько, сколько ты сказал.
— Так вы лучше возьмите ружья да встречайте на большой дороге прохожих,— разорался газ да Петар на пороге, так что перед лавкой собралась большая толпа,— нападайте на людей и торгуйте по-разбойничьи. Тогда хоть буду знать, не пойду с голыми руками, прихвачу и я что-нибудь, а там ружье у тебя, ружье у меня — ясное дело!
— Ошибся он, газда Петар! Сам, слава богу, знаешь, каковы слуги, разве на них когда можно положиться!— успокаивает его Милисав.
— Да нет, брат, я ему говорю, а он слова не дает вымолвить.
— Не знает, ребенок еще.
— Какой ребенок! Как не знает?! Клянусь богом, все на свете он знает! Этот не украдет только то, что к небу подвешено, до чего не дотянется, а за всем прочим гляди в оба!
— В чем дело, что случилось, газда Петар? — спрашивают на улице сидельцы, делая сочувственные лица.
— Да вот воры, разбойники! — крикнул газда Петар, обратившись к собравшейся толпе.— А ты, газда Милисав, запиши, если хоть раз еще увидишь меня в своей лавке!
Вспыхнул газда Милисав и, чтобы спасти фирму и свою торговую репутацию, отрекся от Вукадина — закатил ему уже с другой стороны такую увесистую пощечину, что после двух одинаковой силы оплеух щеки Вукадина зарумянились — точь-в-точь как у намалеванных на медовом прянике влюбленных.
— Да разве я тебе,— разорался наконец лавочник Милисав,— каждый божий день не твержу, не учу тебя, не браню и все как об стенку горох! «Делай все честно и добросовестно, как того требует купеческое достоинство. Не желаю я видеть обвешивания, не терплю обмана и жульничества!» Не твержу я тебе об этом с утра до вечера?! А ты так меня осрамил, и перед кем?! Перед кем?! Перед самим газдой Петаром, от которого я получаю больше прибыли и пользы, чем от половины уезда; я скорей бы, братец ты мой, самого уездного начальника обидел, чем его!.. Прошу вас, газда Петар, не желаете ли еще чего?
— Ладно, в другой раз,— буркнул газда Петар и удалился, оставив газду Милисава с бледными, а Вукадина с красными щеками.
Вукадину досадно, но он успокаивает себя тем, что
прошло уже много, а осталось мало. Скоро-скоро станет приказчиком, а тогда уж конечно прекратятся эти обидные и незаслуженные пощечины.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
которая, собственно, является продолжением главы третьей и рисует несколько сценок провинциальной жизни. В ней же рассказывается о постигшей Вукадина неприятности, которую теперь, в своем новом положении приказчика, он меньше всего ожидал и которая (неприятность) весьма повлияла на дальнейшую его судьбу, сирень карьеру
Спустя несколько дней после этого немаловажного происшествия Вукадин был произведен в приказчики. В первое же воскресенье о новоиспеченном приказчике знало все местечко, не говоря уж о торговых рядах. Помимо диплома, еще красноречивей о новом положении Вукадина свидетельствовал его новый костюм: гунь, расшитый серебром елек, смушковая шапка, синие, военного образца, штаны, полуботинки на высоких каблуках с подковками да чулки с узорами. Прибавьте ко всему великолепию щегольского костюма его шестнадцать лет, и портрет приказчика Вукадина во всем блеске предстанет перед вашими глазами, и только тогда вы поймете и поверите, что он был просто «обворожителен».
Всем Вукадин понравился, но больше всего он приглянулся известной всему городу веснушчатой Цайке, у которой вырвался крик восхищения, когда она впервые увидела его таким нарядным. Увидела да так и впилась в него глазами и, прикрыв рукой свои черные зубы, громко воскликнула:
— Ахти, мать родная! До чего пригож и высок, прямо тополь.
— Что, что, Цая? — крикнул наблюдавший за всем этим приказчик Любисав, который смерть как любил подмечать такого рода дела и наматывать себе на ус.— Когда только ты успела оценить и дать задаток?! — крикнул Любисав, возбудив любопытство прочих сидельцев, в свою очередь обративших внимание на Цаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25