Все чаще и чаще попадались люди, большими и маленькими группами, а стайки цыганской детворы с криками бежали впереди и позади повозки, толкаясь, падая, но не спуская ни на минуту глаз с кнута возницы, и орали во все горло: «Дай, дядя, десять пара купить хлеба».
Повозка въехала в город, дело было в воскресенье после обеда. Горожане разгуливали по улицам, сидели перед домами. Пожилые беседовали о всевозможных полезных средствах гигиены и фармакологии, а молодежь гуляла. Девушки, взявшись под руки, расхаживали по улице и щебетали о прическах, бантиках и о том, какой проказник телеграфист Мика. Когда повозка Вукадина проезжала мимо, сидящие и гуляющие прекращали на минуту беседу, рты закрывались, а взоры с любопытством устремлялись на волочок с одним и тем же вопросом: «Кто это?» — но с различными ответами. Каждый думал что-то свое. Бакалейщик Перица тотчас решил, что это, вероятно, ненавистный приказчик из торговой фирмы Пияде и Букус, который колесил по всей Сербии, собирая деньги за данный в кредит товар; пан Випил, аптекарь, подумал, что едет, по-видимому, государственный фармацевт ревизовать аптеки, а кассир Прока, игравший с парикмахером Гасицей в домино, побледнел и приставил двойную четверку к двойной пустышке, потому что ему показалось, будто это не кто иной, как комиссия, нагрянувшая, чтобы опечатать и проверить кассу; впрочем, и у самого Гасицы екнуло сердце (хотя дело было давнишнее) из-за пиявок, которые он ставил ныне покойному Крсте. И все были приятно удивлены, когда узнали от корчмаря, что приехал всего-навсего практикант. Тотчас же по приезде Вукадин переоделся. Снял запылившийся дорожный костюм, надел праздничный, сшитый в Белграде по последней моде,— и спустился в трактир, а оттуда на улицу, пройтись немного до ужина. Вы представляете себе, до чего он отличался своим костюмом от горожан, на которых по воскресеньям и праздникам можно было видеть все моды, начиная от тридцатых годов до сегодняшнего дня!
Познакомившись тут же с одним из своих коллег, практикантом Икицей, Вукадин прошелся с ним по главной улице. Для такого маленького городка, как Т., это было событием, отовсюду только и слышалось: «Кто это?», «В чем дело?», «Чиновник из столицы!». И Вукадин с удовлетворением отметил, что здешняя публика гораздо учтивее столичной; здесь почти все уступали ему дорогу, не спускали с него глаз, в то время как в Белграде никто ни на кого не обращает внимания. Он с удовлетворением улегся в постель и долго размышлял о новой, предстоящей ему жизни.
Рано утром Вукадин был уже на ногах. И сегодня он надел праздничный костюм, так как должен был идти представляться начальству, после чего он думал тотчас переодеться и отправиться на поиски комнаты, ибо боялся, что, увидев его в хорошей одежде, запросят большую плату, а в стареньком платье легче будет ссылаться на мизерное жалованье и на бедность, которая является естественным следствием его маленького жалованья и большой честности.
Разодевшись, он встретился с Икицей, и они направились в кофейню, куда приходила по утрам пить кофе вся местная интеллигенция. Кофейня с огромной вывеской-картиной над дверью «Бой на Шуматоваце» называлась «У независимой и объединенной Сербии». Здесь по утрам, перед обедом и ужином собирались чиновники, ремесленники и торговцы, здесь было больше всего газет, да и в политике тут лучше разбирались, поскольку сюда приходили самые образованные люди города, пенсионеры Прока, Настас, Аксентий, Радисав и еще кое-кто, все видные, с богатым прошлым люди. Прока охотно рассказывал о Катанском восстании, Настас — о Мектер-баше и князе Милоше, Аксентий — о силе и величии России, о тамошних страшных морозах, а Радисав с гордостью повествовал о том, что в его доме в Белграде жил русский консул Ващенко. Обычно они занимали длинный стол (собственно, два составленных стола) и проводили здесь время с раннего утра до позднего вечера, читали, рассуждали о политике, разгуливали по кофейне, советовали кельнерам вести себя хорошо, как подобает порядочным людям, уважать старших, дабы со временем и самим стать добрыми гражданами. Обычно один читал, а остальные слушали; но что читали утром, обычно к обеду забывали и читали сызнова. Охотнее всего читали о России, о ее успехах или даже неудачах. Когда читал и толковал Аксентий, он уверял, будто все это только политика, ловушка, чтобы затащить неприятеля на тонкий ледок. И начинал плести басни о России, о ее силе, о русском князе, который в лютый мороз сидит у открытого окна и ест мороженое, о зале манежа, который так велик, что в нем проходят экзерциции тридцати тысяч казаков; и о другом еще большем зале, но которого он не видел, а что собственными глазами не видел, о том не хочет говорить. Его слушают до тех пор, пока не покажется, что он хватил через край, о чем ему и скажут, он рассердится, встанет, соберет все свободные газеты, займет очередь на те, которые читают, и углубится в чтение, даже кофе себе не закажет.
— Желаете ли кофе? — спросит кельнер.
— Нет,— ответит Аксентий, протирая очки,— предпочитаю домашний. Когда моя Полексия варит, так я знаю, что пью настоящий! Гроша медного за кофе эта кофейня от меня не видала! — бросит он гордо.— Можешь сам его пить!
Так и сидят до обеда. Кто читает, кто разгуливает, кто чистит мундштук, и все понемногу покашливают. Чем ближе к обеду, тем меньше разговоров о политике. Беседуют больше о рынке, о кухне, о сомах да стерлядях, о том, кто что купил на обед и как только услышат, что в бочонок со свежим пивом вбивается кран, один за другим расходятся по домам, желая друг другу «приятного аппетита».
Вся кофейня заметила Вукадина, а пенсионеры, измерив его взглядом поверх очков, завели о нем беседу. Узнав же, что он не женат, принялись даже комбинировать — каждый имел кого-нибудь на выданье,— и все согласились с тем, что партия была бы не дурна, если, конечно, он получит указное званье.
Икица тотчас познакомил Вукадина с хозяином кофейни, с хозяйкой, а также с кассиршей (что являлось новинкой для городка). Трактирщику, который занимался время от времени государственными поставками, было приятно познакомиться с Вукадином, представленным ему в качестве практиканта и будущего помощника казначея; придерживаясь старой народной пословицы, что «и в аду не худо иметь приятеля», он встретил его любезно, они тотчас сговорились о столе, причем очень дешево; хозяин подозвал жену и сообщил ей, что у них будет столоваться еще один гость.
— Стало быть, господин здесь совсем недавно? — спросила трактирщица, полная женщина, со множеством родинок, в белом отороченном голубым бисером платке.
— Со вчерашнего дня,— ответил Вукадин и покрутил левый ус,— из Белграда.
— Я сразу приметила, что господин столичная штучка,— кокетливо взглянула на него хозяйка.
— А как же,— смутившись, ответил Вукадин,— конечно.
— Так вот, господин и пришел,— сказал трактирщик,— желает у нас столоваться. По четвергам и воскресеньям пять блюд, в остальные дни четыре, вечером по меню — два.
— Да все это пустяки... только господин привык там в Белграде... и здесь ему будет трудно.
— Ах,— заметил Вукадин,— и там было нелегко.
— Насчет еды наперед ничего не скажу; сами убедитесь... Не стану хвалиться, но столуются у меня, не говоря о многих других, господин учитель Коста, господин Спира, опять же учитель, а это, так сказать, люди ученые, светские, им не подашь что придется, они «Кохбух» 1 наизусть знают; а есть сядут, так, глядя на них, у кого хочешь аппетит появится, будь, как говорится, самый больной желудок.
— Да уж мы постараемся,— заметила трактирщица,— чтобы господину Вукадину понравилось.
— Эх, сударыня, пусть твоя душенька будет спокойна,— сказал Вукадин,— я крестьянский сын, человек не богатый, не привередник. Мне бы хлеба, мяса да вина вдоволь, и ладно.
— А вы комнату себе нашли? — спросила трактирщица.
— Нет еще,— вмешался Икица.
— Господин Вукадин, верно, уж очень разборчив,— заметила трактирщица.
Поваренная книга (нем.).
— Да ведь хорошую комнату найти нелегко,— сказал Икица.
— Мне нужна хорошая, удобная, светлая комната, а такую найти нелегко.
— Здоровье,— сказала трактирщица,— как говорится, для человека первое дело. А вам, наверно, необходима и тишина для работы.
— Конечно,— подтвердил Вукадин,— кое-когда придется что и почитать и написать.
— Видал, горюшко практикантское,— бросила хозяйка Икице,— что значит степенный человек, не то что ты, ищешь только хорошенькую хозяйку да веселых соседей... Ах, будь я твоим начальником,— продолжала она грозно,— я бы повыдергала твою модную челку, что на лоб свисает, проказник, шалопай!
— Э, да ведь я вовсе не такой! — оправдывался Икица (а самому приятно).— Я человек смирный!
— Ну, как... не пора ли,— обратился Вукадин к Икице,— пойдем искать квартиру?
— Пожалуй! — сказал Икица, и, поклонившись, они вышли.
— Вы только идите за ним,— сказала хозяйка Бука дину, провожая их до дверей,— у него хороший нюх и вкус... До свидания, ждем к обеду.
Когда они очутились на улице, Икица принялся перечислять известных ему домохозяев и домохозяек, описывать их дома, характеры их самих, а также их прислуги.
— Мне бы того,— сказал Вукадин,— хотелось хорошую комнату, но только не дорогую, сам, слава богу, знаешь, ты ведь, как и я, бедняк горемыка... впрочем, клянусь богом, я и того горше, слишком дорого обошелся мне этот проклятый Белград, и если здесь не скоплю малость, то ничего, значит, иного мне не остается, как идти по миру.
— Эх, что там говорить! — утешал его Икица.— Знаю я, что такое бедность. Пойдем, чего-чего, а дешевых и удобных комнат тут сколько хочешь! Вот здесь тоже сдается,— сказал он, указывая на дом.
— Откуда ты знаешь, что сдается? Объявления-то нету.
— Не беспокойся! — сказал Икица.— Здесь нет такого обычая. Никто тут объявлений не лепит... это поняли бы как банкротство. Знаю и без объявления. Я всюду тут жил. Переменил, скажу тебе, больше хозяек, чем любая ленивая кухарка.
И Вукадин двинулся за своим многоопытным коллегой. Икица провел его по всем улицам и показал все дома, в которых сдавались комнаты.
— Вот и тут сдается.— И он указал на один дом.
— Что ж, войдем?
— Здесь дом запирают ни свет ни заря. Хозяин из торговцев и терпеть не может ночных хождений. Он член городской управы, и как-то на заседании, когда голосовали по поводу освещения города, он остался при особом мнении: «Порядочный человек является домой до темноты,— заявил он,— а бродяги пускай ломают себе шеи». Кроме того, по всему дому развешаны колокольчики. Чуть двинешься, тронешь что, поднимается звон. И трех дней не высидел, пришлось бежать. И даром не надо. Здесь, знаю, тебе не подойдет.
Двинулись дальше.
— Вот и та сдается. Хозяйка дома старуха; зимой она ворует дрова, летом белье и надевает украдкой ботинки жильца. Неподходящее жилье! Комната проходная, и у бабки страсть приходить по ночам и укрывать жильца. А она самая младшая в доме. Это не для тебя. Пойдем!
На другой улице они остановились перед домом, где висело объявление следующего содержания:
«Сдается комната с обстановкой: шкафом, комодом и пуховыми подушками и шлингераем, по утрам кофе с жирными сливками и куском милихброта2. Спросить в этом же доме почем. Елизавета, вдова Паичка, австрийка».
Слово «австрийка» было написано крупными буквами и подчеркнуто.
— Зайдем, что ли? — спросил Вукадин и взялся за ручку.
— Стой! — крикнул Икица.
— Что такое, заклинаю тебя господом богом?!
— Побывал я и здесь, и... оставь! Валят сюда вечно какие-то ее родичи, просто беда... Думаю, что за три недели, пока я жил здесь, у нее пол-Баната в гостях перебывало! И все так на тебя смотрят, словно ты их родного отца убил. «Это, скажет, теткин брат; а это дядин брат, двоюродный, троюродный. Наша семья, говорит, очень большая. У нас, говорит, все степени родства». Я поверил. Ан, вижу, начали приезжать виноторговцы сврлижане,
1 Вышивка (нем.).
2 Сдобная булка (нем.).
тетовцы. «Что,— говорю я ей,— это тоже ваши родичи?!>Ц «Я,— говорит она,— не терпела контроля даже своего бывшего супруга и вашего не желаю!» И отказала. Не для тебя это.
И они пошли дальше.
— Вот красивый домик! — заметил Вукадин.
— Да, и здесь неплохо. Жил я и здесь. Это дом Аксентия-пенсионера. Есть у него и дочка, но что проку, если от дяди просто тошнит. Впору прямо-таки повеситься от его «Телемаха»; чуть что, тащит «Приключения Телемаха, сына Улисова» и либо сам читает, либо заставляет меня читать. Говорит, совсем другая была молодежь, покуда читала «Телемаха» и «Велизария» господина Мармонтеля. А если даст какую-нибудь книгу, требует, чтобы ты ему сейчас же ее пересказал.
— Хватит! — остановил его Вукадин.— Скажи лучше, сделай милость, не сдается ли комната вон в том доме... где стоит у окна женщина?
— Сдается! — сказал Икица.
— Так пойдем же, черт побери!
— Брось! — воскликнул Икица.— Стоило там кому-нибудь поселиться, тут же приходилось спасаться. Тотчас фельдфебели-саперы грозились избить. Впрочем... Впрочем... если ты рассчитываешь...
— Нет, нет,— закричал Вукадин.— Этого только не хватало... Да еще без всякого класса!.. А вон там, где у ворот женщина?
— Э, и там брат, я жил. Тоже не подходит. Оно и хорошо и плохо. Хозяйка и красивая и добрая, только страсть как любит пользоваться носовыми платками своих жильцов, а потом хвастается по городу, будто получила их в подарок. А чуть заполучит нового жильца, перестает пускать к себе соседок, перессорится со всеми, передерется, а на другой день в тебя, за здорово живешь, швыряют картошкой или камнями из соседних домов. За месяц раз пять вызывали меня в суд свидетелем. Даром не надо, говорю тебе.
— Ты прав.
— А вот сюда тебе посоветую. Хозяйка — вдова. Родичи мужа дают ей на содержание, девери следят за ней, и она, как змея, прячет ноги. Одна у нее страсть: женить и выдавать замуж.
— Пойдем!
Вошли. Икица объяснил хозяйке, женщине средних лет, что привело их к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25