Перепуганная лошадь Восэ понесла своего седока назад. В мыслях Восэ промелькнуло: «Эх, беда, вот не знал я! Теперь солдаты нападут сзади, разгромят нас, и все будет кончено!.
Но додхо Раджаб со своими гиссарцами почему-то не стал преследовать мечущихся повстанцев. Оглянувшись, Восэ увидел, что берег безлюден. Солдаты не спешили выходить из своей засады. Быть может, они полагали, что все равно теперь повстанцы будут уничтожены, им не спастись. Это была злополучная для гиссарцев ошибка. Правитель, наблюдавший за происходившим со стены крепости, был обозлен на Раджаба за совершенную им ошибку и позже не преминул обрушиться на него с попреками.
Никого за собой не увидев, Восэ быстро принял решение. Он остановил коня на пути бегущих и, обнажив клинок, с искаженным злобою лицом, заорал:
— Стойте! Стойте! Не бегите, а то вас уничтожат!
С помощью Назира и Сайда Али ему удалось удержать многих из своих всадников, а те в свою очередь успокоили и увлекли за собою остальных.
— Сайд Али! Ты с этой стороны! Лазир, ты между рядами деревьев! Я буду справа! Вперед, нажимайте! — закричал Восэ, взвил на дыбы и рванул вперед своего коня, всадники последовали за своими командирами.
Но и солдаты додхо Раджаба опомнились, вскочили на коней, обнажив сабли, кинулись из засады. Восэ вел своих всадников с дубинками прямо на них. Оба отряда столкнулись, и тогда из окружающей мазар рощи выскочил со своими палочниками Назир, а прямо из-за гробницы — люди Сайда Али. Они смело ворвались в гущу столкнувшихся всадников. Палочники, раза в четыре превосходившие численностью конников Раджаба, начали теснить их, прижали к берегу Сурхоба. Здесь смешались кони и.люди, глухо звенели клинки, раненые и убитые вылетали из седел, лошади, оставшиеся без хозяев, с тревожным ржаньем разбегались в разные стороны...
Прошло три-четыре минуты, и. на другом берегу реки появился новый отряд всадников. Это были локайцы Аллаяра, спешившие на помощь Раджабу. С пригорка возле мазара стрелки Саид-Мергена стали обстреливать
их из берданок, дробовых ружей и утвержденных на двух ножках больших фитильных самопалов. Три раненых всадника упали в воду посередине реки. Не обращая на них внимания, локайцы быстро пересекали реку вброд.
Из-за крепости выдвинулся еще один — большой отряд солдат. Надо сказать, что ущелье, над которым зиждется крепость, соедийяется с перевалом над местечком Сурхакон узеньким гребнем — перешейком. Конные солдаты, пройдя по этому гребню, стали спускаться к местечку. Их возглавлял всадник в барашковой шапке,— повстанцы узнали его и по этой шапке, и по белой лошади: то был бальджуанский караулбеги Давлят. Стало понятно: Давлят хочет зайти повстанцам в тыл. Силами своих отрядов Мирзо Акцам решил окружить воинство Восэ с трех сторон.
Восэ встревожился, почувствовав опасность. Сообразил, что решение может быть только одно: разбить Рад- жаба и Аллаяра до того, как Давлят перейдет на левый берег. Если это удастся, то можно будет повернуть все войско против Давлята, если не удастся, то поражение неизбежно.
Каждое мгновение было дорого, каждая секунда промедления грозила гибелью. Увидев движущийся к ним на подмогу отряд, гиссарские солдаты осмелели, их натиск усилился, бой стал еще более ожесточенным, а положение повстанцев — более трудным.
Восэ понимал, что если к ним не подоспеет кто-либо на помощь, то дело плохо. Однако же на чью помощь надеяться?.. И все-таки, неожиданно и как раз вовремя, помощь пришла: Одина, чья лошадь была ранена, примкнул к труппе пеших, не решавшихся вступить в бой, возглавил их, быстро провел позади оград и деревьев пригородного селения Сар-и-Мазар и нежданно появился с ними на поле боя. Увидев их, со всех сторон стали собираться и присоединяться к ним другие пешие повстанцы, прятавшиеся до этого за скалами и камнями. Сила их быстро росла. С шумом и криком они врывались в ораву дерущихся и, смешавшись со всадниками, своими и чужими, пускали в ход палки, дубинки, ножи.
Берег Сурхоба каменист — пошли в ход и камни, в руках разъяренных повстанцев они стали действенным оружием. Назир-богатырь дрался мечом с Аллаяром и сбросил его <5 лошади. Огромное, дородное тело локайского старейшины осталось под конскими копытами. Часть всадников дралась на берегу, друг— прямо в воде. Бились один на один. Восэ сцепился с Раджабом — высоким, худощавым, чернобородым. Страшным ударом меча Восэ рассек плечо Раджаба. Доблестный додхо гиссарского кушбеги Остонакула выскользнул из седла, перевернулся и остался висеть,— нога застряла в стремени. Лошадь помчалась по воде, волоча за собой тело Раджаба, и голова его билась о камни.
В это время караулбеги Давлят со своими всадниками, перейдя реку напротив Тут-и-буни-Хайдара, наскочил на пеших повстанцев. Те, рассыпавшись среди скал и больших камней, что есть силы сопротивлялись своими дубинками. Им удалось сдержать врага, а тем временем напор гиссарцев Раджаба и локайцев стал заметно ослабевать,— они понесли большие потери, а после гибели своих начальников совсем пали духом. Не выдержав более решительной атаки поверивших в свои силы повстанцев, они обратились в бегство.
Вся битва длилась не более пятнадцати — двадцати минут. Давлят не сумел вовремя подойти на подмогу Раджабу и Аллаяру.
План правителя — окружить и захватить повстанцев — провалился. Удача окрылила Восэ и его людей. Предоставив Назиру преследовать разгромленных гиссарцев и локайцев, сам он с Саидом, Али и Назимом поспешил навстречу Давляту, в коротком бою опрокинул его потерявших веру в победу конников. Окруженный несколькими пешими палочниками, каждый всадник отдельно от других не мог пересилить их, а зрелище гибели Раджаба и Аллаяра нагнало на конников страх.
Сайд Али стремился сразиться один на один со своим давним врагом Давлятом, отомстить за порубленный сад на горе Чаган, но исполнить свое желание ему не довелось: прежде чем он добрался до Давлята, в того вонзилась стрела одного из стрелков Сайда Мергена. Раненный в ногу, караулбеги вырвался на коне из боя. Потеряв свыше двадцати всадников из шестидесяти, бросив тела убитых и раненых на прибрежных камнях, он бежал, нещадно лупя своего коня...
Рассеяв остатки гиссарских солдат и джигитов-локайцев, Назир пошел в погоню за ними через реку. В то же время Восэ подогнал остатки солдат Давлята к правому берегу. Восэ и Назир встретились за крепостью, внизу оврага. Гиссарцы и локайцы также соединились здесь с солдатами Давлята, и все вместе, преследуемые повстанцами, понеслись к городу. Впереди, со стороны города, появился новый отряд солдат — около тридцати всадников во главе с Али-токсабо, начальником охраны крепости,— заставивший беглецов повернуть обратно. Снова закипел бой. Но всадники Восэ и Назира были опьянены победой, их напор стал яростным. К тому же на подмогу им подоспели новые пешие повстанцы: протянув через реку веревку и держась за нее, они преодолели течение, перешли на правый берег. Их оказалось более четырехсот человек, и когда они вступили в бой, то общая численность повстанцев превысила численность солдат не менее чем в шесть раз. Длинные дубинки безжалостно гуляли по спинам и головам вражеских всадников, над полем боя раздавались стоны, крики, вой...
Поняв, что дело кончается разгромом его войска, Мирзо Акрам вместе с группой своих приближенных и богачей бежал из города. Повстанцы заметили их бегство по направлению Кангурта, вниз по долине. Ораву ищущей спасения в бегстве чиновничьей знати заметили и локайцы и солдаты, а потому, потеряв охоту воевать, тоже кинулись отдельными группами вслед за бальджуанским правителем.
Восэ, с горящими как два факела глазами, с окровавленным мечом в руках, с непокрытой головой (чалма и тюбетейка упали в разгаре боя), в изорванном халате, весь испятнанный кровью, на взмыленном коне въехал в ворота бальджуанской крепости во главе своего повстанческого войска. Победа его была полной и сокрушительной!
Крепость напоминала разграбленный город: там и здесь, на дверях, дорожках, в переулках валялись седла и оторванные стремена, изорванные мешки и рассыпанный ячмень, плетки, обувь, потерянные и изорванные чалмы, конский навоз... В доме чиновников вещи были раскиданы, перевернуты, словно их расшвыривали, ища потерянное. В гостином дворе правителя рассыпанные морковь и рис, стоящий на очаге котел с еще горячим мясом служили доказательством крайней поспешности бегства правителя. По раскиданным вещам можно было определить, что слуги правителя, выхватив из имущества хозяина то, что им попало под руку, роняли, убегая, большую часть прихваченного.
Из некоторых домов доносился плач женщин и детей. Из одного дома выбежали девочки, из другого мальчики,— это оказались дети крестьян, захваченные по приказу правителя у их родителей в счет невыплаченного налога. Подбегая со слезами и воплями к ворвавшимся в крепость повстанцам, они искали среди них своих отцов, братьев, родственников. Десять — двенадцать ребят нашли своих родных, и горячие объятия, слезы радости встретившихся с сочувствием наблюдали десятки обступивших их повстанцев.
За пределами крепости победители открыли обитую железными листами дверь тюрьмы и освободили узников. В большинстве своем это были земледельцы и пастухи,— всех оказалось сорок три человека. Их привез сюда из разных селений тысяцкий Саидкул — Комок Глины, обвинив в приверженности Восэ. Нашелся в тюрьме и народный певец Гуль-Курбан. Он был весь залит кровью, освободители едва узнали его. Товарищ певца Шариф не дождался освободителей, умер от ран. Восэ поручил друзьям поместить Гуль-Курбана в доме его бальджуанского родственника, послал в этот дом городского лекаря. Других городских лекарей и костоправов по приказу Восэ привели в крепость и на поле боя, где они занялись врачеванием раненых повстанцев.
Восэ с группой повстанцев вернулся на поле битвы и до вечера хоронил убитых. Было погребено более двухсот человек, погибших за правое дело. Всех раненых привезли в город, распределили по домам надежных людей, родных и близких.
Возвращаясь с места сражения, четверо повстанцев привели к Восэ шейха Сайда Асрора — смотрителя мазара святого Бальджуана.
< Мы сидели возле мазара, отдыхали, а он вышел и начал нас проклинать! — сказали они.
Восэ был верхом на коне. Сайд Асрор с непокрытой головой, в широком легком халате и исподних шароварах, стоял перед ним. Не выдержав взгляда Восэ, с отвращением смотревшего на него, он опустил голову.
— Проклинал? — спросил Восэ.
Мгновение шейх стоял молча, потом вдруг сразу заорал как безумный:
— Да, проклинал! И еще буду проклинать! Вы, дрянные люди, взбунтовались против падишаха ислама, стали мятежниками! Дай бог всем вам, неверным, в петлях висеть, да сожрут вас волки, да растащат вашу падаль шакалы!
Его крик, однако, не подействовал на Восэ,— он насмешливо ответил:
— Проклятия негодяев, обманом присваивающих чужое добро, поедающих долю сирот и вдов, бог не услышит, и эти проклятия обрушатся на самих негодяев!
Повстанцы, довольные таким ответом, друг расхохотались. Сайд Асрор, словно получив пощечину, сжал ладонями бороду, замер.
— Ты клялся, что не брал денег умершего водоноса Ашура! — припомнил ему Восэ.—Ты предал меня, заграбастал доверенное тебе! Ты пытался выставить меня лжецом перед судьей!.. Хорошо, что судья знал о твоей подлости, забрал у тебя эти деньги, а не то ты поживился бы жалким наследством несчастной, беспомощной вдовы. Мне следовало бы сейчас тебя покарать. Но я не злопамятный. С тебя достаточно будет, что народ тебя презирает. Стыд и позор тебе, шейх! Иди к себе в обитель! Но будь осторожен, больше не попадайся мне на глаза. Пропади!
И Сайд Асрор, ссутулившись, опустив голову, поплелся восвояси...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Ночью весь Бальджуан казался объятым пламенем. Красные языки костров вздымались, играя над площадью перед крепостью- озаряли базар и молитвенный двор у мечети, облизывали берег реки. Вокруг костров празднично шумел и веселился народ. Сюда собрались бедняки из окрестных селений, огромные толпы людей заполнили площади, пойму Сурхоба, холмы над городом. Рев карнаев — медных, длиною в сажень духовых труб, звуки свирелей, мелодичная дробь двухструнок и пятиструнок, громкий, непрерывный барабанный бой — все шумное многоголосье торжества повстанцев разносилось необычайной симфонией далеко над долинами. Везде кипели котлы, расставленные на сложенных из камней очагах, в
них варились бараньи ноги и головы, жарилось нежное мясо, шинело ароматное сало. Овец и баранов, отобранных у богатеев, у местной чиновной знати, бежавшей вместе с правителем, могло хватить хоть на месяц народного празднества. Высмеивая кровопийц, бедняки с издевкой вспоминали их ненавистные имена, прозвища и чины: Алайкбахш-бай, Мумин-бай, Сулейман-бай, Каюм- токсабо, Мирзо-Шариф-токсабо, Эш-Мурад-мирохур, Мах- муд-мирохур, Джалол-додхо, Курбан-караулбеги...
Все эти и многие другие злокозненные властители бежали, а их имущество восставшие поделили между собой, из их пшеницы пекли для бедняков-победителей сдобные лепешки, из их отар выбирали для пиршества лучших овец и барашков...
В большом гостином зале крепости, украшенном алебастровой лепкой и изразцовой мозаикой, сидели за угощением вожди восставших. Зал был ярко освещен свечами в многоячейных подсвечниках, расставленных по всем опоясывавшим середину стен нишам. Когда Восэ, после долгого крепкого сна, умывшись и переодевшись, вошел сюда, Назим с воодушевлением сказал:
» Восэ, ты знаешь, Назир-богатырь говорит: «Я сам одного барашка съем!» Мы с ним поспорили, будь свидетелем!
— А на что вы поспорили?
« Если выиграю я, Назир отдаст мне вот этот халат! — Назим кивнул на Назира, облаченного в великолепный бело-черный халат, найденный в сундуке правителя.— А если выиграет он, то я отдам ему этот вот свой кинжал,— гляди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59