Скажите, пожалуйста, сколько вам в этом году исполняется лет?
Кушбеги удивился неожиданному вопросу.
— Бог даст, к зимнему сорокадневью закончу семьдесят восьмой,— ответил он, а потом, подумав, что, может быть, Остонакул считает его дряхлым стариком и потому неподходящим для исправления обязанностей министра двора при новом эмире, добавил: — Но, благодарение богу, я еще бодр, крепок!
Между тем дрожащие голова и руки, три-четыре последних, еще уцелевших зуба, хриплое дыхание никак не подтверждали верности высказывания премьер-министра.
— Долгая жизнь — это счастье, посланное богом,— сказал Остонакул,— а долгая жизнь при здоровом теле — это вдвойне счастье... Этот сидящий перед вами тихий бедняк в свои молодые годы нашел в одном рукописном сборнике вот такое стихбтворение:
Радость жизни — до тридцати лет, К сорока — умерить надо работу.
Когдалюдойдешь к пятидесяти, найдешь ты слабость, К шестидесяти — не найдешь здоровья. К семидесяти смерть мужчины красива, К восьмидесяти подошел — свалился с ног. Девяносто — это безнадежье жизни, о друг, . К ста подойдешь — надоест тебе жизнь.
Но если хорошо подумать,— продолжал Остонакул,— то получается, что мысль поэта неверна, пример оплота эмирской державы, такого богатыря, как вы, опровергает это утверждение. И после тридцати лет вы видели радости жизни, в сорок лет труды ваши не только не умерились, а, напротив, умножились, в Полную богатырскую силу, в пятьдесят никакой слабости вы не знали, в шестьдесят были совершенно здоровы, живым-здоровым миновали и семьдесят, и вот теперь бодрым и сильным, ваша милость, подходите к восьмидесяти. Бог , даст, и в девяносто, и в сто вы будете оплотом державы, а если угодно будет богу, не потеряете радостей в жизни и жизнь не надоест вам. Особенно если эта долгая жизнь будет протекать так же, как и сейчас, в благостном величии, счастливо.
«Хитрец жалит меня,-— подумал Шо Мухаммед,— дескать, засиделся на должности, пора, освободи место! Нет, милейший, хоть мой стан и согбен наподобие лука, но этот лук зароет в землю сотни таких стрел, как твоя!»
И в ответ на намеки соперника он сказал:
— Если моя долгая жизнь и оказывается в тягость другим, то мне самому она не тяжела! Если всевышний по своей щедрости подарит своему рабу еще столько же лет жизни, я их все отдам моему повелителю, покровителю, благодетелю!
— Да, да! — быстро нашелся Остонакул.— Оплоту державы, вижу, ничуть не в тяжесть груз управления государством! Воистину вы — старик-богатырь!
Воцарилось долгое молчание. Остонакул дважды перебрал свои яхонтовые четки.
«Если он и не желает говорить, то цель его все равно выяснилась,—подумал кушбеги,— он хочет занять мое Место. И малолетних эмирских отпрысков он посадил под домашний арест с той целью, чтобы представиться Абдул Ахаду хорошим, а потом выпросить у него мой пост».
Тут Шо Мухаммеду пришла в голову мысль: «А ведь, пожалуй, было бы хорошо, если б он постарался занять трон эмира». И того, чего Шо Мухаммед сначала опасался, он теперь захотел всей душой: попытку Остонакула захватить трон Абдул Ахад легко мог бы с вооруженной помощью туркестанского генерал-губернатора подавить, и уж конечно тогда самого Остонакула он уничтожил бы. Вот тогда Шо Мухаммед сразу и навсегда был бы избавлен от своего опасного соперника.
С целью пощекотать самолюбие и тщеславие Остонакула он с коварной любезностью произнес:
— Вы, защитник справедливости, действительно достойный и благородный человек.
Остонакул вопросительно взглянул на него.
— Поскольку вы приехали в столицу с немалым воинством, да еще и с обозом, в Ширбадане безрассудные люди обеспокоились, стали говорить, что, может быть, правитель Шахрисябза прибыл, чтоб захватить эмирский престол... Ведь то, что вы первенец покойного прежнего эмира и старший брат ныне умирающего, известно и вашему покорному рабу, и кое-кому еще!..
Перестав перебирать четки, Остонакул как-то беспокойно посмотрел кушбеги в глаза.
— Да, это известно,— повторил Шо Мухаммед.— Поэтому, если, допустим, с вашей стороны и было бы проявлено что-нибудь, но чем думают безрассудные люди, никто этому не удивился бы. Однако ваши самолюбие и благородство столь высоки, что вы не только никогда не
помышляли о подобном, а, напротив, имея в виду интересы государства и покой подданных, в эти дни, когда наш охраняющий равновесие державы высокий повелитель покидает престол и этот тленный мир, вы, сочувствуя счастливому престолонаследнику, поддерживаете его...
Но и этот витиеватый шахматный ход ничуть не помог Шо Мухаммеду в его игре. Вместо ожидаемого кушбеги ответа, «приоткрывающего завесу», Остонакул вдруг насмешливо улыбнулся и проговорил полушутливо-полусерьезно:
— Оплот державы! Если у других гостиные — это только гостиные, то у вас она еще и место для зрелищ. Только этот сидящий перед вами несмышленый бедняк никак не может понять, почему его, старого человека, делают здесь предметом для обозрения?
Кушбеги смутился, почувствовав себя побежденным; голова его стала мелко трястись.
Дело в том, что под потолком гостиной, над второй дверью, которая вела во внутренний двор дома, виднелся тусклый просвет. Во время разговора Остонакул заметил, как за стеклом там скользнула тень и затем стала различимой женская голова. Она то появлялась, то скрывалась. Шо Мухаммед, сидевший спиной к входу, не видел просвета. А удивленный гость, исподволь наблюдая, вспомнил: как-то давно ему рассказывали об этом оконце, устроенном Шо Мухаммедом для того, чтобы во время приема иностранных послов или других важных гостей жены и дочери его могли тайно смотреть на них. Это тоже было одной из странностей старика.
Но сегодня подсматривание в тайное оконце было не просто любопытством женщин. Когда кушбеги привез Остонакула из Ширбадана в город, хитрый и любознательный сын премьера — государственный казначей Мухаммед Шариф — узнал, что отец намерен встретиться с гостем наедине. Он приказал одному из своих близких пойти в дом отца и предложить его дочери — сестре Мухаммед Шарифа, чтоб та подслушала их разговор и запомнила все, что услышит. Старшая дочь премьера была заодно с братом и не раз выполняла такие его поручения. Сын не очень-то доверял отцу, считая его слишком осторожными непредусмотрительным; он намеревался сам вступить в борьбу с Остонакулом, если в этой борьбе отец проявит слабость.
Набравшись спокойствия, кушбеги наконец так ответил своему гостю:
— Ничего не случилось, мой досточтимый друг! Я давно, запретил моим домашним заглядывать в это оконце, но только, когда они ходят по двору, их тень падает туда. Не обращайте на такой пустяк внимания.
Но это объяснение хозяина дома не устранило возникших неловкости и холодка. Беседа, и так не теплая, теперь совсем не клеилась.
Сославшись на необходимость нанести визит жене эмира—матери Абдул Ахада, Остонакул встал с места.
Прощаясь с хозяином дома у порога двери, он, будто внезапно вспомнив, сказал:
— Пусть это останется между нами, но я слышал, якобы генерал-губернатор прислал престолонаследнику секретное письмо, в котором рекомендует ему после восшествия на престол уволить некоторых крупных чиновников и назначить на их место знающих и способных людей из своего рода. Вы не слышали об этом?
Остонакул этой только что пришедшей в голову выдумкой хотел вызвать в душе соперника тревогу. Кушбеги побледнел. Упоминание о «знающих и способных людях» кольнуло его особенно чувствительно: Шо Мухаммед был неграмотным! Слова Остонакула походили на правду: в те дни начальник строительства Закаспийской железной дороги генерал-лейтенант Анненков, выехав из Ташкента в Чарджоу, по пути остановился в Кермине, где виделся с Абдул Ахадом, беседовал с ним наедине. Может быть, действительно наследнику было письмо от генерал-губернатора Розенбаха? Коварный Остонакул и в Кермине, конечно, имеет лазутчиков, он в курсе событий, происходящих в крепости тамошнего правителя.
Шо Мухаммед удержал себя от излишних вопросов, а чтобы показать, что и сам не лыком шит, скрыв свое беспокойство, вымолвил:
— Я слышал об этом... По-вашему, каких крупных чиновников имел в виду генерал-губернатор?
Откуда мне знать? — лукаво ответил Остонакул.— Наверное, он имел в виду таких, как мы с вами, состарившихся чиновников.
Останив таким образом своего соперника в тревоге и волнении, Остонакул ушел.
Спустя четверть часа в гостиной появился государственный казначей Мухаммед Шариф.
— Потолковали? Что говорит эта ишачья голова?
Старик рассказал сыну об опасных намеках и язвительных усмешках Остонакула. Казначей растревожился не на шутку.
— Полагаю, все ясно! — заключил он.— Этот смиренный, с поджатыми губами, любезник, не нашего рода, не нашего племени... ящер!.. Да, именно ядовитый ящер!.. Сговорился против нас с губернатором и даже, может быть, с самим наследником. Губернатор-то ведь его знакомый. Теперь, пока не поздно, надо разрушить его планы!..
— Как ты разрушишь?
— Надо каким-либо образом склонить Абдул Ахада в нашу сторону и опорочить Остбнакула в его глазах. Если мы сумеем это сделать, значит, выиграли, не сумеем — проиграли.
— Ну хорошо, а как, по-твоему, мояшо овиноватить Остонакула в глазах престолонаследника?
— Я сегодня, сразу же, вот сейчас, отправлюсь в Кермине. Повидаю наследника, скажу, что Остонакул что-то замышляет, по-видимому собирается, как только умрет эмир, захватить цитадель, воссесть на троне.
— Незрелая у тебя мысль, сын мой. Все равно нельзя скрыть твой отъезд в Кермине. Как только Остонакул узнает о твоим отъезде, он заподозрит тебя в недобром и, возможно, сам отправится к Абдул Ахаду. Да и эмир еще жив, неизвестно, когда умрет.
— Не сегодня-завтра умрет!
— А если не умрет?
Никак невозможно, чтобы он не умер.
— Говорят, одно дело болезнь, а другое — смерть.
Ну хорошо, а что же мы в таком случае будем делать? Остонакул, как паук, будет плести днем и ночью свою вражью паутину, а мы будем спокойно смотреть на него, что ли?
Взглянув на полуоткрытую дверь, Шо Мухаммед сказал:
— Закрой дверь!
Мухаммед Шариф встал и тихонько закрыл дверь.
— У меня есть задумка,— прошептал старик.— Едва омир умрет, я погоню в город надежного десятского, чтобы он прежде всего примчался к солдатам Остонакула и сказал им: «Страна — без падишаха, казна — без хозяина, кто что возьмет —то его!» Солдаты Остонакула, конечно, тут же кинутся к цитадели. Я заранее предупрежу начальника артиллерии, чтобы он держал войско наготове, и, как только шахрисябзцы нападут, он быстро их подавит и устранит. Потом мы сообщим о происшествии престолонаследнику, скажем, что шахрисябзцы по приказу Остонакула пытались захватить цитадель и посадить на трон своего правителя, но мы, узнав об этом, сразу разгромили их, привели к смирению. Ну как? Нравится?
Улыбнувшись, сын поцеловал руку старика:
— Славно, отец! Ей-богу, если есть еще в стране два проницательных человека, один из них — вы! Мы этой вашей стрелой поразим сразу две цели: и Остонакула уберем, и нового эмира сделаем' на всю жизнь обязанным нам.
После полудня высокопоставленные отец и сын, выехав верхом из цитадели, направились в Ширбадан.
Миновав Каршинские ворота, на выезде из Бухары они встретились с небольшой группой солдат, располагавшихся среди деревьев у дороги. Кушбеги встревожило: что это за солдаты и почему они здесь? Двое солдат откуда-то тащили барана, другие на углу рощицы копали землю, чтобы устроить очаг, остальные сидели на траве у поливной канавы, пили чай.
Шо Мухаммед спросил простоватого десятского, похожего на туркмена, кто они и чем заняты. Десятский ответил, что они стрелки при правителе Шахрисябза, и только что проводили его в Ширбадан, а теперь, отдохнув немного и позавтракав, поедут к себе в лагерь.
Такой ответ Остонакул приказал давать в утренние часы всякому, кто спросит, кто они и почему здесь. А в вечерние часы — говорить, что ждут возвращения своего правителя.
В действительности же их правитель преследовал совсем другую цель...
Удовлетворившись ответом десятского, отец и сын спокойно продолжали путь...
Эмир Музаффар в тот день, четвертого числа месяца сафара 1308 года хиджары, утром лишился речи, а в ночь на пятое сафара (30 октября 1885 года) скончался.
В тот же час посланный тайным приказом кушбеги гонец, по имени Джаббар, погнал коня в сторону города,
в лагерь шахрисябзских солдат. Шахрисябзцы располагались лагерем перед городом у Самаркандских ворот. Кушбеги хорошо знал, что все эти солдаты набраны из грабителей и разбойников и по первому сигналу охотно кинутся грабить и убивать...
Несколько человек из особо близких к эмиру людей подняли вопли и стоны, но Остонакул приказал своим слугам арестовать их и заключить в подвал дворца. Он решил любым способом скрыть от народа смерть эмира до прибытия из Кермине в Бухару Абдул Ахада, чтобы избежать каких бы то ни было провокаций в столице.
Остонакул потребовал к себе письмоводителя, тот, явившись с чернилами и тростниковым пером, приготовился писать все, что ему будет приказано. Но Остонакул, велев ему встать из-за стола, сам сел и начал писать Абдул Ахаду сообщение о смерти его отца. Написал, что если Абдул Ахад сидит, то чтобы встал, а если стоит, то сел бы на коня и как можно скорее прибыл в столицу. Скрепил письмо своей печатью и печатью министра двора и, свернув трубкой, положил в изящную коробочку, напоминающую пенал. Затем, соединив и прихватив сургучом колечки длинного деревянного футляра, в который вкладываются подобные донесения, он вручил футляр своему начальнику караула. Тот сунул его себе за пазуху и в сопровождении десяти солдат направился в Кермине.
Рано утром Остонакул приказал вынести покойника и положить его па эмирскую арбу.
Когда покойника поместили под тейтом арбы, украшенной шелковыми покрывалами, коврами и атласными одеялами, Остонакул, надев парчовый халат и белую шерстяную чалму скончавшегося эмира, вышел из дворца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59